СМИ

© CC0 / Public Domain, С 26 по 29 ноября 1812 года сержант Бургонь принял участие в гибельной переправе великой армии Наполеона через реку Березину. Человеческая катастрофа, но воинская победа. В своих мемуарах сержант описывает ужас гибели сотен людей в ледяной воде.После бегства из Москвы 18 октября 1812 года армия Наполеона начала отступать. 25 ноября во главе пятидесятитысячного войска Наполеон подошел к Березине. В отчаянии, он просит своих понтонеров построить два моста, один для людей, другой для повозок. Переправа начнется на следующий день и продлится до 29 ноября. Это была страшная схватка, приведшая к сотням смертей. Наш свидетель — сержант Адриен Бургонь, шесть лет отслуживший в армии Наполеона. В своих мемуарах он описывает ужас гибели сотен людей в ледяной воде. «Ко мне же подошел капрал роты, по прозвищу «толстый Жан», семью которого я знавал, и со слезами спросил меня, не видал ли я его брата? Я отвечал отрицательно. Тогда он рассказал мне, что со времени битвы под Красным он не расставался с братом, который болен лихорадкой, но что утром, перед тем, как перейти через реку, в силу какого- то необъяснимого рока они разлучились. Думая, что брат впереди, он всюду искал его на позиции, где стоит полк, но теперь намерен вернуться через мост назад — ему необходимо найти брата хотя бы ценою погибели. Желая отвлечь его от рокового решения, я убеждал его остаться со мной у плацдарма, где мы вероятно увидим его брата, когда он явится. Но добрый малый сбросил с себя ружье и ранец, говоря, что дарит его мне, так как мой утерян, а что касается ружья, то в них нет недостатка на той стороне. Потом он бросается к мосту, я стараюсь задержать его, показываю ему мертвых и умирающих, которыми уже завален мост, мы видим, как упавшие мешают другим переправляться, ловят их за ноги, вместе с ними катятся в Березину, чтобы вынырнуть между льдин, затем исчезнуть совсем и очистить место другим. Но «толстый Жан» не слушает меня. Устремив глаза на эту картину ужасов, он воображает, что видит на мосту своего брата, пробирающегося сквозь толпу. Тогда, ничего не сознавая, кроме своего отчаяния, он бросается на груду трупов людей и лошадей, заграждавших вход на мост, и лезет дальше. Первые отталкивают его, видя в нем новое препятствие к переходу. Но он не унывает. «Толстый Жан» силен и крепок; его оттирают до трех раз. Наконец он пробирается к тому несчастному, которого принимал за своего брата, но оказывается, что это не он. Я наблюдал за всеми его движениями. Тогда, заметив свою ошибку, он тем не менее горит желанием достигнуть другого берега, но его опрокидывают на спину на самом краю моста и он близок к тому, чтобы свалиться в воду. Его топчут ногами, шагают по его животу, по голове; ничего не может сокрушить его. Он находит в себе новый запас сил, поднимается, ухватившись за ногу одного кирасира, а тот в свою очередь, чтобы устоять, хватается за руку другого солдата, Но кирасир, у которого накинут на плечи плащ, запутывается в нем, спотыкается, падает и сваливается в Березину, увлекая за собой «толстого Жана» и другого солдата, уцепившегося ему за руку. Они умножают собою число трупов, скученных под мостом и по обоим концам его. Кирасир с другим солдатом исчезли под льдинами, но «толстому Жану» посчастливилось ухватиться за козлы, подпиравшие мост; за них он цеплялся, встав на колени на лошадь, лежавшую поперек. Он молит о помощи, но его не слушали. Наконец саперы и понтонеры бросили ему конец веревки, он с ловкостью подхватил ее и завязал себе вокруг туловища. Наконец, переходя от одних козел к другим, пробираясь по трупам и по льдинам, он достиг другого берега и там его вытащили. Но я уже больше не видал его; на другой день я узнал, что он таки отыскал своего брата в полуверсте оттуда, он застал его умирающим, и что сам он в безнадёжном состоянии. Так погибли эти два добрых брата, а также и третий, служивший во 2-м уланском полку. По моему возвращению в Париж, я виделся с их родителями, явившимися ко мне справляться о своих детях. Я оставил в них луч надежды, сказав, что они в плену, но сам был твердо уверен, что их уже нет в живых. Во время этой бедственной переправы гренадеры гвардии бегали от одного бивуака к другому. Их сопровождал офицер; они просили сухого топлива, чтобы развести огонь для императора. Каждый спешил отдать все, что у него было лучшего; даже умирающие — и те приподнимались, говоря: «Вот, берите — это для императора!» Было часов десять; второй мост, предназначен для кавалерии и артиллерии, рухнул под тяжестью пушек, в ту минуту, когда на нем находилось много людей — большая часть их погибла. Тогда беспорядок еще больше усилился, все бросились к первому мосту, не было возможности проложить себе путь. Люди, лошади, повозки, маркитанты с женами и детьми — все смешалось в общую кашу и давилось на пути; несмотря на крики маршала Лефевра, стоявшего у входа на мост, ему не удавалось водворить маломальский порядок, и он не мог долее оставаться на мосту. Он был унесен людским потоком со своей свитой и чтобы не быть раздавленным, принужден был перейти через мост. Беспорядок возрастал, но вскоре стадо еще хуже, когда маршала Виктора атаковали русские — бомбы и ядра посыпались в толпу. К довершению беды, повадил снег с холодным ветром. Беспорядок продолжался весь день и всю ночь; все время по Березине вместе с льдинами плыли трупы людей и коней, а повозки, нагруженные ранеными, загораживали мост и падали вниз. Сумятица еще усилилась, когда между 8 и 9-ю часами маршал Виктор начал отступление. Перед ним очутились груды трупов, через которые он не мог протискаться по мосту со своими войсками. Арьергард 9-го корпуса оставался еще на той стороне и должен был покинуть позицию лишь в последнюю минуту. В ночь с 16-го (28-го) на 17-е (29-е) все эти несчастные имели полную возможность перейти на другой берег, но, окоченев от стужи, они замешкались, греясь у костров, для которых послужили повозки, оставленные и зажженные нарочно, чтобы заставить этих людей уйти оттуда. Я ретировался назад с 17-ю людьми полка и сержантом Росьером. Его вел один солдат полка. Он почти ослеп, и его трясла лихорадка. Из сострадания я одолжил ему свою медвежью шкуру; ночью пошел снег, но таял на меху из-за сильного жара от костра и от жара же она ссыхалась. Утром, когда я хотел взять ее, она оказалась до того жесткой, что никуда не годилась. Пришлось бросить ее. Но, желая извлечь из нее пользу до конца, я прикрыл ею одного умирающего. Ночь провели мы прескверно. Много людей императорской гвардии погибло. Утро 17-го (29-го) ноября. Я отправился опять к мосту посмотреть, не найду ли еще кого из солдат полка. Несчастные, не захотевшие воспользоваться ночью для того, чтобы спастись, когда рассвело, кинулись толпами на мост. Уже заготовлялось все нужное, чтобы сжечь его. Многие бросались прямо в реку, надеясь, что им удастся переправиться как-нибудь вплавь по льдинам, но никому не удалось добраться до другого берега. Я сам видел людей, погруженных по плечи в воду, с побагровевшими лицами, и все погибали самым жалким образом. На мосту я увидал одного маркитанта, несшего ребенка на голове, Жена его шла впереди, крича от отчаяния. Смотреть на все это было свыше сил моих, я не мог выдержать более. В тот момент, когда я отходил, повозка, в которой находился раненый офицер, свалилась с моста вместе с лошадью и несколькими сопровождавшими ее людьми. Наконец, я удалился. Мост зажгли; вот тут-то, говорят, разыгрались сцены, неподдающиеся описанию. Переданные мною подробности представляют лишь бледный набросок страшной картины".