Что происходит в Пакистане, который 72 года тому назад получил независимость от британского владычества? Почему пакистанцы все чаще используют язык своих бывших колониальных хозяев, хотя они покинули страну много лет назад? Эта тенденция вытесняет на обочину национальные и региональные языки, и ослабляет творческое начало, негодует автор.
Если вы придете в дорогой ресторан в Карачи, посетители за соседними столиками наверняка будут беседовать на английском.
То же самое можно сказать о кафе и кондитерских в центре Карачи, где дети непременно разговаривают по-английски, хотя и с разной степенью беглости. Такая же ситуация в офисах компаний, расположенных в городских небоскребах, где менеджерам и руководителям по какому-то неписаному закону едва ли не запрещено говорить на урду.
Что происходит в Пакистане, который 72 года тому назад получил независимость от британского владычества? Почему мы все чаще используем язык своих бывших колониальных хозяев, хотя они покинули нашу страну много лет назад? Эта тенденция вытесняет на обочину наши национальные и региональные языки, и ослабляет наше творческое начало.
Беседуя с друзьями, мы неосознанно переходим с урду на английский и обратно, не найдя нужного слова на одном языке. Позвольте признаться: я тоже очень часто болею этой болезнью. Я вспоминаю, как много лет назад нас в миссионерской школе св. Патрика штрафовали на 25 пайсов всякий раз, когда мы на перемене начинали говорить с одноклассниками на урду.
Позавчера, когда я покупал хлеб на улице Замзама, ко мне обратился мальчик лет десяти, попросивший меня купить ему детскую книжку. В этом нет ничего необычного. Хотя один необычный момент все же был. Мальчик обратился ко мне на хорошем английском языке, хотя было ясно, что он из рабочей семьи, и вряд ли учится в частной школе.
Безусловно, все признают, что английский — это язык власти. Среди детей обеспеченных родителей общаться на урду — это едва ли не оскорбление. Дети очень рано понимают, что на урду надо отдавать распоряжения слугам, а на английском языке следует общаться с друзьями и родственниками.
Родители победнее тоже понимают этот намек и жертвуют значительную часть своего скудного бюджета на то, чтобы их дети ходили в школы с обучением на английском языке. Но лишь немногие учебные заведения учат правильному английскому, а плату за обучение берут такую, что она не по средствам большинству родителей.
Но если тебе повезло, и ты научился приличному разговорному английскому, то перед тобой открываются многие двери. Ум и интеллект не очень важны, если считается, что ты бегло говоришь по-английски. Тебе необязательно быть талантливым и смышленым; достаточно того, что ты из семьи с большими связями. Таким образом, ты начинаешь жизнь с четко обозначенными преимуществами, и свысока можешь поглядывать на менее удачливых людей, чей акцент выдает в них «носителей урду».
И если эти людишки второго сорта вдруг решат обратиться к вам на английском языке, вы скорее всего ответите им на урду, поставив их таким образом на место. Такое лингвистическое высокомерие разделяет наше общество примерно так же, как и британское. Там обучение в дорогих школах типа Итона и Харроу дает вам не только правильный акцент, но и определенное положение, и в вас немедленно узнают выходца из элитной школы. Чтобы дети получили такую привилегию и такие преимущества, родители готовы заложить свои дома.
Хотя хорошее владение английским языком дает явные преимущества, в вопросах его преподавания и использования существует большая путаница и лицемерие. Наши политики и общественные деятели всячески превозносят урду и якобы способствуют его распространению. Но догадайтесь, в каких школах учатся их дети? Хорошо известно, что даже высокопоставленные духовные лица отправляют своих детей в Америку для получения высшего образования, забывая те антиамериканские лозунги, которые они столь пламенно скандируют.
Прием в элитные школы типа колледжа Эйтчисона в Лахоре или грамматической школы в Карачи подобен поиску золотоносного песка. На каждое место там огромное количество претендентов, и пятилетних малышей тщательно экзаменуют на пригодность, хотя я абсолютно не понимаю, какими знаниями должен обладать пятилетний ребенок. Но экзамены — они для родителей, чтобы родители были «правильные». Их тоже вызывают на собеседование.
Если ребенок принят, его линия жизни более или менее очерчена. После окончания школы часто следует обучение в американском университете, а потом работа в солидной корпорации, предпочтительно транснациональной, или в компании у папы. Далее брак с человеком примерно такого же круга и уровня. А потом — снова борьба. За детей, чтобы отдать их в элитную школу.
Но в этом запрограммированном жизненном цикле немногочисленной элиты есть огромная потеря. Дело в том, что мы лишаем шанса многих одаренных детей, не имеющих тех привилегий, которые элита воспринимает как должное. Эти дети оказываются на обочине жизни, за пределами того жизненного пути, по которому следуют приверженцы английского.
Таким образом, мы не только исключаем женщин и меньшинства с важных постов. Мы сокращаем резерв талантов, сфокусировав все свое внимание на английском языке. А это создает такую ситуацию, когда большинство детей оканчивают школу, не владея в должной мере ни английским, ни урду. Поэтому мы неизбежно теряем важную часть своего культурного наследия.
Что происходит в Пакистане, который 72 года тому назад получил независимость от британского владычества? Почему пакистанцы все чаще используют язык своих бывших колониальных хозяев, хотя они покинули страну много лет назад? Эта тенденция вытесняет на обочину национальные и региональные языки, и ослабляет творческое начало, негодует автор.Если вы придете в дорогой ресторан в Карачи, посетители за соседними столиками наверняка будут беседовать на английском. То же самое можно сказать о кафе и кондитерских в центре Карачи, где дети непременно разговаривают по-английски, хотя и с разной степенью беглости. Такая же ситуация в офисах компаний, расположенных в городских небоскребах, где менеджерам и руководителям по какому-то неписаному закону едва ли не запрещено говорить на урду. Что происходит в Пакистане, который 72 года тому назад получил независимость от британского владычества? Почему мы все чаще используем язык своих бывших колониальных хозяев, хотя они покинули нашу страну много лет назад? Эта тенденция вытесняет на обочину наши национальные и региональные языки, и ослабляет наше творческое начало. Беседуя с друзьями, мы неосознанно переходим с урду на английский и обратно, не найдя нужного слова на одном языке. Позвольте признаться: я тоже очень часто болею этой болезнью. Я вспоминаю, как много лет назад нас в миссионерской школе св. Патрика штрафовали на 25 пайсов всякий раз, когда мы на перемене начинали говорить с одноклассниками на урду. Позавчера, когда я покупал хлеб на улице Замзама, ко мне обратился мальчик лет десяти, попросивший меня купить ему детскую книжку. В этом нет ничего необычного. Хотя один необычный момент все же был. Мальчик обратился ко мне на хорошем английском языке, хотя было ясно, что он из рабочей семьи, и вряд ли учится в частной школе. Безусловно, все признают, что английский — это язык власти. Среди детей обеспеченных родителей общаться на урду — это едва ли не оскорбление. Дети очень рано понимают, что на урду надо отдавать распоряжения слугам, а на английском языке следует общаться с друзьями и родственниками. Родители победнее тоже понимают этот намек и жертвуют значительную часть своего скудного бюджета на то, чтобы их дети ходили в школы с обучением на английском языке. Но лишь немногие учебные заведения учат правильному английскому, а плату за обучение берут такую, что она не по средствам большинству родителей. Но если тебе повезло, и ты научился приличному разговорному английскому, то перед тобой открываются многие двери. Ум и интеллект не очень важны, если считается, что ты бегло говоришь по-английски. Тебе необязательно быть талантливым и смышленым; достаточно того, что ты из семьи с большими связями. Таким образом, ты начинаешь жизнь с четко обозначенными преимуществами, и свысока можешь поглядывать на менее удачливых людей, чей акцент выдает в них «носителей урду». И если эти людишки второго сорта вдруг решат обратиться к вам на английском языке, вы скорее всего ответите им на урду, поставив их таким образом на место. Такое лингвистическое высокомерие разделяет наше общество примерно так же, как и британское. Там обучение в дорогих школах типа Итона и Харроу дает вам не только правильный акцент, но и определенное положение, и в вас немедленно узнают выходца из элитной школы. Чтобы дети получили такую привилегию и такие преимущества, родители готовы заложить свои дома. Хотя хорошее владение английским языком дает явные преимущества, в вопросах его преподавания и использования существует большая путаница и лицемерие. Наши политики и общественные деятели всячески превозносят урду и якобы способствуют его распространению. Но догадайтесь, в каких школах учатся их дети? Хорошо известно, что даже высокопоставленные духовные лица отправляют своих детей в Америку для получения высшего образования, забывая те антиамериканские лозунги, которые они столь пламенно скандируют. Прием в элитные школы типа колледжа Эйтчисона в Лахоре или грамматической школы в Карачи подобен поиску золотоносного песка. На каждое место там огромное количество претендентов, и пятилетних малышей тщательно экзаменуют на пригодность, хотя я абсолютно не понимаю, какими знаниями должен обладать пятилетний ребенок. Но экзамены — они для родителей, чтобы родители были «правильные». Их тоже вызывают на собеседование. Если ребенок принят, его линия жизни более или менее очерчена. После окончания школы часто следует обучение в американском университете, а потом работа в солидной корпорации, предпочтительно транснациональной, или в компании у папы. Далее брак с человеком примерно такого же круга и уровня. А потом — снова борьба. За детей, чтобы отдать их в элитную школу. Но в этом запрограммированном жизненном цикле немногочисленной элиты есть огромная потеря. Дело в том, что мы лишаем шанса многих одаренных детей, не имеющих тех привилегий, которые элита воспринимает как должное. Эти дети оказываются на обочине жизни, за пределами того жизненного пути, по которому следуют приверженцы английского. Таким образом, мы не только исключаем женщин и меньшинства с важных постов. Мы сокращаем резерв талантов, сфокусировав все свое внимание на английском языке. А это создает такую ситуацию, когда большинство детей оканчивают школу, не владея в должной мере ни английским, ни урду. Поэтому мы неизбежно теряем важную часть своего культурного наследия.
Комментарии (0)