СМИ

Самозащита государства приведёт к отказу от секуляризма и поддержке православных активистов

То, что «скверный протест» в Екатеринбурге представляет собой именно политическое подрывное выступление против как Церкви, так и государственности, лишь слегка и довольно поверхностно отретушированное под недовольство местных жителей отдачей сквера под стройплощадку, уже не требует особенных доказательств. Все участники себя вполне раскрыли.

Тут и осатанело-антицерковная риторика «защитников сквера», закономерно перешедшая в риторику «попов будут сбрасывать с колоколен», и акции внезапно вписавшихся проукраинских неонацистов в Чистом переулке с требованием к Патриарху «извиниться».

Тут и удивительно контрастирующие с этой антицерковностью попытки навести тень на плетень и заявить, что протест вообще не против храма, а якобы против планируемого застройщиком высотного дома. На самом деле про этот дом, который будет расположен за полквартала, на месте пустыря, и никак с вопросом о сквере не связан, никто в тот момент, когда ломали церковную ограду, не говорил. На стройплощадку этого дома никто не нападал, о ней вспомнили, когда решили себе вместо антицерковного имиджа придать благообразие борцов с точечной застройкой. Вообще, если вам говорят две взаимоисключающие вещи, например, «долой попов» и «мы не против храма, мы против высотки», то перед вами секта или что похуже.

Даже внешняя организация «протестной активности» выстроена строго по майданной методичке, от которой американские технологи не отступают ни при какой погоде и ни в каком климате — ни в Египте, ни на Украине, ни на Урале. Флаг вымышленной «Уральской республики» тоже, кстати, приволокли, и понятие «малахитовая революция» уже запустили в оборот, что весьма поучительно, поскольку малахит на Урале давно уже в основном импортный, из Африки.

— описывает ситуацию екатеринбургский общественный деятель Сергей Колясников.

Особенно всех насмешила (или разозлила) «Додо Пицца», решившая для окончательного придания событиям майданного стиля накормить участников протестов своими изделиями и подсовывать коробки стоящим на посту омоновцам (отлично зная, что при исполнении они взять их не могут, а потому будут выглядеть на фото символами бесчеловечности).

Ну и главное — категорический восторг всех столичных и недавно эмигрировавших на Украину буревестников и стервятников революции, которые уже почти два десятилетия пикируют с криком на любой протест, а потом со всей тщательностью его «засиживают» своими политологическими построениями. Они уже увидели в скверном майдане зародыш будущего.

«Революция», по словам Эггерта, начиналась в России за эти двадцать лет не раз и не два. Я наблюдаю за этими попытками в прямом эфире и даже время от времени участвую в их предотвращении. И должен заметить, что в смысле политического прогнозирования либеральный журналист категорически ошибается. В ближайшем будущем нас ждёт не революция, а, напротив, эпоха своего рода «государственного черносотенства».

Российское государство стоит перед угрозой инициируемых извне попыток его взрыва изнутри всё то время, что его возглавляет Владимир Путин. И давно уже замечено, что майданные инциденты для нашей политической системы — не фактор разрушения, а, напротив, стимул мобилизации, подкручивания гаек и создания контрсил, которые будут подавлять или хотя бы связывать фактор угрозы.

Первым майданом — медиамайданом — была истерия НТВ вокруг гибели «Курска». Ответом стало стремительное и при этом довольно аккуратное раздавливание черепной коробки «уникального творческого коллектива» и создание системы государственных медиа как действующей в информационном пространстве контрсилы.

Вторым майданом была попытка Михаила Ходорковского поставить под контроль Думу в 2003 году через «вхождение» одновременно в КПРФ и «Яблоко». Ответом на неё стало создание контрсилы «Родина» и известная жизненная драма самого олигарха.

Третьим майданом был первый майдан на Украине осенью 2004 года, посеявший на несколько месяцев настоящую панику в нашей политической системе. Все тогда тоже писали про «образ будущего», про «молодёжь, которая готова к переменам», про нашу версию боевиков майданной «Поры» (версии создаваемых под копирку и даже с одинаковой символикой организаций — сербского «Отпора», свергавшего Милошевича в 2000-м, грузинской «Кмары», свергавшей Шеварднадзе в 2003-м). Эта молодёжь, зуб давали, должна была снести голову путинизму.

Ответом, однако, стал расцвет прокремлёвских молодёжных организаций — «Наши», «Молодая гвардия», «Местные», — расцвет молодёжной политики, появление сразу нескольких контрмайданных вариантов, среди которых немногочисленные потенциальные майданщики просто потерялись. Ещё более жёстким ответом тогда же стала разработанная автором этих строк теория «партизан порядка».

Четвёртым майданом стало болотное движение: все тоже были уверены, что власть рухнет. Однако, хотя нашисты оказались не слишком пригодны, всё это расшиблось снова о систему выстроенных контрсил: тут были и последователи движения Кургиняна, и нодовцы, и вообще к тому моменту антиреволюция стала самоподдерживающейся мощной идеей, охватившей массы. Количество людей, которые активно не принимали самого революционного развития событий, превышало число несогласных, и даже ряд уступок оппозиции со стороны власти воспринимался многими с критикой.

Пятым майданом был навальнизм послеболотного образца. Тут уже ничего особенного власти придумывать не пришлось, так как вскоре пошли события на Украине и в Крыму. Навальнисты, превратившиеся в заукраинцев, себя дискредитировали и самомаргинализовались. Ну а потенциальная «контрсила» на случай крайнего варианта, причем вооружённая, нарисовалась на горизонте сама собой.

Как видим, если предельно стандартны действия госдеповских технологов, то и ответ российской власти на это тоже отработан. И этот ответ — не капитуляция, не стратегические уступки, а встречная волна, которая гасит ветер перемен. Как только появляется выполненная по западным технологиям революционная сила, против неё формируется контрсила, которая как бы подпирает и социально легитимизирует собственно правоохранительные структуры, не допускает возникновения ситуации «хороший народ» в лице розововолосой толпы против «плохого» государства в лице омоновцев в шлемах.

Соответственно, «сценарий будущего» для стервятников революции вроде Эггерта и ему подобных будет предельно нагляден. Поскольку либералы выбрали следующим центром атаки системы Церковь, «клерикализм», то в следующие несколько лет ждите рождения «государственного черносотенства» (в хорошем смысле слова) — возникновения при известной административной поддержке всевозможных православных дружин, обществ верующих, общин по защите храмов и т. д.

Всё это будет делаться, конечно, «как всегда», с умеренной степенью административной бездарности и определённой степенью распила — как и обычно. Но в целом будет работать. И очередное прогрессивное будущее «без попов и крестов» будет обнулено за несколько лет, и о нём никто не вспомнит, как никто не вспоминает сейчас о майданных мечтах «Обороны» (вы уже даже и названия этого не помните) или о хипстерской болотно-революционной утопии 2011 года. Наша власть очень любит накапливать проблему, пугаться, а потом со сносом чиновничьих голов (интересно, будет ли он на сей раз) её решать. Скорее всего, так будет и теперь.

И эта проблема решается, в общем-то, легче, чем предыдущие, так как нашистов приходилось создавать с нуля, а «чёрные сотни» у нас уже фактически существуют, в стране сотни достаточно работоспособных и высокомотивированных православных организаций, поддерживающая их среда довольно устойчива, так что достаточно лёгкого стимула. Забор вокруг стройплощадки храма станет железобетонной стеной.

До сих пор атаки оппозиции велись на «режим». В данном же случае атака с самого начала объявлена на Тысячелетнюю Россию, то есть именно на тот образ вечной и великой русской государственности, частью которой Путин всё больше хочет быть в последние годы. А потому главным политическим следствием, которое должны иметь екатеринбургские события, должен стать решительный отказ нашего государства от «дефолтного» секуляризма, то есть того подхода, когда светские ценности рассматриваются в российском обществе как более общие и более легитимные, чем религиозные, когда верующие воспринимаются как частная группа в составе секулярного в целом общества, имеющая особые и не слишком удобные для остальных привычки и требования, как своего рода «собачники».

Главная «разводка» всех дискуссий вокруг храма в Екатеринбурге и всех аналогичных — это признание всеми сторонами вымышленной оппозиции «Верующие vs Горожане», «Церковь vs Общество». Тем самым верующие записываются в негорожан, а Церковь по факту исключается из Общества. После чего от Церкви требуют «диалога с Обществом», а у «верующих» требуют «учитывать мнение горожан».

Разумеется, на деле верующие — такие же полноправные горожане, как и неверующие. Те, кто выступает против храма, — это не горожане, а противники строительства храма. Разумеется, Церковь — это полноправная и, мало того, важнейшая часть общества, потому что без Церкви никакого общества в России бы не было. А те, кто выступает против храма, — это не «общество», а антицерковники.

Много лет в России некоторые люди занимались такой абсурдной вещью, как «борьба за права русских». С риском отправиться на много лет в места заключения приходилось доказывать власти, прессе и гражданам, что русские в России — это не меньшинство, не неприличие, а факт, совпадающий с гражданским большинством. Что интересы русских не должны «согласовываться с интересами россиян», что они и есть «интересы россиян», если понимать под последними совокупность граждан России.

Теперь, как ни странно, настаёт время внятно объяснить всем, что точно так же Церковь — это не гость на приставном стульчике в секулярном «российском обществе», где любой секулярный интерес рассматривается априори как базовый, а любая тявкающая на Православие шавка — как «Глас Народа».

Настала пора чётко установить и признать, что Церковь — это основа общества в России. Другой основы просто нет и быть не может. Люди могут быть холодны к Церкви, уходить от неё довольно далеко, не считаться с теми или иными её требованиями в частной жизни. Все мы грешники, все мы в той или иной мере отступники от Церкви, все нуждаемся в искуплении, помиловании и отпущении грехов. Но как бы далеко кто ни ушёл от Церкви (большинство к ней всё-таки возвращаются, хотя бы в последний свой час), но Православная Церковь всё равно остаётся фундаментом общества в России.

Вы можете не ценить или не уважать фундамент своего дома, но вы не можете его взрывать — вас просто завалит. Тот кошмар, который последовал за разрушением церковного фундамента общества в России в ХХ веке, это наглядно показал.

Давайте откажемся от лукавых умолчаний. Россия — это русские. При том что в России живёт достаточно нерусских, и к ним тоже нужно относиться с разумным уважением. Российское общество — это Православная Церковь. При том что в России живёт достаточно нецерковных людей, и их не следует ущемлять.

Однако нецерковные интересы не могут и не должны рассматриваться как «более общие» общественные интересы, чем интересы церковные. А попытки оспорить и подорвать русский и православный характер России как целого — это попытки её просто уничтожить как целое. И тут уже вступает естественное право общества на самозащиту. Если кто-то во имя «общества» подкапывает фундамент Церкви, чтобы его обрушить, то он подкапывает фундамент самого общества, самой нации — вполне вероятно, в интересах какой-то другой нации, например, той, чьё консульство в Екатеринбурге стало заметно своей повышенной «общественной активностью».

Много столетий назад наши страна и народ определили себя как Святая Русь. И всё самое замечательное и выдающееся, что есть в России, связано с реализацией этой миссии. Без неё не понять ни русской иконы, ни романов Достоевского. «1812 год» Чайковского начинается и заканчивается, о чём почему-то мало кто помнит, Тропарем Кресту — «Спаси, Господи, люди Твоя». Когда журнал «Тайм» в 1969 году решил поместить на свою обложку портрет Владимира Набокова, давно к тому моменту уже англоязычного и далёкого от религиозности писателя, художник, однако, не нашёл более ёмкого образа символической связи с Россией, чем купола храма Василия Блаженного.

Без храмов, церквей, золота куполов и колокольного перезвона Россия перестаёт быть Россией и превращается в северную окраину Великой Степи. Православие — это та качественная определённость, которая делает нас нами, даже если мы этого не хотим. И потому храмоборчество — это не защита скверов, а путь к скверне.

Егор Холмогоров, Царьград