© РИА Новости, Юрий Стрелец | Перейти в фотобанкПредставьте себе: правительство в трудной ситуации. Экономика рушится. Рейтинги падают. В коридорах власти советники, пытающиеся завоевать симпатии непредсказуемых избирателей настраивают граждан друг против друга. Они критикуют людей, которые кажутся «другими». Кого это вам напоминает? Трампа? Путина? Действует политика, основанная на идентичности, пишет «Нью Стейтсмэн».
Представьте себе: правительство в трудной ситуации. Экономика рушится. Рейтинги падают. В коридорах власти советники, пытающиеся завоевать симпатии непредсказуемых избирателей, решают пойти на подлость, настраивая граждан друг против друга. Они критикуют людей, которые кажутся «другими». По-другому выглядят. По-другому любят. Сравнение идет между нами и ими. На кону — наши ценности и наша культура, никак не меньше. Ты либо со мной, говорит лидер, либо против нас.
Кого это вам напоминает? Дональда Трампа? Владимира Путина? Терезу Мэй?
Вообще-то, список длинный — потому что действует политика, основанная на идентичности.
Если кажется, что когда-то список был короче, это потому, что «был». Еще не так давно было принято думать о политике на Западе как о чем-то связанном с политикой, идеями и идеологиями — двухстороннем воздействии левых и правых, разногласиях по поводу роли государства или оптимальном соотношении между свободой и безопасностью. Политологи внушали, что граждане в принципе рациональны и свои в своих решениях исходят, прежде всего, из состояния экономики — эксперты называют это «голосованием кошельком». И политики, и ученые уже давно повторяют, как мантру: «Это экономика, тупица». Даже диктаторы знают это правило, спросите хотя бы Николаса Мадуро.
Но поскольку доходы среднего класса не повышаются, а неравенство растет, технократическая политика отодвигается в сторону.
Избиратели все чаще остаются верными своим партиям и их лидерам, как если бы они были племенами — демократами и республиканцами, сторонниками Брексита и противниками Брексита, «настоящими» американцами и британцами в сравнении с «гражданами неизвестно каких стран».
Обычно в ответ указывают пальцем на злодея — Трампа или Найджела Фараджа, или Марин Ле Пен, или Путина, или Виктора Орбана, или Реджепа Тайепа Эрдогана. Мы обвиняем их в том, что они сбивают с пути некогда разумных граждан, пугают их до полусмерти или вводят в заблуждение своим популизмом. Более того, одно из самых убийственных обвинений, выдвигаемое некоторыми американцами в адрес Трампа, заключается в том, что он ведет себя как диктатор — свидетельством того являются его язвительные речи или его непрерывные нападки на прессу.
Если бы все было так просто.
Правда в том, что диктаторы (настоящие или потенциальные) сами по себе к власти не приходят — к власти их приводим мы. Было бы полезно и поучительно более тщательно проанализировать российский опыт.
Когда в 2012 году Путин покинул пост премьер-министра и вновь занял президентское кресло, он столкнулся с согласованными действиями оппозиции и настораживающе низким (для него) уровнем популярности. Чтобы восстановить свою легитимность, Путин, как и многие другие, обратился к вопросам идентичности. Сначала это была «защита» религии. Затем было наступление на права и «спасение» России от сексуальных меньшинств, в частности, защита детей от «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений» (это может показаться знакомым британцам определенного возраста). Затем последовали другие вопросы, в первую очередь мигранты и американцы. И это сработало.
Чтобы увидеть, как это произошло, мы на протяжении последующих шести лет следили за действиями Кремля и изучали ответы простых россиян, проводя опросы, интервью и используя социальные сети. То, что мы обнаружили, не просто поставило под сомнение наши представления о том, как работает диктатура. Результаты заставили нас переосмыслить и то, как политика, основанная на идентичности, работает в демократических странах.
В России самыми верными сторонниками Путина в то время, когда он настраивал граждан друг против друга, были не идеологически преданные ксенофобы и гомофобы. Совсем наоборот: многие из самых ярых российских националистов относились к «умеренному» Путину с большим подозрением. А вот те, кто, скорее всего, были способны «встать в очередь», были наименее агрессивными, наименее склонными к конфликтам, но больше всего озабоченными тем, чтобы хорошо ладить с другими. Люди, которых в силу их личных качеств больше всего заботило то, что думают окружающие, услышали сигналы, посылаемые средствами массовой информации, церквями и школами, и стали теми, кто чаще всего ненавидел и шельмовал. В разобщенной путинской России приспособиться стало означать «наброситься».
В следующем году Россия незаконно аннексировала Крым и начала тайное вторжение на восток Украины, спровоцировав вооруженный конфликт, тлеющий до сих пор, а также серьезную геополитическую конфронтацию с Европой и США. Также сработал объединивший людей эффект «сплочения», благодаря которому рейтинг Путина взлетел еще выше. На волне чувства причастности к чему-то великому и захватывающему (даже если весь остальной мир принимал это в штыки) люди стали лучше относиться к Путину и к своей стране. Но в первую очередь это чувство заставило их лучше относиться к самим себе.
«Крымская» эйфория — длившееся на протяжении четырех лет опьянение, во время которого россияне переоценили с лучшую сторону не только своего президента, но и свое настоящее, свое будущее и (как показали наши данные) даже свое прошлое, охватило людей стараниями не самого Путина. Его нагнетали в процессе общения друг с другом сами люди — когда смотрели телевизор, обсуждали новости в кругу друзей и родственников, распаляя чувства и повергая друг друга в состояние патриотического угара.
Это означает, что диктаторы вроде Путина держатся за власть не вопреки народу, а благодаря ему. Несмотря на то, что экономика разрушается и страна скатывается в состояние конфликта с большинством стран мира, люди по-прежнему являются его сторонниками. И дело не столько в страхе или цензуре, сколько в том, что они общаются с друзьями-единомышленниками, соседями, коллегами, родственниками и сверстниками.
Но что это значит для нас?
Точно так же, как и в России, где общественное сознание слишком зациклено на Путине и недостаточно занято обычными гражданами, мы на Западе склонны считать, что нас вводят в заблуждение такие люди, как Дональд Трамп или Найджел Фарадж (или Берни Сандерс или Джереми Корбин, если хотите). Они лгут, и эта ложь находит отклик в душах людей, поскольку люди либо невежественны, либо заперты в медийном «пузыре фильтров», где они могут слышать только то, что хотят услышать. Это так, но есть еще кое-что.
Во-первых, в силу «нисходящего» мышления мы считаем, что если можно было бы просто донести до людей факты, все изменилось бы. К сожалению, российский опыт показывает, что легко понятная и удобная вымышленная история сильнее фактов и действительности, даже когда граждане могут видеть эту действительность сами. Более того, люди, которые «устойчивы к фактам», зачастую имеют на то веские причины: изменение точки зрения означает риск возникновения конфликта с людьми, которые в социальном и эмоциональном плане для вас важны. Наверное, сделать это очень трудно.
Наконец, принято считать, что люди, из-за действий которых мы оказались в сложном положении (люди, которые проголосовали неправильно), ориентируются на лидеров, а не следуют примеру друг друга. И опять российский опыт вносит полезные коррективы. Наши исследования показывают, что люди поддерживают лидера, по причине того, что испытывают волнующее чувство принадлежности толпе, а не по причине харизмы лидера. Как только чувство принадлежности к коллективу проходит, проходит и чувство любви к лидеру.
Несомненно, политики должны сыграть свою роль в поиске выхода из этого сложного положения. Например, активизация работы по реализации социально-экономической повестки дня может послужить избирателям мотивом для того, чтобы вновь сосредоточить внимание на настоящем формировании политики. Точно так же полезным сигналом к пробуждению может послужить неизбежная неудача политики, основанная на идентичности, в обеспечении процветания. В России, например, снижение реальных доходов населения на протяжении пяти лет подряд наконец-то начало сказываться на популярности Путина.
Но если причиной политического кризиса (российского или нашего собственного) является общественность, а не (только) лидеры, то выходить из этого кризиса нужно с участием общественности. Если мы хотим вернуться к более объективной (и более гражданской) политической дискуссии, тогда нам нужно придавать меньше значения принадлежности к другим политическим группам. Мы должны сделать так, чтобы представители всех сторон могли отступать от мнений, которых придерживаются в их социальных кругах, и при этом чувствовать себя равноправными и защищенными членами общества. Нам также необходимо выяснить, куда ведут нас наши собственные человеческие инстинкты. От этого зависит наша демократия.
© РИА Новости, Юрий Стрелец | Перейти в фотобанкПредставьте себе: правительство в трудной ситуации. Экономика рушится. Рейтинги падают. В коридорах власти советники, пытающиеся завоевать симпатии непредсказуемых избирателей настраивают граждан друг против друга. Они критикуют людей, которые кажутся «другими». Кого это вам напоминает? Трампа? Путина? Действует политика, основанная на идентичности, пишет «Нью Стейтсмэн».Представьте себе: правительство в трудной ситуации. Экономика рушится. Рейтинги падают. В коридорах власти советники, пытающиеся завоевать симпатии непредсказуемых избирателей, решают пойти на подлость, настраивая граждан друг против друга. Они критикуют людей, которые кажутся «другими». По-другому выглядят. По-другому любят. Сравнение идет между нами и ими. На кону — наши ценности и наша культура, никак не меньше. Ты либо со мной, говорит лидер, либо против нас. Кого это вам напоминает? Дональда Трампа? Владимира Путина? Терезу Мэй? Вообще-то, список длинный — потому что действует политика, основанная на идентичности. Если кажется, что когда-то список был короче, это потому, что «был». Еще не так давно было принято думать о политике на Западе как о чем-то связанном с политикой, идеями и идеологиями — двухстороннем воздействии левых и правых, разногласиях по поводу роли государства или оптимальном соотношении между свободой и безопасностью. Политологи внушали, что граждане в принципе рациональны и свои в своих решениях исходят, прежде всего, из состояния экономики — эксперты называют это «голосованием кошельком». И политики, и ученые уже давно повторяют, как мантру: «Это экономика, тупица». Даже диктаторы знают это правило, спросите хотя бы Николаса Мадуро. Но поскольку доходы среднего класса не повышаются, а неравенство растет, технократическая политика отодвигается в сторону. Избиратели все чаще остаются верными своим партиям и их лидерам, как если бы они были племенами — демократами и республиканцами, сторонниками Брексита и противниками Брексита, «настоящими» американцами и британцами в сравнении с «гражданами неизвестно каких стран». Обычно в ответ указывают пальцем на злодея — Трампа или Найджела Фараджа, или Марин Ле Пен, или Путина, или Виктора Орбана, или Реджепа Тайепа Эрдогана. Мы обвиняем их в том, что они сбивают с пути некогда разумных граждан, пугают их до полусмерти или вводят в заблуждение своим популизмом. Более того, одно из самых убийственных обвинений, выдвигаемое некоторыми американцами в адрес Трампа, заключается в том, что он ведет себя как диктатор — свидетельством того являются его язвительные речи или его непрерывные нападки на прессу. Если бы все было так просто. Правда в том, что диктаторы (настоящие или потенциальные) сами по себе к власти не приходят — к власти их приводим мы. Было бы полезно и поучительно более тщательно проанализировать российский опыт. Когда в 2012 году Путин покинул пост премьер-министра и вновь занял президентское кресло, он столкнулся с согласованными действиями оппозиции и настораживающе низким (для него) уровнем популярности. Чтобы восстановить свою легитимность, Путин, как и многие другие, обратился к вопросам идентичности. Сначала это была «защита» религии. Затем было наступление на права и «спасение» России от сексуальных меньшинств, в частности, защита детей от «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений» (это может показаться знакомым британцам определенного возраста). Затем последовали другие вопросы, в первую очередь мигранты и американцы. И это сработало. Чтобы увидеть, как это произошло, мы на протяжении последующих шести лет следили за действиями Кремля и изучали ответы простых россиян, проводя опросы, интервью и используя социальные сети. То, что мы обнаружили, не просто поставило под сомнение наши представления о том, как работает диктатура. Результаты заставили нас переосмыслить и то, как политика, основанная на идентичности, работает в демократических странах. В России самыми верными сторонниками Путина в то время, когда он настраивал граждан друг против друга, были не идеологически преданные ксенофобы и гомофобы. Совсем наоборот: многие из самых ярых российских националистов относились к «умеренному» Путину с большим подозрением. А вот те, кто, скорее всего, были способны «встать в очередь», были наименее агрессивными, наименее склонными к конфликтам, но больше всего озабоченными тем, чтобы хорошо ладить с другими. Люди, которых в силу их личных качеств больше всего заботило то, что думают окружающие, услышали сигналы, посылаемые средствами массовой информации, церквями и школами, и стали теми, кто чаще всего ненавидел и шельмовал. В разобщенной путинской России приспособиться стало означать «наброситься». В следующем году Россия незаконно аннексировала Крым и начала тайное вторжение на восток Украины, спровоцировав вооруженный конфликт, тлеющий до сих пор, а также серьезную геополитическую конфронтацию с Европой и США. Также сработал объединивший людей эффект «сплочения», благодаря которому рейтинг Путина взлетел еще выше. На волне чувства причастности к чему-то великому и захватывающему (даже если весь остальной мир принимал это в штыки) люди стали лучше относиться к Путину и к своей стране. Но в первую очередь это чувство заставило их лучше относиться к самим себе. «Крымская» эйфория — длившееся на протяжении четырех лет опьянение, во время которого россияне переоценили с лучшую сторону не только своего президента, но и свое настоящее, свое будущее и (как показали наши данные) даже свое прошлое, охватило людей стараниями не самого Путина. Его нагнетали в процессе общения друг с другом сами люди — когда смотрели телевизор, обсуждали новости в кругу друзей и родственников, распаляя чувства и повергая друг друга в состояние патриотического угара. Это означает, что диктаторы вроде Путина держатся за власть не вопреки народу, а благодаря ему. Несмотря на то, что экономика разрушается и страна скатывается в состояние конфликта с большинством стран мира, люди по-прежнему являются его сторонниками. И дело не столько в страхе или цензуре, сколько в том, что они общаются с друзьями-единомышленниками, соседями, коллегами, родственниками и сверстниками. Но что это значит для нас? Точно так же, как и в России, где общественное сознание слишком зациклено на Путине и недостаточно занято обычными гражданами, мы на Западе склонны считать, что нас вводят в заблуждение такие люди, как Дональд Трамп или Найджел Фарадж (или Берни Сандерс или Джереми Корбин, если хотите). Они лгут, и эта ложь находит отклик в душах людей, поскольку люди либо невежественны, либо заперты в медийном «пузыре фильтров», где они могут слышать только то, что хотят услышать. Это так, но есть еще кое-что. Во-первых, в силу «нисходящего» мышления мы считаем, что если можно было бы просто донести до людей факты, все изменилось бы. К сожалению, российский опыт показывает, что легко понятная и удобная вымышленная история сильнее фактов и действительности, даже когда граждане могут видеть эту действительность сами. Более того, люди, которые «устойчивы к фактам», зачастую имеют на то веские причины: изменение точки зрения означает риск возникновения конфликта с людьми, которые в социальном и эмоциональном плане для вас важны. Наверное, сделать это очень трудно. Наконец, принято считать, что люди, из-за действий которых мы оказались в сложном положении (люди, которые проголосовали неправильно), ориентируются на лидеров, а не следуют примеру друг друга. И опять российский опыт вносит полезные коррективы. Наши исследования показывают, что люди поддерживают лидера, по причине того, что испытывают волнующее чувство принадлежности толпе, а не по причине харизмы лидера. Как только чувство принадлежности к коллективу проходит, проходит и чувство любви к лидеру. Несомненно, политики должны сыграть свою роль в поиске выхода из этого сложного положения. Например, активизация работы по реализации социально-экономической повестки дня может послужить избирателям мотивом для того, чтобы вновь сосредоточить внимание на настоящем формировании политики. Точно так же полезным сигналом к пробуждению может послужить неизбежная неудача политики, основанная на идентичности, в обеспечении процветания. В России, например, снижение реальных доходов населения на протяжении пяти лет подряд наконец-то начало сказываться на популярности Путина. Но если причиной политического кризиса (российского или нашего собственного) является общественность, а не (только) лидеры, то выходить из этого кризиса нужно с участием общественности. Если мы хотим вернуться к более объективной (и более гражданской) политической дискуссии, тогда нам нужно придавать меньше значения принадлежности к другим политическим группам. Мы должны сделать так, чтобы представители всех сторон могли отступать от мнений, которых придерживаются в их социальных кругах, и при этом чувствовать себя равноправными и защищенными членами общества. Нам также необходимо выяснить, куда ведут нас наши собственные человеческие инстинкты. От этого зависит наша демократия.
Комментарии (0)