СМИ

© РИА Новости, Наталья Селиверстова | Перейти в фотобанкНу какой может быть разговор о годовщине вступления в НАТО без упоминания России! Бывший чешский дипломат рассуждает об идеологии современной России и о том, как менялась стратегия Путина: от проевропейской до авторитарной. России не по душе либеральная демократия, и защитой от ее экспорта стала гибридная война, уверяет экс-дипломат, инструментами которой россияне мастерски владеют. А Европа недостаточно активно реагирует. В России превалировала теория о том, что Советский Союз распался после того, как рассыпалось нечто, что сплачивало его народы — идеология. Отсюда убежденность, что если Россия хочет победить в соперничестве с Западом, она должна нанести удар по его основе, по тому, что его сплачивает, то есть по либеральной демократии. Об этом, презентуя свою книгу («История российской геополитики» с подзаголовком «Как русская идея покорила более одной шестой земной суши»), говорил Ярослав Курфюрст (Jaroslav Kurf?rst), политический географ, дипломат, который раньше работал в посольствах в Москве, в Вашингтоне, а затем в Брюсселе. Hl?dac? pes: Если объединяющей нас идеологией является либеральная демократия, и поэтому Россия атакует ее, как Вы пишете в своей книге, то какова объединяющая идеология современной России? Ярослав Курфюрст: Россия пока только ищет свою объединяющую идею, единую идеологию. Однако уже проступают две ее черты. Во-первых, внутри страны это «цивилизационизм». То есть разнообразное по цивилизационному составу общество пытаются убедить в том, что, мол, мы, русские, являемся единой цивилизацией. При этом часто говорят об общей судьбе, которая в российской истории чаще была связана с общими страданиями. Так, предки, попавшие в сталинские лагеря, — это общая трагедия, как и погибшие во Второй мировой войне. Общее разочарование, и неформальные правила выживания… Все это, несомненно, сплачивает этих людей. Второй аспект — особый сорт консерватизма, который сегодня в России является, пожалуй, самой распространенной идеологией. В либеральной демократии им не нравится, прежде всего, само слово «либеральная». А вот «консервативная демократия» никаких возражений не вызывает. В России вообще можно снабжать демократию разными эпитетами. Скажем, «суверенная демократия». Россию также можно назвать «гибридной демократией», которая является скорее прикрытием для системы, основанной на клиентелистских связях и недемократических порядках. Хотя формальные элементы демократии там сохраняются. Путинизм не философское направление — Тогда почему же Россия борется с западной либеральной демократией? — Гибридная война — ответ на волну цветных революций. Россияне уверены, что наша цель — экспортировать демократию и либеральные ценности. В 2010 году в ООН Путин очень ясно и жестко сказал, что социальные эксперименты уже проводились, что Советский Союз уже пытался экспортировать коммунизм в разные страны мира, но в итоге у него ничего не вышло. Так, мол, оставьте нас в покое с этой вашей демократией. Гибридная война в российском понимании — это защита от экспорта либеральной демократии и плюралистического общества. Поэтому россияне восприняли Майдан и события на Украине как угрозу их существованию. Переломной стала еще оранжевая революция 2004 года. С тех пор Кремль думал, как улучшить свои политические инструменты и технологии, чтобы при столкновении этих двух систем они могли победить. Последовала Грузия, Киргизия, Ливия, арабская весна… Для россиян каждое подобное событие, а теперь, например, еще и Венесуэла, — это сигнал об опасности для них самих. Так было и в прошлом: еще Екатерина Великая считала французскую революцию угрозой для российской автократии. Императрица ввела цензуру, запретила писателей-просветителей и была готова подавить тогдашний парижский «майдан». — То есть Путин похож на Екатерину Великую? — Если обратиться к прежним российским правителям, то становится ясно, что некоторые из них начинали как прозападные либералы и придерживались традиций европеизма. Пример — Александр I, Александр II, Екатерина Великая, Петр I. Они начинали с того, что хотели больше свободы, как в Европе, но потом превратились в жестких консерваторов. Путь от человека, который поддерживал некоторые идеи «западников», а потом стал типичным, образцовым автократом, — это довольно частая история в России. Однажды на одном диспуте кто-то спросил меня, как Путин изменил Россию. Но интересно и то, как Россия изменила Путина. Путинизм — это не философское течение, а технологическая система правления. — Так как же Россия изменила Путина? — Сначала стратегия Путина была проевропейской. После 11 сентября он действительно полагал, что эти события могут привести к мировому дуумвирату России и США. Путин счел это моментом, когда Соединенные Штаты могли бы отнестись к России как к равному партнеру и вступить вместе с ней в общую борьбу против терроризма. Тогда настрой Путина был еще прозападным. Путин II был другим, как и Путин III, и Путин IV. Однако он является продуктом чего-то более широкого, глубокого и основательного — геополитической культуры, в которой Путин формировался, будучи агентом КГБ, и в которую погрузился уже в качестве президента. Возможно, он питал иллюзии насчет того, что он мог бы приблизить Россию к западу и тем самым усилить ее мощь. Но потом Путин осознал, что править этим многонациональным и многоконфессиональным государством нужно по-настоящему твердой рукой, и для этого требуются технологии и методы несовместимые с демократией. Так мы подошли к нынешнему противостоянию. Чехия и расширение НАТО — Как, с Вашей точки зрения, Европа реагирует на российскую гибридную войну? — Если бы мы еще лет десять назад заговорили о том, что Европа введет санкции против России, нас сочли бы сумасшедшими. Представить себе такое было совершенно невозможно. То, что Европа действительно ввела санкции, — дело большое и важное. Европа продвигается маленькими шажками, но при ее разноликости, разных традициях, границах и историческом опыте это закономерно. Европа проделала большую работу над собой и, разумеется, могла бы действовать в ответ на гибридную войну более решительно. Но я бы не сказал, что Европа оплошала. Санкции — это первое. Кроме того, появился центр StratCom East. Мы называем гибридную войну своим именем, говорим о ней, и некоторые страны вместе выстраивают стратегию… В Европе сегодня это широко обсуждается, что отмечают и сами западные демократии. Так что данная проблема — дело не только Украины или стран Прибалтики. Европа много работала над собой, но еще многое, несомненно, ей предстоит сделать. И ей стоит проявлять больше политической смелости. — Как Россия воспринимает Центральную Европу и, в частности, Чешскую Республику? — Приблизительно с XIX века в России царит убеждение, что Центральная Европа никогда не могла сама решить, куда ей примкнуть и чем стать: самой развитой частью Востока или самой отсталой частью Запада. После 1989 года и на протяжении всех 90-х Центральная Европа Россию не интересовала. Мы уверенно двигались на Запад, а Россия преодолевала последствия распада СССР, занималась взаимоотношениями на постсоветском пространстве, налаживала отношения с США, сохраняя наследие СССР (все те масштабные договоренности, которые сегодня рассыпаются…). Мы не интересовались друг другом, и в итоге Россия нас просто недооценила. Страны Центральной Европы сыграли важную роль, прежде всего, в расширении НАТО и поделились там знаниями о характере России, а также опытом 1956 и 1968 года. Россияне считали мир многополярным, и поэтому не могли предположить, что малые страны могут создать им в международных организациях серьезные проблемы. Однако потом все изменилось. Переломным моментом для Чешской Республики я считаю переговоры об американском радаре. Жаркие споры тогда показали, сколько у нас противников США и сколько еще (довольно много) сторонников России. — А не приложила ли к этому сопротивлению руку сама Россия? — Думаю, для россиян это был первый урок по влиянию на общественное мнение. Кроме того, на мой взгляд, они действительно приложили тогда руку, но только к спорам вокруг радара. Вообще же в то время они еще не имели такого подробного представления о настроениях и такого влияния в Чехии, как сейчас. Все это появилось потом. Но 2008 год был интересным и по другим причинам. Тогда в российском геополитическом мышлении произошел переворот. Россия совершила вторжение в Грузию, и свою роль сыграла очень вялая реакция Запада. — Ваша книга называется «История российской геополитики», а в ее подзаголовке написано: «Как русская идея покорила более одной шестой земной суши». Что из себя представляет в этом контексте «русский мир»? — Это Россия в разных проявлениях, славянская Россия, азиатская Россия, православная Россия; русские, проживающие за рубежом, а также так называемые «посредники». Вроде наших коммунистов. Эдакие полезные идиоты, которые помогают гибридной войне распространяться и поддерживают ее своими статьями и заявлениями. Россия пытается что-то предложить миру, хотя сама точно не знает что. При этом она точно знает, что не хочет либеральной демократии. Современные российские мыслители утверждают, что геополитика сегодня — в сетях, в созданной виртуальной империи, чьи границы могут быть размыты. Однако она пользуется влиянием на всех, кому близки российские представления о мире.