СМИ

4 марта 2019
14:31

Руслан Псеуш (Рус) — своего рода живая легенда. Ведёт свой блог в соцсети «ВКонтакте», автор множества мемов, один из которых «у киборга батарейки сели». Когда разбирали трупы убитых украинских военных на отбитой у них позиций в Донецком аэропорту, во время съёмки на видео лиц убитых солдат противника, чтобы их родственники смогли их опознать, фраза «у этого киборга батарейки сели» принадлежит ему. Страшный чёрный юмор войны.
Несмотря ни на что, в его компании приятно находится. Про людей типа Руса говорят: «на таких мужиках земля русская держится».? читать продолжение новости ?
Расскажи о себе, кто ты откуда, кем работал до этой войны, чем занимался.
Я уроженец Ленинградской области, конкретно города Гатчина, 44 года, до войны, буквально перед войной работал охранником. Поставил своего сменщика в известность, что завтра я на смену не приеду, сел на поезд и поехал.
А что тебя вообще подвигло поехать на эту войну?
Начался Майдан. Откровенно, сначала я этот Майдан даже поддерживал, потом смотрю: лозунги-то начали меняться. Пошли уже «москаляку на гиляку» и всё такое, потом «Правый сектор» (запрещённая в РФ организация — «NOVOSTI-DNY.Ru») там уже начал появляться, а с ним и уже чисто нацистские лозунги. Потом уже начали бить и убивать сотрудников «Беркута». Помнишь видео, когда машиной давили? Это были внутренние войска, срочники, пацаны ещё совсем зеленые. Ещё до Одессы я начал собираться, когда смотрел хронику со Славянска. Стоит НОНА, стреляет артиллерийский расчёт. Человек, система наведения у него: рукой показывает, левее, правее. А у меня основная военная специальность — старший наводчик батареи артиллерийской, я в этом разбираюсь, и вот смотрел на всё это и думал: надо подъехать, их надо научить. А потом Одесса, 2 мая — ну это был всё, край. После этого я продал всё, что можно было продать, плюс я тогда очень неплохо зарабатывал. В банке я закрыл счёт, снял деньги, купил снаряжение, купил билет и поехал.
То есть я так понимаю, что для тебя даже вопроса не возникало: поехать или не поехать?
Вот, мне многие говорят: ты не удался в жизни, развод, то да сё. Нет. У меня была приличная зарплата, для моего места очень приличная. У меня была работа, график: ходил на работу пять раз в месяц, то есть сутки через четверо, всё рядом, в шаговой доступности. У меня был огород, хорошая квартира, отличная квартира, у меня три отличных сына в России, которых я сам вырастил, дети от моей первой жены, когда она ушла, остались со мной. Они уже взрослые самодостаточные ребята, всё, в общем, нормально. Но никакого вопроса ехать или не ехать у меня не возникло. Я отлично понимал, что это за война, кто за ней стоит, и против кого эта война.
Это для тебя было понятно ещё когда в Славянске и в Одессе были события? Или когда это для тебя стало очевидным?
Для меня это стало понятным, когда на Майдане поменялись лозунги, когда появился «Правый сектор», откровенные нацисты появились, Нуланд когда там появилась с печеньками. Была такая сделка когда-то: остров Манхеттен достался голландцам за сумму порядка 30ти с чем-то долларов. Это считалось самой невыгодной сделкой за всю историю. По-моему, украинцы переплюнули индейцев — они за мешок печенья продали страну. Многие говорят, что мы воюем против украинцев. У меня во взводе половина украинцев, если можно их так назвать, они не называют себя украинцами почему-то, они местные. У меня есть ребята с Западной Украины, которые служили в ВСУ, и служили в таких подразделениях неплохих, типа 25й бригады, 8го полка ГУР — главного разведывательного управления, аналога ГРУ России.
То есть они воевали на стороне ВСУ уже в эту войну?
Нет. Непосредственно у нас, в 4 м ОРШБ таких нет.
Но вообще, ты знаешь тех, кто воевал на их стороне и перешёл на нашу?
Да, знаю одного. Он служил до этого 7 лет в ВСУ, по контракту. Военный музыкант, ну это хобби, плюс снайпер, спецназовец. Его взяли в плен, сразу поставили к стенке — снайперов никогда в плен не берут, но почему-то передумали его расстреливать, не знаю почему. Само собой, был избит, причем так хорошо, само собой сидел в клетке, потом участвовал в параде на День Независимости в Донецке. Это когда пленных вели, а потом за ними мыли улицу, по примеру парада пленных немцев во времена ВОВ, потом он стал моим бойцом, потом стал моим командиром, потом он стал командиром роты, а сейчас он в ОБОНе — отдельный батальон особого назначения в ЛНР. Вот он откровенно ненавидит так называемую Украину, которой, на секундочку, семь лет отдал и за которую он воевал. Ну… Ему есть что сравнивать.
Что ж… Расскажи о своём военном опыте.
Был 14й год, по-моему, июль-месяц, бои на Металлисте, наши подбили украинский танк Т-72. Он подбитый стоит, но целый, просто обездвижен. Отправили нашу шестьдесятчетвёрку (танк Т-64), вражеский подбитый танк подцепить и к нам отбуксировать, у моей группы задача: отход прикрыть. Дорога три километра, примерно через каждые 600 метров зелёнка (линии деревьев, которые высаживали в советское время для предотвращения эрозии почвы, практически весь Донбасс расчерчен такими линиями посадок — О. М.). И вот подходим к одной посадке, слышно: что-то стреляет, что-то летает, трассера, какие-то бабахи глухие, поля пшеницы горят. А нам к тому же запретили с дороги сходить, потому что обочина наглухо заминирована. Мы идём, всё ближе, ближе, зарево всё больше, стреляют всё больше, я уже начинаю слышать «стрелкотню» (стрелковое оружие — О.М.) и двигатели — брони и вертолетный двигатель, Ми-24. Я посылаю снайпера: иди, говорю, посмотри, что там за зелёнкой. Он возвращается с такими глазами круглыми, рот открытый, я вижу, он в шоке, спрашиваю: ну что такое? Он: сходи сам посмотри, я захожу в зелёнку и что я вижу: Сталинградская битва и Курская дуга, если всё это совместить. Стоят два здания по обочинам, оба горят, поливают друг друга «крупняком» (крупнокалиберное вооружение — О.М.), катаются танки, БТРы, БМП, кто в кого стреляет — ничего вообще не понятно, вокруг кружат два Ми-24 и поливают всё это из пушек. Я посмотрел на свой автомат и знаешь, у меня было такое ощущение, что я попал на войну роботов, и что я со своим автоматиком вообще лишний, какая-то война моторов: всё горит, всё взрывается. В общем, подцепили танк, наша шестьдесятчетвёрка отходит, и нам дают отход, танк мы прикрываем. Тем временем укропы опомнились и начали нас поливать всем, что стреляет: от утёса и КПВТ до градов и 120х (мины калибра 120мм). Я не знаю, что это было: ни одного человека у нас не было даже раненого. Вот лично мне прямо под ноги прилетело с Василька, 4 штуки, буквально в трёх-четырёх метрах от меня («Василёк» — автоматический миномёт калибра 82мм — О.М.) Меня выкинуло, я спиной сломал дерево такое небольшое, очухался, сразу себя ощупывать начал: руки-ноги на месте. Я не понял, их мне должно было просто оторвать, потом дальше — прилетают стодвадцатые, метрах в пяти от меня, я ломаю ещё одно дерево, по минному полю летаю, на минах не подрываюсь, хотя мин немерено — ПМНки и ОЗМки (ПМН и ОЗМ — разновидности противопехотных мин, ПМН — обычная нажимная, ОЗМ — выпрыгивающая — О.М.) Бежим дальше, прилетают опять штуки три-четыре стодвадцатых, я падаю в кусты, на меня падает, не помню позывной, из казаков краснодарских, потом он мне: «вставай, вставай, пошли!», мы встаём и я вижу: где мы лежали — трафарет. То есть всё в осколках, а где мы лежали — там чистое место осталось, как по трафарету нас осколками обозначило. Мы опять целые, я бегу и думаю: «ох, ё! рука целая — хорошо, ноги есть, башка на месте». Я вообще не понимаю, что произошло. Вроде, не хлопушки срабатывали, деревья падали, дыры в асфальте, земля дыбом.
А ты человек верующий вообще?
Как сказать… Если ты о моём отношении к церкви, то церковь я отрицаю, любую: православную, католическую, какие бы то ни было ответвления.
Ну что не религиозный это понятно, но верующий?
Что-то есть, конечно. Но вот если бы не война, я бы сейчас был в сане епископа Пастафарианской церкви. Я вполне серьёзно: у меня есть сертификат, и моя кандидатура рассматривалась, но началась война, и пришлось уехать на Украину. Бывшую. Ну, вот такое моё отношение к религии. Но что-то есть, конечно.
Ну, а как ты объяснишь, что вот падают четыре 82 мм с «Василька», 120-е, а ты без ранений ушёл?
До чего я отрицательно отношусь к обрядности и всем внешним церковным проявлениям, но вот тот человек, который упал на меня, он перед выходом молился. Казаки все стояли, а он молился. И все живы. Хотя… Грубо говоря, человек 50 должно было просто погибнуть. Без вариантов, понимаешь? Я сам артиллерист и я отлично знаю, как это всё взрывается, убивает, радиус поражения и то, что я видел — я не могу это объяснить. Вот реально, хоть я человек неверующий, ну… не верю в религию. Я не могу это объяснить. То, что это… Как бы тебе это сказать… Отрицает все физические принципы материальные… Такого быть не может: когда под ногами взрывается мина в трёх метрах, от тебя должны остаться только одни ноги высотой 15 сантиметров, всё остальное должно быть в решето — даже не почувствуешь, всё, труп, моментальный труп в виде фарша. А тогда… Единственное, что я всю жизнь носил очки такие круглые, как у кота Базилио — вот единственное, что тогда разбилось. Я не могу этого объяснить. Ну, или вот, простой пример: выезжаем из Луганска, я тогда в «Заре» был (батальон «Заря» под руководством Игоря Плотницкого — О.М.) Выезжаем «Грады» прикрывать, «Грады» отстрелялись, три машины, каждая по пакету, я людей поднимаю: «уходим!» А нам: «Лежать! РС не сошёл!» В общем, одна ракета с рельса не сошла, а с ней ехать, ну… понимаешь, бывает замедленный выстрел. Она может взорваться, может выстрелить, в общем, в город с ней ехать нельзя.
Аборт надо делать? («Аборт» — операция по извлечению невыстрелившего заряда — О.М.)
Нежелательно. Лучше ждать.
Когда сама выстрелит?
Да. Короче, мы опять падаем, проходит семь минут, а у них тогда работала система «Зоопарк» — это такая штука, которая вычисляет по выстрелам, по звуку, радиоразведка, там много самых разных параметров, по которым вычисляет траекторию полёта, кто откуда стрелял и эта система даёт указания уже артиллерии, куда стрелять, чтобы подавить огневые позиции противника — максимум 7 минут, через 7 минут прилетает ответка и прилетает очень точно. Я смотрю на часы: 5 минут, 6 минут, шесть с половиной… БАБАХ. Удар. Выстрелил. Град, когда стреляет одиночными — это очень громко. И тут же на кладбище прилетает ответка, там кладбище было — летят во все стороны кресты, оградки, в общем, кладбище разнесли в хлам. В общем, не сворачивая установки, даже не поднимая лапы, Грады дают по газам. Мы тоже поднимаемся, рассредоточились, всё, как учили, чтобы не всех сразу убило, а перед нами казаки бежали, человек 15, они все вместе были — это ошибка. Они выбегают на дорогу и прямо по ним 120я мина. Удар, взрыв, всё в хлам, пыль, грохот, оглушило хорошо, я упал. Встаю, вижу: дыра в асфальте, никого нету — по ходу ребята отвоевались. Все 15 человек вылезают с обочины, все до одного.
То есть всех раскидало, но все остались живы?
У одного из задницы торчало полмины. В общем, она взорвалась, всё как надо, но не на осколки разлетелась, а пополам, ну может вторая половина и на осколки. В общем, эти полмины 120й в задницу ему вошло. Остальные целы. Повезло.
Ты можешь сказать, что твой внутренний мир, твоё самоощущение отличается от самоощущения человека, который не участвовал в боевых действиях, на войне?
Конечно, отличается.
В чём это отличие?
Понимаешь, когда ты сидишь за компьютером, играешь в Call of Duty, это одно. Война она другая, она настоящая. Есть многие люди, которые после войны просто свихнулись. Посттравматический синдром. Афганский синдром, Вьетнамский синдром, Чеченский — их много. Это уже не те люди совершенно. Но меня все эти войны меня не изменили. Каким я был, таким и остался. На самом деле я очень добрый, я кошек люблю, серьёзно, обожаю просто.

То есть у тебя не вызывает внутреннего противоречия убийство человека и доброта? Вот ты считаешь себя добрым человеком. Ну и сам я тебя знаю как интеллигентного человека. То есть у тебя не вызывает противоречия доброта и то, чем ты занимаешься последние четыре года?
Я не толстовец. Убить человека? Я не смогу убить человека, наверное, даже по приказу. Как я смогу его убить? Он такой же, как и я, человек. А вот врага, когда я выполняю боевую задачу, я убить смогу. Это работа, это цель. На войне убийство противника — это скорее технический вопрос, чем моральный. Я отлично понимаю, что у него есть мама, папа, у него могут быть жена и дети, что это человек, который прожил какую-то там жизнь, там двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет, и что своей пулей или снарядом, который я посылаю в их сторону, я эту цепочку обрываю. Был человек — нет человека. Скажем так, я понимаю, что я убил вселенную, маленькую вселенную, жившую в большой. Микрокосм макрокосма, и я эту вселенную уничтожил. Я это очень хорошо понимаю, но это враг. А просто человека я не смогу убить. Я котят-то утопить не могу, не то, что человека. Вот собаку застрелить смогу, если она кусачая.
Расскажи из всего твоего военного опыта самое страшное, что для тебя было.
А оно всё страшное. Любой бой — это страшно. Знаешь, я не верю людям, которые говорят, что они не боятся, я просто тупо не верю. Какой бы ты ни был профессионал. Если человек вообще ничего не боится, то он труп. В лучшем случае только он. А если это ещё и командир, который вообще ничего не боится, то трупами станут и все его подчинённые. Я боюсь, когда по мне стреляют, мне очень страшно было на Сосновке, когда по мне стрелял вражеский снайпер. Очень страшно, когда прилетают мины. На той же самой Сосновке особенно страшно было, когда у них закончились советские мины, и они начали использовать польские. С советскими всё привычно: ты слышишь выстрел, слышишь свист, у тебя есть время залечь, запрыгнуть в окоп и даже забежать в блиндаж, а когда пошли польские, их не слышно, тебе даётся шанс в доли секунды: свист и почти сразу взрыв. Вот тогда реально было страшно. И в блиндаже тоже страшно сидеть: даже если перекрытие 120 мм и выдержит, то баротравма обеспечена.
Но тем не менее тебя же толкает что-то всё дальше и дальше оставаться на войне.
А у меня семья здесь. У меня сын уже — три года недавно исполнилось.
То есть это твоя новая родина? Можно так сказать?
Да, скажем так: Донецк стал моей второй родиной — это раз. Второе, эта война — война за всю Россию так или иначе.
Проиграем здесь, снаряды начнут рваться и на моей первой родине, в Гатчине. Для меня это очевидно. Если я отсюда уйду, ты отсюда уйдёшь, ещё кто-то там уйдёт, то придётся воевать уже там, в России. И против внешнего врага и против внутреннего. Если сейчас оставить Донбасс, всё, можно сказать: прощай, Россия. Это понимание и позволяет преодолевать страх каждый раз, когда идёшь в бой.
Мне лично страшно: не писался, не какался, но страшно. Другое дело, когда этот страх перерастает в панику — вот этого допускать ни в коем случае нельзя, это смерть.
Ладно. Расскажи самую запомнившуюся историю.
В общем, Киевский район, район шахты Засядько, прилетает «ураганина» (заряд от «Урагана», реактивной системы залпового огня — О.М.), это кассетная такая ракета, она летит и, не долетая до земли, раскидывает много зарядов. А эта не раскинула, ну не сработала — бракованная, наверное, была, она воткнулась в землю, ушла в асфальт на метр. Ну что делать? Вызываем МЧС, они приехали через час и что они увидели: аккуратно сложены кассеты, а самой «ураганины» нету — она алюминиевая и уже на приёмке (смеется).
Она же могла и сдетонировать?
Да (смеется). Война войной, а кушать хочется всегда. На этой войне немало народу и нажилось хорошо. Есть видео в интернете, обращение наших военных к укропам: стреляйте покучнее, а то заё. вает ходить и собирать ваш алюминий. Вот скупщики цветмета на этой войне точно разбогатели.
На войне много места для юмора?
Война это страшно. Если всё серьёзно воспринимать, то можно свихнуться. Не в шутку, а по-настоящему. И таких случаев много. Люди, которые очень серьёзно всё это воспринимают — у них проблемы. Они уезжают, им постоянно какие-то страшные сны снятся, мне тоже иногда страшные сны снятся, врать не буду, но пока что всё в пределах нормы. В свободное от службы время, на моей гражданской жизни, я женат, у меня есть семья, у меня есть ребёнок, то, что я военный, на этом не сказывается. Здесь я военный, моя работа стрелять, убивать, самому рисковать, дома я снимаю китель и я любимый муж, заботливый отец. Лично у меня как-то не смешиваются эти две ипостаси. Хотя я знаю много людей, которые реально свихнулись вот просто.
А как так получилось?
У меня посттравматического синдрома нет. От слова совсем. В этом мне, конечно, помог юмор. Пусть и чёрный, наверное. Бывает, по ночам кошмары снятся, могу кричать иногда во сне, но это не так уж и часто. Я форму сниму, в гражданку переоденусь и ты меня не узнаешь даже, решишь, что шахтер какой-нибудь наверное. Даже выражение лица меняется.
Это очень ценное качество для военного, наверное. Потому что посттравматический синдром…
Страшная вещь
…отдельная история.
Ну вот пример с их стороны. У них количество самоубийств даже по официальным данным просто зашкаливает среди участников АТО, а теперь ООС, как бывших, так и ныне действующих.
Может быть тут ещё сказывается ощущение своей правоты? Ведь если ты идёшь на такое страшное дело, как война, чувствуя за собой правоту, то это одно, а если ты понимаешь, что ты делаешь нечто нечестное и несправедливое, то это другое.
Видимо, так. Я воюю за правое дело, я это просто знаю. В 14 году на их стороне даже срочники лбом стучались в стенки военкоматов: возьмите нас убивать русню, кадыровцев, оккупантов и так далее. А сейчас они там призывников по улицам вылавливают. Могут даже в магазин или в кабак прийти, поймают подходящего по возрасту — и всё, пошли; дадут в руки автомат, всё, ты уже в АТО, вернее в ООС теперь.
Хорошо. Что на твой взгляд на войне самое важное? Мотивация? Подготовка? Техническое обеспечение?
Всё. Ты можешь быть, как терминатор, как Рэмбо, весь обвешанный оружием, за тобой танки современные, над тобой авиация, но у тебя нет мотивации воевать — и ты не пойдёшь в бой. За деньги если только, но опять же: наёмник пойдет убивать, но наёмник не пойдет умирать. А вот в 14 м году, мой командир Мангуст, Саша (легендарный командир Новороссии, Александр Стефановский, погиб в августе 14го в бою возле села Вергунка — О.М.), он в укропской драной форме ходил на голое тело, у него на ремне висел подсумок ещё советский, мышами обгрызаный, автомат ржавый с ремнём, который тоже мыши съели — он не был одет, как Рэмбо. Да и все мы примерно так же выглядели — как шайка махновская. Если у бойца был магазин, полностью набитый патронами — это уже хорошо считалось. Но при этом мы выполняли боевые задачи. Саша Мангуст — легенда, очень крутой командир был, смелый. И укропы его боялись, потому что знали, что воевать будем насмерть. Луганск в 14 году готовился к сдаче. Он реально готовился к сдаче, и его удержала не народная милиция, не батальон «Заря», там ребята воевали — ничего не скажу, но удержали Луганск вот такие банды, типа банды Мангуста. По 10, 15, 20 человек. Вот однажды с такими ребятами отход прикрывать мне довелось — ребята там были, в шлёпанцах, в шортах, автоматы держат неумело. Ну, всё, нам приказ на отход, даю команду:
? читать продолжение новости ?
— Всё, ребят, отходим
— Мы не пойдём!
— Почему?
— А мы здесь живём.
Я тогда, вот я, мужик уже повидавший многое, тогда заплакал. То есть эти ребята знали, что сейчас танки пойдут, «бэхи» (БМП — О.М.), всё, что может убивать сейчас здесь будет, а они готовы были остаться. Ну и для сравнения. Довелось мне и на Изварино побывать. Очередь 10 км в четыре ряда на выезд на Россию. Джип стоит навороченный, человек пять таких, знаешь, фактурных персонажей: перстни, цепочки, наколки, ну такие спортсмены-бандюганы. А тогда российские погранцы пропускали как: бабушек, дедушек и женщин с детьми. И на машине вот у этих бандюганов написано: «дети». А я сижу с напарником, тоже из России, видим: идёт парень, лет 25, в женском халате. Ну, думаем, ладно, всякое бывает. Идёт второй, в женском платье, два подряд — это уже не статистика. Я его торможу:
— Что, браток, всё совсем плохо? Всё, что смог найти из одежды?
— Нет, ваши сказали, что так Россия быстрее пропустит.
Ну мы поржали. Потом пошли к этим бандюганам, к этим отрицалам натуральным.
— Ребята, — говорю, — хотите быстрее проехать?
— Конечно! — гривами трясут. Ну я к командиру, посмотреть, что у нас там с гуманитаркой. Находим женские бюстгальтеры, к бандитам этим:
— Хотите быстрее проехать — одевайте! По пояс раздевайтесь и одевайте.
Одели. Мы их провели, российские погранцы, как увидели, легли все со смеху. «Уроды,» — говорят, — «валите нахрен отсюда!» Пропустили без очереди. А вот пацаны по 16–17 лет, они с автоматами свою родину защищали, а вот эти вот мордовороты, спортсмены, бандиты, в женских лифчиках в Россию бежали.
Война, так или иначе, это убийство. Существует в военной среде слова, которые используют: отработать, например, по объекту, отработать по «бэхе», по позициям.
Это всё психология. Чтобы ты себя не чувствовал убийцей.
Это нормально, как ты считаешь? Или это лицемерие?
Это не лицемерие, это психологический фактор, который направлен на эффективность выполнения боевой задачи. Понимаешь, если отдаётся приказ: убейте вот тех людей, то это одно, а если даётся приказ: отработайте, ребята, по той зелёнке, то это совсем другое. Дело одно и то же, но отношение разное. И это не лицемерие, это военный термин. Ты делаешь свою работу, выполняешь свою задачу — убиваешь врага. Не убьёшь его ты, убьёт тебя он, и что, наверное, ещё хуже, он убьёт твоих товарищей по оружию, убьёт твоих родных и близких. И вот здесь, на Донбассе, после всех этих зверств, что чинили нацбаты, это не метафора, не фигура речи, а совершенно конкретная реальность. Жен, сестёр, дочерей тех ополченцев, которые воевали в Славянске после того, как наши его оставили, насиловали и убивали, вспарывали животы беременным — это всё уже установленные факты. Ты убил одного врага — ты спас много жизней. Так что да, можно употреблять военные термины, которые заменят такие слова, как «убить», «убийство», и это оправдано. Это помогает эффективнее уничтожать тех мразей, которые убивают женщин и детей. Даже не из ненависти к ним, а просто, чтобы их остановить, остановить то, что они творят. Лицемерие — это называть преступлением ликвидацию здоровых вооруженных мужиков, которые убивают беззащитных стариков, женщин и детей. Я бы назвал это высшим, нелицемерным гуманизмом — уничтожение тех, кто способен на то, на что способны украинские нацисты.
Как, по-твоему, эта война закончится и где выход из этой войны?
Я это вижу как… Во-первых, я очень сильно надеюсь, что те территории, которые мы изначально называли Новороссией, всё-таки будут освобождены: Харьков, Одесса, Днепропетровск, Николаев… И я очень хочу, чтобы западенщина отошла к Польше. То, что они хотят сделать с нами, они испытают на себе. Поляки Волынь не забыли. Польша — это чисто русофобское государство, но поляки русских не так ненавидят, как бандеровцев. И есть за что. Тем более Львов до 39го года был польским. Я не хочу, чтобы повторились ошибки 50хх годов, когда бандеровцев простили. Как в 50-х было? Если у тебя руки не по локоть в крови, а всего лишь по ладони — прощали. Сажали кого? Уже вообще отъявленных.
Как ты видишь свою жизнь после войны?
Я собираюсь остаться в Донецке, я по любому буду домой приезжать, всё-таки моя родина там. Донецк — это моя вторая родина. Я много думал: остаться здесь после войны, или всё-таки уехать туда… Но знаешь, там лето уж очень короткое, донецкий климат по сравнению с питерским подкупает (смеется). В июле месяце ныряешь в Неву и выпрыгиваешь, потому что вода ледяная.
Как по твоему? Будут ещё конфликты на территории постсоветского пространства? Белоруссия, Казахстан, Прибалтика?
В Белоруссии не будет. Казахстан? Ну что там может случиться? Туда придут ваххабиты, всех перережут, а мы потом всё накроем ракетами и вернём Северный Казахстан, вот и всё.
Ты бы поехал инструктором на какой-нибудь конфликт на постсоветском пространстве, случись он?
Мне пока здесь хватает. А когда здесь война закончится, я собираюсь жить мирной жизнью. Для чего я вообще воюю? Чтобы жить мирной жизнью.
Олег Миронов