СМИ

Читайте первую часть интервью: Мы доказали, что русские своих бросают — освободитель Славянска о боях на Донбассе.

Апостроф: Как удалось вам вырваться из окружения на Саур-Могиле?

Иван Журавлев: 24 августа к нам пробились ребята из спецназа на отжатой у сепаратистов машине. Бесспорно, эти мальчики — герои! Проскочить такое количество препятствий. Но я так понимаю, что враг их принял за своих. На раскрашенном Mitsubishi L200 они залетели на высоту. Гордейчук сказал — забирайте раненых. Когда мы начали двигаться от Саур-Могилы, то увидели подразделение бородатых чеченцев. Они шли колонной и смотрели на нас. Ребята спросили меня, что делаем? Говорю: они нас принимают за своих, поэтому едем дальше. Так мы разъехались. Были еще две засады, через которые мы с боем пробивались.

— Почему у вас возникли бои, если они принимали вас своих? Что вас выдало?

— Ребята из спецназа прорывались на скорости, их попытались остановить, но они не остановились. А когда мы поехали назад — нас уже были готовы встретить. Возле села Петровское нам не хватило буквально метров сто пятьдесят, чтобы выскочить в поле. Там такой узкий проход был: с левой стороны высокий обрыв, а с правой — речушка текла. И тут нам прямо в лоб выехала БМП и начала наводить на нас пушку….

Водитель начал тормозить, но машина перевернулась. Я только увидел, как быстро ко мне приближается земля… Потом кто-то меня поднимал. С меня стащили бронежилет и каску, кто-то ударил меня снова, кто-то сорвал с меня крестик и говорит: вы не имеете права считать себя православными, вы — фашисты.

— Вы попали в плен?

— Да. Я слышал, как достреливали моих товарищей. Меня спасло то, что у меня нашли удостоверение снайпера. Они вытащили мои документы и кто-то кричал: не стреляйте, это снайпер, не стреляйте, это снайпер! Тогда меня подняли, поставили на ноги. Видеть я не мог, потому что у меня лицо было все разбито, но помню, что их командир — это был бывший «беркутовец».

— То есть, вы попали в плен не к русским, вы попали к боевикам?

— К боевикам. Меня отвезли в следующее село. Там в помещении магазина сидел российский офицер. Меня завели к нему и он говорит: я бы тебя здесь за магазином прямо и шлепнул бы, но этот ротный хочет заработать крестик перед Донецком. Я так понял, что этот беркутовец вез меня для того, чтобы сдать в плен в помещение СБУ в Донецке. Он отвез меня туда, а там посмотрели на меня и сказали, что у меня не товарный вид. Мол, его нужно в больницу, потому что он здесь загнется.

— А почему удостоверение снайпера вас спасло?

— Как сказал российский офицер, бывший сотрудник «Беркута» хотел «заработать крестик» за снайпера. Еще у нашего погибшего военного он пистолет «Стечкина» взял. Я услышал, как его по телефону просили привезти пистолет «Стечкина». Беркутовец отвечает: да, везу пистолет и снайпера тебе везу. Он меня вез в качестве трофея. Но когда привез, то из-за этого удостоверения снайпера, мне насчитали семь смертных приговоров.

— Что происходило в Донецке, когда вы туда попали?

— Меня отвезли именно 24 августа, когда в Донецке был так называемый «парад» наших пленных. Из помещения СБУ меня повезли в больницу, где меня хирург всю ночь зашивал. При этом он рассказывал, как яростно нас ненавидит.

— Зашивал и рассказывал?

— Да. Он сам был из Донецка. Зашивает и рассказывает мне, как же он нас ненавидит. Знает украинский язык, но никогда на этом языке больше разговаривать не будет. У меня была очень большая потеря крови, но пришел какой-то врач, и еще нацедил бутылку моей крови для своих переливаний. На второй день, когда меня хотели поместить в подвал в больнице, подошел ко мне русский солдат и говорит: вот объясни мне, я хочу понять, почему вы убиваете свой собственный народ, почему я из России должен ехать к вам, чтобы защищать ваше же население от вас?

— Интересный вопрос.

— Да. Он четко верил в то, что мы вроде как воюем со своим народом, а он едет защищать его от нас.

— Он просто пришел поинтересоваться, пообщаться?

— Да, пообщаться со мной. Я увидел, что он очень верил в то, что он пришел защищать наше население от фашистов. Я его спросил, скажи мне, а с чего ты взял, что мы воюем со своим народом? А он мене: я тебя сейчас выведу во двор этой больницы и покажу, как снаряд убил мужчину, женщину и маленького ребенка. Я говорю: ты мне покажи то место, куда этот снаряд прилетел. Он говорит, а зачем? Я тебя в морг поведу, они еще в морге лежат. Я отвечаю: мне не их покажи, мне покажи то место, куда снаряд попал. Он еще каких-то гадостей мне наговорил и ушел. На второй день, когда меня повели, чтобы сделать рентген головы, то он отвел меня в сторону и говорит: вот видишь, разорвалась мина? А здесь лежал мужчина, а вот здесь — женщина с ребенком. Я когда посмотрел, то понял, что эта мина не могла прилететь с наших позиций. Я его спрашиваю: ты профессиональный военный? По форме эллипса этого разрыва ты можешь понять, с какой стороны прилетело? Он: да, могу. Веду разговор дальше: а теперь смотри, если снаряд прилетает издалека, то какой будет форма воронки? Он говорит: большой овал. А здесь, говорю, есть большой овал? Говорит: нет. А с какого расстояния плюс-минус сюда может вылететь снаряд? Он отвечает: за два-три километра отсюда. Говорю: а теперь подумай, есть ли за два-три километра отсюда наша артиллерия или нет? Он: нет. А чья тогда артиллерия находится в двух-трех километрах отсюда? Он стоял-стоял, повернулся и ушел молча. Мне сделали рентген, а когда вели назад, то он мне принес тапочки и говорит — обуйся. И также молча развернулся и ушел. Я так думаю, что до него что-то дошло.

— Что-то он понял?

— Что-то понял, но убедить украинцев в том, что там происходит совсем не то, что им рассказывают, не представляется возможным.

— Что с вами дальше было?

— Привезли обратно в помещение СБУ. Когда на мне еще были нитки, меня на допросы не вызывали. Кстати, и швы мне снимал наш врач, который ехал на Саур-Могилу нас вытаскивать, но попал в плен. Но когда мне сняли те швы, то начали вызывать на допросы. Конечно же, били, пытали и издевались.

— Возможно, это не очень приятно вспоминать, но что от вас хотели узнать во время допросов?

— На каждом допросе, когда били, спрашивали: зачем ты это все терпишь? Рассказал бы все, что знаешь и на этом бы все закончилось, на что я отвечал: лучше уж я еще помучаюсь. Им было не важно, что я бы им отвечал. Но я думаю, что как только я бы начал о чем-то рассказывать, то автоматически перестал быть им интересным.

— Раньше вы упомянули о семи смертных приговорах. О чем идет речь?

— Они считали: служил в Нацгвардии — смертный приговор, снял наши флаги (Иван Журавлев был одним из трех военнослужащих, кто водрузил украинский флаг над освобожденным Славянском, — прим. авт.) — смертный приговор, поднял украинские флаги — тоже смертный приговор, снайпер — смертный приговор… Он загнул семь пальцев, говорит: еще больше хочешь? Говорю: не старайся, мне и одного вполне достаточно. У меня еще в телефоне были фото поднятия флага над Славянском, но у боевиков, кажется, был полный бардак — так это сработало в мою пользу. Телефон мой был довольно неплохой и его кто-то украл. Но я так понял, что меня бы все равно не выпустили, потому что мне не давали звонить. Потому что другим давали телефон и говорили — на, звони в свою часть, звони домой, пусть твои родные уговаривают твое командование, чтобы поменяли наших людей на тебя.

— Но поскольку мы сейчас с вами говорим, ситуация как-то изменилась?

— Сменилась охрана, новая не знала меня. Я сказал, что никому еще не звонил и попросил у них телефон. Я сообщил, что я нахожусь в помещении СБУ, в Донецке. Когда ребята из Национальной гвардии об этом узнали, то даже тестя Безлера (главаря террористов Горловки Игоря Безлера — прим. авт.) захватили, чтобы меня обменять. Но тогда работники СБУ забрали его. Позже я узнал, что мои товарищи, которые занимались этим вопросом, сделали множество запросов в то помещение СБУ именно касательно меня. Но им отвечали: такого нет. Возможно, где-то есть, но здесь, в СБУ, его нет.

— То есть, они не собирались вас обменивать?

— Не собирались. Поэтому я не знаю, по каким критериям я попал в список 28 человек, подлежащих обмену. Но именно в последний день, когда нас обменивали, мне сказали, что ведут на расстрел. Тогда я подумал, ну что же: расстрел — это логично. А поэтому хотел напоследок еще кому-нибудь вцепиться в горло, чтобы не просто так погибнуть. Сейчас я уже понимаю, что история с расстрелом нужна была для того, чтобы окончательно меня сломать. Им было неинтересно, какую информацию я бы им дал. Для них было принципиально меня сломать. Расколоть.

— Что произошло дальше?

— Мне говорят — пошли к руководителю, он подпишет ордер на твой расстрел. Мы идем, а я все высматриваю, кому же в глотку вцепиться. Говорят, последнее желание есть у тебя какое-нибудь? Говорю: вы что ли будете все мои желания выполнять? Нет, не все. Но, например, может быть ты хочешь воды попить или в туалет сходить? Ну, в туалет вроде как нечем, а вот разве что воды попить… Ну, иди попей. Я из крана попил воды, мне что-то подписали, какие-то бумаги, ну, теперь иди на улицу. Вывели нас, а там еще было семь молодых ребят. Думаю: меня-то есть за что расстреливать, а их-то за что? Они же совсем молодые. Построили нас, мы стоим, а я уже к одному охраннику все ближе и ближе подхожу…

— Чтобы…

— Вцепиться в него, да. Но он к нам наклонился и говорит: не бойтесь, ребята, вас на обмен. Меня это остановило, но я не верил, что предполагается обмен. Думаю, возможно, таким образом нас успокаивают, чтобы мы глупостей не наделали. Нас тогда посадили в легковые автомобили, отправили на какую стоянку, где был автобус, а в этом автобусе уже сидели другие наши пленные. Пообщавшись с ними, я понял, что их привезли из Снежного. Из помещения СБУ я был в списках последним. Они нас по спискам прочитали, а я смотрю — последний. Мне еще долго не верилось, что это обмен какой-то происходит. Думал: это нас массово расстреливать будут.

— Ничего хорошего в голову не шло.

— Да уж, хорошего было мало. Но когда начал этот автобус двигаться, за нами пристроилась колонна из журналистов, смотрю — телевидение. Я еще думаю: неужели нас будут расстреливать перед телевидением? Так себе думаю. Но вдруг смотрю, и машины ОБСЕ пристроились к этой колонне. Я уже снова задумался: так, может, это действительно обмен. А потом думаю, если я последний в списках, то сейчас начнут производить обмен, а меня это так решили покатать, показать, что мы могли бы тебя обменять, а сейчас привезем тебя обратно — или давай информацию, или… Но вот называют мою фамилию, я иду к своим и не верю, что это происходит. Даже когда мы проезжали мимо наших позиций, где стояли наши родные украинские флаги, все равно еще где-то там на краю подсознания, я думал, что это мне снится. Потому что в тот период, когда я еще был в подвале СБУ, сам казался мне сном. Я тогда думал, нет, я не буду просыпаться, я лучше буду спать дальше. Но все равно просыпаешься и видишь себя в подвале. Я тогда еще долго не верил, что меня обменяли.

— Сколько времени вы пробыли в плену?

— Месяц.

— А потом вернулись в ряды вооруженных сил?

— Да, полечился в госпитале, а потом мое подразделение было под Мариуполем, в селе Гнутово и там я уже дослуживал. В 2015 году я ушел из рядов ВСУ.

— Благодарю вас за откровенный разговор.