СМИ

Россия во что бы то ни стало хочет стать ведущей мировой державой. Но зачастую то, что выглядит национальной стратегией, оказывается импровизацией — на фоне ослабления позиций Америки, считает автор. В эссе совсем немного стандартных антироссийских тезисов, но — достаточно откровенных и точных оценок деятельности США, которые названы, в частности, «имперским похмельем».

В один из теплых дней в конце мая я взяла такси и отправилась на окраину российской столицы в Московский государственный институт международных отношений, известный по русской аббревиатуре как МГИМО. Перед зданием института, величественной советской громадины с серпом и молотом над дверями, развевались флаги. Студенты в узких джинсах, рубашках с воротничками на пуговицах и толстых черных очках собрались стайками у флагштоков, болтали и зависали в телефонах. Я отметилась на охране в качестве посетителя и прошла мимо многолюдного кафетерия в сувенирный магазин института, где продавались свитшоты, кофейные кружки и тетради всех цветов радуги, украшенные логотипом МГИМО.

С 1944 года МГИМО подготовил плеяду дипломатов; здесь преподают 53 языка, включая африкаанс, амхарский и вьетнамский, — и это напоминает о глобальных амбициях Советского Союза. Выпускники МГИМО составляют 95% российского Министерства иностранных дел, а те, кто получает красный диплом и успешно сдает экзамен по языку, становятся атташе с зеленым дипломатическим паспортом. Затем их отправляют, говоря словами Владимира Путина, «защищать интересы России» в остальном мире. Среди выпускников — президент Азербайджана, министры иностранных дел Словакии и Монголии и министр иностранных дел России Сергей Лавров, который регулярно выступает с напутственными речами перед студентами и преподавателями МГИМО.

МГИМО находится под управлением Министерства иностранных дел, поэтому проректор Андрей Байков — отчасти ученый, отчасти представитель российской дипломатии. Я задала ему вопрос, который меня очень давно занимает: чего на самом деле хочет Россия?

Из-за своего темного деревянного письменного стола Байков — молодой и свежий, одетый по моде в деловой костюм с узким галстуком, — ответил мне на практически безупречном британском английском: «Быть самостоятельным игроком, отстоять свой облик великой державы, независимой в стратегическом плане». Россия, пояснил он, вовсе не стремится подорвать мировой трансатлантический порядок, расколов НАТО и разрушив Европейский союз, как это часто представляет западная пресса в подобных заголовках: «Генеральный план Путина: возможно, это только начало?» (Is Putin's Master Plan Only Beginning, «Вэнити Фэйр» / Vanity Fair); «Черная магия международного подкупа» (The Dark Arts of Foreign Influence-Peddling, «Атлантик» / The Atlantic); «Зачем Россия подрывает западную демократию через интернет» (Why Russia Is Using the Internet to Undermine Western Democracy, «Слэйт» / Slate). Вместо этого он обратил внимание на важность российской национальной идентичности и территориального суверенитета.

«Национализм носит разные маски, — сказал он. — Американский национализм скрывается за универсализмом, но по сути этот универсализм представляет собой расширение американской модели». Российский национализм, продолжил он, сосредоточен на себе и своих интересах. Студенты «всегда приходят сюда с представлением о том, что Россия — великая держава. Она заслуживает право ею быть, но с ней плохо обращаются, — сказал он. — Есть глубокое ощущение, будто нас предали».

Подобные настроения я не раз встречала, беседуя с аналитиками, учеными и журналистами в Москве. Моя поездка состоялась до выхода отчета Мюллера, и русские попеременно смеялись или называли ерундой то, что они воспринимали как утверждения западной прессы о грандиозных манипуляциях Путина. «Американские СМИ сделали Кремль третьим игроком на выборах в США, и это здорово, — пошутил Андрей Солдатов, российский журналист-расследователь, специализирующийся на кибербезопасности. — Теперь мы про себя думаем: „Ого, мы такая великая страна, мы можем вмешиваться в мировые выборы!"». Однако его настоящее мнение оказалось серьезным: американцы, которые пытаются нащупать генеральный план, в корне неправильно понимают менталитет российского руководства. «Если вы прошли обучение в КГБ, это означает, что вы видите мир с точки зрения угроз, — пояснил он. — Другого видения у вас быть не может. И вот что происходит: когда вы видите угрозы, у вас нет стратегии; вы полагаетесь на тактику. Поскольку вы не знаете, какой может быть следующая угроза, вы только отвечаете».

В другой день во время своего пребывания в Москве я вошла в Институт США и Канады Российской академии наук, ветхое желтое здание, и поднялась по лестнице, над которой висела массивная люстра, чтобы попасть в кабинет ее нынешнего директора Валерия Гарбузова. Институт был основан в 1967 году после ракетного кризиса на Кубе, возможно, в самый худший момент российско-американских отношений. Гарбузов сказал мне, что институт был создан для того, чтобы предоставить советскому режиму подробный анализ его противников и помочь разработать ответные меры на действия США. «Это не значит, что советские лидеры делали то, что им советовали! — радостно сообщил он мне. — Скорее они поступали наоборот».

Гарбузов предположил, что мало что изменилось, — Кремль не понимает Америку и не слушает тех, кто ее понимает. Так же ведут себя и Соединенные Штаты. «У нас создался образ Америки как страны, которая разжигает революции по всему миру. У американцев — образ России как страны, которая хочет возродить Советский Союз любыми средствами, — продолжил он. — Каждая сторона глубоко заблуждается относительно мотивов поведения другой». В заключение он сказал: «Это очень печальная вещь, взаимное непонимание, которое мы не смогли преодолеть в течение десятилетий холодной войны и не можем преодолеть сейчас».

Когда я встретилась с Русланом Пуховым, директором Центра анализа стратегий и технологий, военного аналитического центра, в элегантном кафе «Пушкин», он не стал деликатничать. «Каждый раз, когда какой-то западный наблюдатель говорит: „Русские сделали то, Россия сделала это", — я отвечаю: „Вы описываете русских, как будто они немцы и американцы. Но мы — не они". Я также спрашиваю: „Вам знакомо слово ‘бардак'? Если вы не знаете слова ‘бардак', вы — идиот, а не специалист по аналитике России. Ведь бардак — это беспорядок, это фиаско"». Бардак, который упомянул Пухов, буквально означает «беспорядок» (англ. ‘mess' — прим. перев.), но также используется в разговорной речи для описания полного хаоса — того, что политическая система России не является упорядоченной вертикальной диктатурой. Только наивность, паранойя или и то и другое сразу могут заставить вас думать, будто система работает достаточно эффективно, чтобы осуществить хоть что-нибудь масштабное и глобальное.

Россия долгое время была экраном, на который американцы проецировали свои мысли или страхи — о красной угрозе и о стремлении Путина к мировому господству. Эта традиция только усилилась после выборов 2016 года, когда казалось, что все стали экспертами в повестке дня Путина. Не было выборов, в которые он не вмешался, границы, которую он не нарушил бы, или американского союзника, которым он не мог бы манипулировать. Само слово «Путин» стало символом последовательного, систематического распада международного порядка, сложившегося после окончания холодной войны. Однако никто из тех, с кем я говорила, и кто действительно хорошо знал Россию, не видел в этом ничего, кроме выдумок. Напротив, они говорили о том, что своим возвращением на мировую арену Россия обязана импровизации, тактике, азартным ходам, которые порой были скорее отчаянными, чем мастерски продуманными.

Поскольку внешняя политика страны частично отражает ее представления о самой себе, увеличенные до масштабов мировой сцены, я приехала в Москву, чтобы понять, как россияне видят себя и мир. Более двух лет я посещала другие страны на Ближнем Востоке и в Европе — давних союзников Соединенных Штатов, которых пресса изображала как тяготеющих к России, — с той же целью. Если бы американцы попытались увидеть мир так же, как русские и наши союзники, могли бы мы лучше понять, что происходит в каждой из этих стран? И если бы мы поняли, чего они действительно хотят, возможно, нам самим удалось бы лучше понять мир?

Мне сказали, что нужно начать с самого начала, чтобы понять, что современные русские думают о Западе. Тем не менее, даже определить начало установления международного порядка после холодной войны — непростая задача. Российские политики часто вели отсчет с 1989 года, когда Генеральный секретарь Михаил Горбачев с готовностью разрушил политическое и военное господство России над Восточной Европой. После такого великодушного жеста Москва полагала, что к ней будут относиться как к равному партнеру Соединенных Штатов, а не как к сопернику, с правом сохранять влияние на страны, которые она считает своим окружением.

Западные наблюдатели, с другой стороны, считают, что рассвет эры американской гегемонии забрезжил в 1991 году, когда Советский Союз потерпел полный крах и распался, так что Россия полностью утратила право голоса в соседних странах. Таким образом, каждая сторона будет обвинять другую в том, что она отказалась от договоренностей, достигнутых после окончания холодной войны, с которыми другая сторона никогда не соглашалась или, возможно, даже их не осознавала. Как отметили российские академики Андрей Крикович и Юваль Вебер в статье, опубликованной в 2016 году в журнале «Россия в глобальной политике»: «Таким образом, очевидным становится базовое расхождение в том, когда был установлен статус-кво. Если в 1989 году, то тогда США сейчас — гегемон-ревизионист. А если в 1991 году, претендентом-ревизионистом является Россия».

Война в Косово 1999 года дала первое четкое указание на то, что точка зрения России будет особой. При президенте Борисе Ельцине Россия присоединилась к Совету Европы в 1996 году и к «Большой семерке» в 1998 году. Она добивалась особого статуса в НАТО и даже заигрывала с вступлением в Европейский союз. Русские были в ярости, когда силы НАТО начали военную кампанию в Косово без одобрения Совета Безопасности ООН. Кремль рассматривал Югославию как сферу своего влияния. Премьер-министр Евгений Примаков находился над Атлантикой по пути в Вашингтон, когда вице-президент Альберт Гор позвонил ему и сообщил, что начались авиаудары. В приступе гнева Примаков развернул свой самолет.

Когда Путин вступил в должность президента в 2000 году, он по-прежнему был «убежден в том, что сможет построить хорошие отношения с Западом, в частности с Соединенными Штатами», — пишет российский журналист Михаил Зыгарь в книге «Вся кремлевская рать: краткая история современной России». Он старался быть обходительным с Тони Блэром и Джорджем Бушем-младшим, и первым из всех мировых лидеров позвонил Бушу после теракта 11 сентября. Россия вела вторую чеченскую войну, и Путин стремился изобразить чеченских сепаратистов террористами. Он ошибочно полагал, что атаки 11 сентября приведут в соответствие взгляды двух стран на борьбу с терроризмом.
Зыгарь пишет, что еще до того, как американцы начали бомбардировку в Афганистане, Вашингтон обратился в Москву за разрешением построить временную авиабазу в Киргизии, пообещав, что оккупация продлится не более года. Россия согласилась. Но к 2002 году, когда кампания, казалось, сошла на нет, Александр Волошин, главный политтехнолог первого путинского срока, спросил госсекретаря Кондолизу Райс, когда Соединенные Штаты оттуда выйдут. «Знаете что?— передает Зыгарь слова Райс. —Оказалось, что нам очень нужно оставить за собой эту базу, в общем-то, навсегда». Тогда Соединенные Штаты в одностороннем порядке вышли из подписанного в 1972 году договора о противоракетной обороне, несмотря на российские протесты. Договор был подписан с целью замедления гонки ядерных вооружений, и российские власти считали его «краеугольным камнем стратегической стабильности».

Следующее нарушение Америка допустила в 2003 году, когда Буш в обход ООН вторгся в Ирак. Россия поддерживала исторические и экономические связи с Ираком, и Кремль публично оспаривал утверждение Белого дома о том, что Багдад обладает оружием массового уничтожения. Между тем, с 2003 по 2005 год волна протеста против руководителей советских времен прокатилась по Грузии, Украине и Киргизии, и в этих странах сформировались прозападные правительства. Государства, некогда входившие в советскую сферу влияния, присоединились к НАТО, пытаясь защитить себя от России. Кремль воспринял эти сдвиги как угрозу своему собственному территориальному суверенитету. Теперь россияне отчетливо уяснили, что Запад рассматривает их как «фактически побежденную страну, — сказал мне председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике Федор Лукьянов, — которая не имеет права претендовать на то, чтобы быть на равных с американцами или европейцами».

Расхождение во взглядах постепенно становилось непреодолимым. К 2007 году Путин выразил свое недовольство на Мюнхенской конференции по безопасности, ежегодной ассамблее глобальных элит, но неизвестно, почувствовал ли кто-нибудь всю глубину его недовольства. «(…) чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере — и навязывается другим государствам. — сказал он. — Ну кому это понравится? Кому это понравится?» Он продолжил: «Никто не чувствует себя в безопасности! Потому что никто не может спрятаться за международным правом как за каменной стеной».

Кремль особенно был обеспокоен тем, что Петр Стегний, российский академик, пишущий для журнала «Россия в глобальной политике», назвал своего рода фундаментализмом от демократии, исходящим от Соединенных Штатов, включая его настойчивое стремление навязывать такие либеральные ценности, как права женщин, меньшинств и ЛГБТ-сообщества без оглядки на местное своеобразие. Российские наблюдатели не видели никакой другой логики в решениях, принятых Америкой в отношении арабской весны, когда администрация Обамы поддержала отставку президента Египта Хосни Мубарака, своего 30-летнего союзника. Москва предпочитала стабильность любой ценой, в то время как Соединенные Штаты «безжалостно и бессмысленно сдают союзников в угоду теоретическому догматизму», — писал в том же журнале российский академик Евгений Сатановский, отмечая, что такая политика часто приводит к поддержке исламских фундаменталистов, которые гораздо сильнее расходятся с мнимыми ценностями Америки.

Зимние Олимпийские игры 2014 года в Сочи, задуманные как венец славы Путина, были омрачены угрозами бойкота в связи с драконовским запретом России на «пропаганду гомосексуализма» (впоследствии Комитет ООН по правам человека осудил Россию за нарушение Международного пакта о правах человека). Кремль расценил это осуждение как геополитический выпад, спровоцированный американским правительством. «На Россию было множество нападок, начиная с акций протестов ЛГБТ-сообщества в преддверии Олимпиады, и с российской точки зрения, все они имели очень четкую цель — очернить информационное пространство Олимпиады», — сказал мне Дмитрий Тренин, директор Московского центра Карнеги.

В феврале 2014 года массовые протесты заставили президента Украины Виктора Януковича бежать в Россию. Путин незамедлительно отправил солдат без знаков отличия на захват Крыма, перекраивая границы континентальной Европы. «Что же сделала Россия в марте 2014 года?» — задался вопросом Тимофей Бордачев, директор Центра комплексных европейских и международных исследований в Москве. «Россия нарушила монополию США на нарушение международного права, — продолжил он. — Когда Соединенные Штаты не соблюдали международное право, это всех более или менее устраивало, но когда Россия поступила так же, создалась очень напряженная атмосфера».

В ответ Запад наложил на Москву многочисленные санкции, а затем расширял их по мере того, как на Украине возрастал уровень насилия, вплоть до того, что мятежники, которых поддерживала Россия, сбили гражданский самолет — тогда погибло 298 человек. Возымели ли санкции намеченный экономический эффект — вопрос спорный, однако россияне считают их лицемерными и унизительными. (Они также всерьез обиделись, когда Обама назвал их страну «региональной державой, которая угрожает некоторым своим непосредственным соседям, но не потому, что она сильна, а из-за своей слабости».) Путин наложил собственные ответные санкции, но они тоже мало на что повлияли. Россия теперь стала международным изгоем, и изоляция, казалось, только ободрила Путина. «После Украины, в частности, — сказал мне Тренин, — Путин, на мой взгляд, решил перейти от простой готовности обороняться к активной обороне».

Именно в Сирии Путин начал ломать сложившийся после холодной войны образ своей страны, а также бросил вызов Западу, который годами судил о ней по этому образу. Его решение ввести туда российские войска изображалось как первый шаг в попытке преобразовать этот регион, но стратегия заключалась в основном в выборе правильного момента и сроков, а тактика отчасти объяснялась нехваткой ресурсов.

После того, как в 2011 году начались протесты против правительства президента Башара Асада, Москва заблокировала резолюции Организации Объединенных Наций, которые проложили бы путь для будущего вмешательства, и продолжила поставки оружия в сирийскую армию. Стремление России защитить Асада шло рука об руку со снижением интереса американской администрации к региону. Обама не хотел втягивать Америку в очередную войну. Он сказал, что «рубежом» будет применение химического оружия, но, хотя доказательств его применения становилось все больше, Вашингтон практически ничего не предпринял. После появления «Исламского государства»* (запрещена в России — прим.ред.) в 2013 году Соединенные Штаты быстро сосредоточились на борьбе этой организацией, а поддержка сирийской оппозиции свелась к общим словам.

К 2015 году режим Асада оказался на грани краха, уступая территорию одновременно ИГИЛ* и антиправительственным ополченцам. Ближний Восток гораздо ближе к Москве, чем к Вашингтону; ближайшая к Сирии граница с Россией находится примерно на таком же расстоянии, как Вашингтон от Бостона. Москва боялась распространения беспорядков и терроризма, как заразы. 30 сентября 2015 года Асад направил официальный запрос о помощи на основании договора о военном сотрудничестве 1980 года, который был утвержден парламентом Российской Федерации. Российские вооруженные силы официально вошли на территорию страны. (Многие россияне, с которыми я говорила, сразу отмечали, что благодаря этой процедуре военное присутствие Путина в Сирии, в отличие от вторжения США в Ирак, становится вполне допустимым).

После многих лет «скрытой» войны России с Украиной и наследия советского военного конфликта в Афганистане, который длился целое десятилетие и унес жизни 14 тысяч советских военнослужащих и миллиона мирных жителей, российское население искренне опасалось вмешательства в Сирию. Согласно опросу «Левада-центра», единственного крупного независимого исследовательского центра в России, 69% россиян были против прямого военного участия. Что касается технической поддержки, мнения разделились: только 43% полагали, что Россия должна поддержать Асада и предоставить ему оружие, в то время как 41% был против. Аналитики и оппозиционные политики указали на множество рисков, связанных с российским «авантюризмом». Дмитрий Гудков, самый активный оппозиционный член российского парламента, предупредил о возможных последствиях. «Неизвестно, чем это закончится», — предупредил он во время интервью Радио «Свобода». В России есть собственное многочисленное мусульманское меньшинство, примерно 10% населения, а из стран бывшего Советского Союза вышла большая часть иностранных боевиков ИГИЛ*, численность которых оценивается в 8500 человек. Гудков предупредил, что война на местах в Сирии может спровоцировать межэтническую напряженность в пределах собственных границ России.

Кремль беспокоится об общественном мнении, поэтому начал рекламировать это вмешательство по телевидению и через СМИ. «Из-за внутренних причин и глупого, бесцеремонного и безответственного вмешательства Запада весь Ближний Восток вступил в период десятилетий нестабильности, — пояснил в популярном субботнем политическом ток-шоу почетный председатель Совета по внешней и оборонной политике Сергей Караганов. — И эту нестабильность придется контролировать».


Президент России Владимир Путин во время выступления в Мюнхене. 11 февраля 2007
Российское вторжение началось с авиаударов «по целям ИГИЛ*» (запрещена в России прим.ред.) в районе, где его деятельность не была отмечена. Напротив, там жили повстанцы против Асада и по крайней мере одна группа, обученная ЦРУ. На следующий день Лавров пояснил, что российская воздушная миссия была нацелена на «всех террористов». В ближайшие недели Россия удивила западных чиновников модернизированными вооруженными силами. После провальной войны с Грузией в 2008 году Путин приступил к обширной программе модернизации армии. Россия развернула 215 новых видов оружия, наглядно демонстрируя их потенциальным покупателям. При ударах использовался ранее практически не опробованный ударный истребитель Су-34 и крылатая ракета, пролетевшая более 900 миль с корабля в Каспийского моря, что, по мнению некоторых аналитиков, превосходило американские возможности. Путин не скрывал намерений России. «Одно дело — на экспертном уровне знать, что якобы у России такое оружие есть. Другое дело — убедиться в том, что оно, во-первых, — действительно есть, и наш оборонно-промышленный комплекс его производит», — сказал он в интервью государственному телеканалу.

Результат не заставил себя ждать: международная изоляция России закончилась. В тот же день, когда Россия нанесла удар, госсекретарь Джон Керри и Лавров встретились в ООН и договорились начать переговоры о предотвращении непреднамеренных столкновений. «К 2015 году Обаме не было никакого дела до Сирии, — сказал мне бывший посол Америки в Сирии Роберт Форд (Robert Ford). — Все, что его интересовало — это борьба с ИГИЛ*». Он продолжил: «Я думаю, что американцы, а именно Белый Дом, в тот момент поставили на ней крест, и Керри, действуя практически в одиночку, упрашивал русских».

Официальные военные потери России оставались относительно низкими на протяжении всего конфликта. Основную тяжесть потерь по количеству жертв, которые государство скрывает, несут частные подрядчики, в том числе «Группа Вагнера», частная военная компания, которой управляет близкий друг Путина Евгений Пригожин, известный как «повар Путина», хотя в России наемники формально вне закона.

Как сказала мне Мишель Данн (Michelle Dunne), директор ближневосточной программы «Фонда Карнеги за международный мир»: «Путин ловко сэкономил на этой операции, не вкладывая в нее слишком много денег». Экономика России в 10 раз меньше американской, и Тренин оценил расходы примерно в 4 миллиона долларов в день, что «вполне доступно» для государственного бюджета. (Для сравнения: миссия Соединенных Штатов в Сирии, входящая в состав операции «Непоколебимая решимость» (Operation Inherent Resolve), стоила 54 миллиарда долларов с 2014 по 2019 год, или 25 миллионов долларов в день).

К 2017 году Россия приступила к собственному дипломатическому урегулированию конфликта вне процесса Организации Объединенных Наций, проводя конференции в Астане и Сочи с участием Турции (члена НАТО) и Ирана. «Русские превратили восстание в Сирии из активной борьбы против Башара Асада в процесс, при котором все отказались от свержения Асада и пытаются сохранить свои зоны влияния», — рассказал мне Хасан Хасан (Hassan Hassan), директор Программы негосударственных структур в Центре глобальной политики (Center for Global Policy). Участие Турции бок о бок с Москвой на конференции в Астане придало России определенный вес в глазах ополченцев, воюющих против Асада. И все же они прекрасно понимали, с кем имеют дело. Прикрываясь поддержкой Асада в борьбе против ИГИЛ*, Москва содействовала или закрывала глаза, когда режим сбрасывал бочковые бомбы на больницы, устраивал голод в районах, где сосредоточено гражданское население и строил учреждения для массового содержания под стражей и пыток. Более полумиллиона человек были убиты в ходе боевых действий. Россия также успешно скрывает самые вопиющие преступления Асада — использование химического оружия. В Сочи и Астане те, кто борется с диктатором, теперь сидят рядом с той страной, которая вдыхает жизнь в его тиранию. «Повстанцы доверяли Турции больше, чем России, — сказал мне Хасан. — Но лидером была Россия».

Во многом напористая внешняя политика Москвы возникла в результате более ранних решений, принятых Вашингтоном. И Путин, и администрация Обамы реагировали на последствия агрессивной внешней политики Джорджа Буша. Уход Америки с Ближнего Востока и из других стран был результатом американского имперского похмелья. Россия и США двигались в противоположных направлениях, создавая впечатление, что одна держава растет, а другая падает. В конце концов, в результате так и оказалось: «Что бы люди ни думали о роли России, все признают, что там это ключевое государство, — сказал мне Лукьянов. — Дело не в российской мощи; дело в слабости Америки, в геополитическом распаде Европы. Но такова сегодняшняя реальность».

Успех России в Сирии вдохновил Кремль на то, чтобы продвинуть себя в качестве нейтрального модератора в других ближневосточных конфликтах: борьбе между группировками в Ливии, войне в Йемене и затяжном израильско-палестинском кризисе. В настоящее время Россия подписала соглашения о поставках оружия со всеми сторонами сложного соперничества в регионе, включая Объединенные Арабские Эмираты и Катар. Король Салман стал первым саудовским монархом, посетившим Россию; когда он нанес туда визит в октябре 2017 года, его свита насчитывала 1500 человек. Эр-Рияд и Москва сейчас согласовывают энергетическую политику. Россия работает с главным конкурентом Саудовской Аравии, Ираном, в области ядерной энергетики и расширения торговли, чтобы помочь Тегерану пережить американские санкции. В Ираке Россия открыла центр обмена военными разведданными, подписала сделки по поставкам оружия и инвестировала в нефтепровод в Курдистане. За последние пять лет премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху совершил 10 публичных визитов в Москву. По всему региону союзники Соединенных Штатов часто рассматриваются как «разворачивающиеся» — как будто на магнитной оси — к Путину. Но когда я посетила регион, я обнаружила, что происходит нечто совершенно другое.

Ахмет Берат Чонкар из правящей Партии справедливости и развития (ПСР) сидел напротив меня в своем элегантном большом офисе в турецком парламенте в Анкаре и нервно вертел в руках листочки для заметок. На стене у него висели три ярко-красных турецких флага, а на видном месте стола стояла русская чайная чашка. Он сказал, что это подарок от Российско-турецкого гражданского форума, председателем которого он является с 2014 года. Чонкар сказал мне, что Турция была далека от того, чтобы выбрать Москву, но она была вынуждена сотрудничать с Москвой по Сирии только потому, что Соединенные Штаты бросили своего союзника по НАТО на произвол судьбы.

Когда начались сирийские протесты, президент Реджеп Эрдоган поддержал протестующих против Асада. Он оставил открытыми границы Турции, чтобы поддержать ополченцев, выступающих против режима, но это также позволило иностранным боевикам просочиться через нее и присоединиться к растущему халифату ИГИЛ*, — свое недовольство по этому поводу неоднократно высказывали Соединенные Штаты. В начале 2015 года Соединенные Штаты и Турция начали трехлетнюю программу по «подготовке и снабжению» стоимостью 500 миллионов долларов, чтобы создать армию численностью 5 тысяч человек для борьбы с ИГИЛ*, но она оказалась провальной. Позднее в том же году Вашингтон отозвал программу, сделав такое заявление: «Учитывая сложность ситуации, мы собираемся взять техническую паузу». Затем он начал сотрудничать непосредственно с курдскими ополченцами Сирии.

Анкара сочла сотрудничество Америки с курдами настоящим предательством — турецкое государство считает, что эта группа является ответвлением внутренней сепаратистской группировки РПК (Рабочей партии Курдистана), которую Соединенные Штаты и Турция называли террористической организацией. Чонкар сказал, что это можно сравнить с тем, как если бы Турция поставляла оружие на мексиканскую базу «Аль-Каиды»* (запрещена в России — прим.ред.), которая пытается отделить Техас от Соединенных Штатов, — как тогда почувствовала бы себя Америка? «Что касается борьбы Турции с террористическими группами, то Россия, похоже, лучше поддерживает Турцию и понимает ее беспокойство», — сказал Чонкар. Соединенным Штатам, продолжил он, остается «постараться снова завоевать сердца и умы турков и восстановить веру турков в сотрудничество».

Мне неоднократно говорили, что сближение Турции с Россией было своего рода ответом на то, что американцы их бросили. В последние годы у Турции были разногласия с Соединенными Штатами по многим вопросам, включая выдачу турецкого проповедника, живущего в Америке, отход от демократии, заключение в турецкую тюрьму американских граждан и ввод американских пошлин на сталь. В июле 2016 года Эрдоган провел чистку в вооруженных силах после попытки государственного переворота и заявил, что Турции нужна новая система противовоздушной обороны вместо ракет «Пэтриот» (Patriot), которые США вывели из Турции в 2015 году. В декабре 2017 года Анкара подписала соглашение на 2,5 миллиарда долларов о закупке российского зенитного ракетного комплекса ПВО С-400 «Триумф».

«Строго говоря, Турция не нуждается в С-400», — пояснил отставной турецкий офицер, с которым я говорила, попросивший не называть его имя, чтобы он мог свободно высказать свое мнение о сделке. Мало того, что дальность ракет, которые Турция планирует приобрести, строго ограничена, сама система предназначена для противодействия угрозам НАТО. «Турция играет в действительно сложную игру, пытаясь повысить свою стратегическую ценность в глазах западных держав, показывая им, что у нее есть альтернативы, — сказал мне Берк Эсен (Berk Esen), доцент кафедры международных отношений из университета „Билькент" в Анкаре. — И Эрдоган, и Путин — весьма прагматичные лидеры, и пока они уверены, что могут извлечь выгоду из этого сотрудничества, они будут продолжать пользоваться этой возможностью».

Последовал целый год переговоров. Администрация Трампа предложила вернуть ракеты «Пэтриот», чтобы остановить сделку по С-400, и пригрозила прекратить экспорт современных истребителей Ф-35. Но Эрдоган упорстовал. Ранее в этом месяце тогдашний исполняющий обязанности министра обороны США Патрик Шанахан (Patrick Shanahan) направил ультиматум своему турецкому коллеге. В письме пояснялось, что, если Турция продолжит развертывание С-400, Соединенные Штаты приостановят участие Турции в программе Ф-35 к 31 июля.
Чонкар и другие, с кем я беседовала, с раздражением рассказывали, что союзники США считали ситуацию близкой к открытому конфликту после того, как их обвинили в противодействии Соединенным Штатам. В этих отношениях Америка тянула одеяло на себя, и на любое движение в сторону, а особенно — в сторону России, отвечала угрозами. «США упускают из виду, как к этому относятся их союзники, — сказал мне Хасан. — Россия оказывается державой, которой доверяют традиционные союзники Америки, пусть между ними есть разногласия, в то время как США часто кажутся им излишне самоуверенными, несмотря на общие интересы». Цели России, если принимать их за чистую монету, гораздо менее масштабны, чем цели Америки, а ее интересы более узкие и постоянные. И они, надо отметить, не распространяются на вопросы прав человека или демократии.

В то же время все больше стран принимают идеологию политического прагматизма. Египет, которому исторически доставалось больше всех помощи США, если не считать Израиль, частично лишился американской военной помощи после того, как Абдель Фаттах ас-Сиси захватил власть в результате государственного переворота 2013 года, унесшего жизни более 800 человек. Россия была одной из первых стран, которые признали международную легитимность этого правительства. С тех пор Путин и ас-Сиси делали грандиозные заявления о торговых соглашениях, промышленной зоне в Суэцком канале и строительстве атомной электростанции. Египет согласился закупить у России оружие на 3,5 миллиарда долларов. Оба авторитарных лидера скармливали свою помпезную рекламу льстивым, подцензурным отечественным СМИ, чтобы подкрепить свой статус.

Я встретилась с генералом Насром Саламом (Nassr Salam), отставным военнослужащим, который занимался закупками оружия, в его гостиной вскоре после сообщений о том, что достигнуто предварительное соглашение об использовании россиянами египетских авиабаз, которое западные СМИ изображали как признак того, что Египет предал Вашингтона и перешел на сторону Москвы. Обеденный стол был завален бумагами, пол устлан декоративными ковриками, а на стене висел кинжал. Сидя в бархатном золотистом кресле, Салам добродушно усмехался в ответ на многие мои вопросы. Он объяснил, что египтяне чувствовали, что у них не было другого выбора, кроме как обратиться к России, когда Соединенные Штаты приостановили военную помощь.

«Для вооружения важно не само оружие, а расходные материалы и запасные части, — сказал он. — Если вы прекращаете поставки и не предоставляете запасные части, вы меня просто душите». Он продолжил: «А Россия в это самое время открыла нам доступ к своему оружию». Я спросила Салама, есть ли у египетских военных опасения, что ас-Сиси поставил под угрозу союз с США из-за соглашения по базам. «Вы знаете, какие именно объекты мы предоставляем американской армии?» — ответил он, слегка повышая голос. «Почему вы всегда говорите так, будто, если мы наладим связи с Россией, это повлияет на отношения с Америкой? У Израиля, к примеру, очень и очень прочные отношения с обеими сторонами, — сказал он. — Зачем вы все время загоняете нас в угол?»

Со стороны может показаться, что Россия координировала авторитарные правительства и националистические движения, но на самом деле все было сложнее. Я обнаружила, что у правительств, которые якобы взращивал Путин, были собственные причины искать его расположения. При администрации Трампа американская политика на Ближнем Востоке казалась непоследовательной и не поддающейся объяснению, — будь то колебания курса в отношений войск в Сирии или потенциальное движение к войне с Ираном. Отступления от обычного дипломатического протокола стали нормой. С 2017 года у Соединенных Штатов не было послов в Египте и Турции. Я слышал ту же оценку от арабских и турецких бывших послов и дипломатов: по сути, российская дипломатия была более прагматичной. Она продвигалась медленно и осознанно, когда речь шла о заключении сделок. Этим решениям можно было доверять.

Все, с кем я беседовала в этом регионе о предполагаемом вмешательстве России в дела Запада, отвечали мне с едва уловимым чувством удовлетворения, скрывая улыбку, что это расплата за всю политику Америки, которая десятилетиями пыталась в корне перестроить Ближний Восток. «Запад сегодня жалуется, что Россия пытается влиять на его внутренние дела, но — у меня, конечно, нет веских доказательств, — ведь вы именно этим и занимались на протяжении целых поколений», — сказал мне бывший правительственный чиновник. «На самом деле это был ваш инструмент, прежде чем он стал русским, —добавил он. — Остальной мир не совсем понимает, что для вас, ребята, здесь нового? Вы все время только этим и занимались».

Россия, безусловно, стремится укрепить свое международное влияние. Но есть опасность приписать Путину слишком большую мощь без учета контекста. Доказательств увеличения присутствия России на местах в Египте мало. Россия была главным направлением, откуда в Египет прибывали туристы, но прямые рейсы из России на пляжи Красного моря были приостановлены после того, как в 2015 году над Синайским полуостровом на борту российского авиалайнера взорвалась бомба. Ежемесячные убытки после инцидента составили 173 миллиона долларов, по данным египетского департамента туризма. Каир все время просит Москву возобновить эти рейсы, — и Россия, и Египет делали заявления о том, что это произойдет в ближайшее время, однако этого не случилось. Египет делал громкие заявления о том, что Россия вложит 7 миллиардов долларов в промышленную зону, но, кроме подписания одного соглашения за другим, похоже, на местах ничего не происходит. «Все, что вы слышали об обещании инвестировать в тот или иной проект — всего лишь заявление для СМИ, для прессы, — сказал мне в прошлом году бывший посол Египта в Москве Иззат Саад. — Не более того».

Те же самые популистские силы, которые изменили Турцию и Египет, преобразовывали и ландшафт в Европе. Правый уклон Германии, другого американского союзника, поначалу считали результатом российского вмешательства. Я встретилась со Штефаном Майстером (Stefan Meister) из Немецкого совета по международным отношениям в его минималистичном офисе. Майстер был одним из первых аналитиков в Берлине, который забил тревогу о новой российской угрозе. В 2016 году, за год до решающих парламентских выборов в Германии, он назвал некоторые группы гражданского общества, группы лоббистов и политиков «сетями влияния», работающими над продвижением задачи России по дестабилизации Европейского союза. «В кампании по проведению следующих федеральных выборов в Германии, — предсказывал он, — Россия будет играть выдающуюся роль».


Президент России Владимир Путин (справа) и президент Арабской Республики Египет Абдель Фатах ас-Сиси во время встречи в Кремле
На этих выборах немецкая ультраправая партия «Альтернатива для Германии» (АдГ) получила больше мест, чем когда-либо, но выборы проходили без серьезной кампании дезинформации, без утечек информации даже после хакерской атаки на Парламент (немецкие разведывательные службы приписывали ее хакерам, за которыми стояла Россия), без каких-либо доказательств вмешательства. После выборов независимая неправительственная организация провела широкий анализ немецкого интернета и обнаружила, что российские тролли, похоже, в основном не были замешаны в создании самых вирусных предвыборных фейков. Напротив, эти фейки исходили от местных политиков АдГ и их сторонников, которые сами попросту переделывали новостные заголовки и некоторые репортажи по актуальным вопросам, таким как иммиграция, чтобы сделать их более провокационными. «Дело не в том, что это российский заговор; эти лживые истории были очень важной мобилизационной тактикой правых, — сказал мне Штефан Хойманн (Stefan Heumann), член правления этой неправительственной организации. — Они поднимали этот материал и развивали его дальше». Он предположил, что АдГ, вероятно, позаимствовал больше тактических приемов у кампании Трампа, чем у России.
Тем не менее после выборов западные журналисты продолжали звонить Майстеру, ожидая услышать, что на самом деле замышляет Россия: разрабатывает ли Путин новую стратегию? Его вмешательство осталось незамеченным? Тревога, которую всколыхнул Майстер, стала оглушительной. «В прошлом году моей главной задачей было найти правильный баланс — донести, что проблема не в России, проблема — в нас самих. Мы просто даем возможность агентам России усилить некоторые тенденции, которые и так уже существуют в наших обществах, — сказал мне Майстер. — Мы не должны переоценивать Россию, потому что это делает Россию сильнее, чем она есть; тогда мы переоцениваем ее возможности и не решаем свои проблемы. Это отвлекает от наших внутренних проблем и играет на руку нашим элитам».

Оказалось невероятно трудно поговорить с кем-нибудь из российского МИДа — это одна из причин, по которой позиция России часто отсутствует в западных СМИ. Но после нескольких месяцев погони за дипломатами в марте 2018 года у меня появилась возможность встретиться с Денисом Микериным, российским пресс-атташе в Берлине. (С тех пор он вернулся к работе в министерстве в Москве и во время нашей беседы в середине июня подтвердил, что позиция России осталась неизменной.) Посольство России оказалось красивым комплексом, защищенным внушительной белокаменной стеной и двойными воротами из кованого железа. Внутри мы прошли мимо витражной стены с изображением радуги над Кремлем. Интервью с дипломатами часто оказываются скучными разговорами на заданный список тем о стране, но в случае с Россией даже это казалось в новинку. Во время нашей двухчасовой беседы мы попеременно обсуждали Крым, Европу, Россию и Ближний Восток. Она настолько затянулась, что нам пришлось перейти из комнаты, напоминающей нарядную чайную, в помещение, похожее на охотничий домик, со стенами, отделанными деревянными панелями и украшенными трофейными головами оленей с рогами.

Я спросила его, готова ли Россия взять на себя большую глобальную роль и всю нежелательную критику, которую это повлечет за собой. (Опрос с участием 25 стран, проведенный в 2018 году Центром Пью, показал, что Россия играет более важную международную роль, чем 10 лет назад, но и отношение к Путину ухудшилось.)

Он предположил, что Россия к этому готова. Москва будет действовать по-другому, сказал он. Он указал на Сирию: «У России есть все юридические основания, чтобы туда войти — в ответ на официальный запрос правительства Сирии. Поскольку переговоры в Женеве полностью зашли в тупик, формат Астаны с участием Турции и Ирана представляется нам эффективной платформой. Мы не пришли сами по себе и не сказали, что теперь мы тут все решаем. Напротив, мы пытаемся объединить усилия всех тех, кто привержен делу сохранения территориальной целостности Сирии». Казалось, он проводит различие между форматом Астаны и предложенным американцами путем дальнейшего взаимодействия с Ираком, но обе эти ситуации, — когда страны подстрекают «коалицию добровольцев» работать за пределами Организации Объединенных Наций, — не казались мне непохожими. Тем не менее становилось очевидно, что русским тяжело даются попытки наладить конструктивный политический диалог. По словам Микерина, американцы отправили чиновников низкого ранга на первую мирную конференцию в Сочи в попытке подорвать их усилия. «Они посылали сигналы тем, кто им на самом деле был нужен, не то чтобы саботировать [переговоры], но избегать участия». Русские попали в ту же ловушку, в которой так долго находились Соединенные Штаты, — начали искать виновных в трудностях выстраивания политики.

В отличие от снисходительного отношения Запада, пояснил он, когда Россия работает с другими странами, речь идет о поиске точек соприкосновения и взаимных прагматических интересах. «Смешно предполагать, будто некоторые страны лоббируют интересы России, — сказал он. — Они в первую очередь лоббируют свои собственные интересы». Он сказал, что русские устали от того, что США и Европейский союз «поучают» их. «Мы продолжали пытаться выйти на самый прямой путь в отношениях между Россией и западным миром в целом. Мы ведем себя со всеми как с равными и хотим, чтобы и к нам относились как к равным. Но это ни к чему не привело. Запад сказал: „Хорошо, ребята, есть определенные пределы, которых вы можете достичь, но это ваши пределы, и вы их не смейте переходить". Это, по меньшей мере, высокомерно. Мы точно знаем, что хорошо и что плохо для нас. Мы полностью соблюдаем международное право. Вот что для нас твердо и неоспоримо. Остальное — предмет переговоров». Наше интервью было вежливым, дружелюбным, словно два собеседника искренне пытались понять друг друга. Вопрос о том, нарушила ли Россия международное право в Крыму, был одной из немногих тем, в которых мы полностью завязли, как будто мы говорили о двух разных реальностях.

В общем, казалось, что дипломат был искренне озадачен, когда я сказала ему, что, по мнению американцев, у Путина есть грандиозный план, который он хитроумно выполняет. И в этом я не могла с ним не согласиться. Мне казалось, что Россия не столько продвигает большую стратегию, сколько реагирует на возможности, чтобы достичь именно того, о чем говорил Байков: «быть самостоятельным игроком, отстоять свой облик великой державы, независимой в стратегическом плане». Если смотреть на мир глазами России, то план работает, но это вовсе не тот план, о котором мы думали. Россия не сломала хребет международному миропорядку, но лишь осознала возможности, созданные уходом Америки и новой эрой глобального «бардака».

____________________________________

* ИГИЛ («Исламское государство»), «Аль-Каида» — запрещенные в России террористические организации

Эссе написано при поддержке Пулитцеровского центра (Pulitzer Center).

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.