СМИ

От нового экономического блока правительства российский бизнес и эксперты ожидают прежде всего усилий по выходу из ловушки медленного роста, в которой отечественная экономика оказалась на выходе из последнего кризиса. Как подробно объясняет в интервью «NOVOSTI-DNY.Ru» заместитель генерального директора Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП) Владимир Сальников, главной причиной нынешней стагнации стало падение капиталовложений, поэтому правительство должно прежде всего сосредоточиться на создании убедительных условий и преференций для инвесторов, в том числе иностранных. Решение этой задачи осложняется сохраняющимися внешнеполитическими рисками, но без решительного изменения подходов к экономической политики рассчитывать на ускорение категорически не приходится.
В 2016—2017 годах российская промышленность показывала динамику на уровне чуть выше одного процента. Очевидно, что предыдущий кабинет министров оказался неспособен на большее. Что нужно менять в промышленной политике, чтобы преодолеть стагнацию?
Ситуация в промышленности, конечно, сложная. Наш базовый прогноз по индексу промышленного производства на этот год — полтора процента или чуть больше. То есть рост в промышленности есть, но он низкий — отчасти за счет структурного фактора. Как только мы присоединились к соглашению о сокращении добычи нефти, динамика снизилась, в остальных сырьевых сегментах также наблюдается торможение. А полноценные высокие переделы у нас, как известно, практически отсутствуют. Они, конечно, есть, они растут, но их слишком мало, чтобы обеспечить динамичный рост всей промышленности.
В рамках той очень осторожной промышленной политики, которая была в предыдущие годы, добиться быстрого роста просто невозможно. У этой политики были определенные плюсы в том, что она была направлена на поиск некоего баланса между ростом и рисками, но с акцентом на минимизацию рисков, так что позволяла двигаться не спеша, но не давала возможности ускориться. Например, у нас есть опыт поддержки индустриальных проектов через Фонд развития промышленности, но масштаб их невелик, а вопрос об увеличении средств фонда так и не был решен. Поэтому сегодня промышленную политику необходимо серьезно переформатировать, нужны достаточно сильные решения, соразмерные имеющимся проблемам, прежде всего — по привлечению иностранных инвесторов. Как бы это ни было сложно в существующих условиях, мы должны определиться, с кем мы хотим двигаться дальше, и начинать гораздо более серьезный разговор о том, как нам обеспечить приход крупных инвесторов и под какие проекты.
Какой должна быть повестка этого серьезного разговора?
Время половинчатых решений прошло. Что мы можем предложить зарубежным партнерам? Очевидно, наш внутренний рынок и рынок сопредельных стран. Но иностранным инвесторам, с которыми мы решим договориться, нужно делать еще и конкретные предложения, обеспечивающие привлекательность проектов — например, серьезные налоговые каникулы в виде освобождения от налогов на производство и имущество на 10–15 лет. Разумеется, чтобы это не стало банальным уходом от налогов, нужен хороший контроль процесса, при этом сами проекты должны быть реализованы на гринфилд-площадках, а продукция не иметь аналогов в России, чтобы не создавать неравные условия конкуренции. Только в этом случае мы получим нормальное импортозамещение, опирающееся на реальные инвестиции. Желательно также, чтобы привлекаемые инвесторы имели сложившуюся репутацию на рынке — такие компании не столь сложно контролировать, к ним можно формулировать простые требования, тем самым обеспечивая приемлемый уровень рисков для государства. Это, кстати, совершенно не оригинальные идеи — их на практике уже реализовали в ряде регионов, например, в Калужской области, где губернатор Анатолий Артамонов много раз говорил, что готов давать любые налоговые льготы, лишь бы на его территорию приходили инвесторы и строили там предприятия. Другое дело, что возможности регионов по льготам сейчас ограничены.

Судя по статистике прямых иностранных инвестиций, в прошлом году их приток — 23 миллиарда долларов — и так был максимальным за весь период кризиса. Нужно ли предпринимать какие-то дополнительные усилия по их привлечению? Может быть, они сами органическим путем восстановятся до докризисного уровня? К тому же Россия, как известно, стремительно продвигается вверх в рейтинге Doing Business.
Восстановление иностранных инвестиций есть, но его темпы не выглядят достаточными, если в качестве среднесрочного ориентира взять хотя бы заявленные президентом планы увеличения несырьевого экспорта с нынешних 134 до 250 миллиардов долларов. Даже не беря в расчет сырьевой фактор, понятно, что за несколько лет такой серьезный прирост может быть основан только на инвестициях, преимущественно в гринфилд-проекты, из очень грубого расчета рубль инвестиций на рубль будущей выручки. То есть российскому несырьевому сектору необходимо не менее 100 миллиардов долларов инвестиций в ближайшие три года, а лучше еще быстрее.
Действительно, в рейтинге Doing Business Россия за последние годы серьезно поднялась, и это не дутые успехи. Но этих улучшений на уровне регуляторики и институтов недостаточно — они не перекрывают те огромные риски, которые возникли в связи как с общей макроэкономической ситуацией, прежде всего в части курса рубля, так и внешнеполитической обстановкой. Поэтому и нужны серьезные решения на уровне всей экономической политики.
Привлечение иностранного капитала — это единственный путь существенно нарастить инвестиции?
Конечно, нет. Он актуален прежде всего для новых рынков, где у наших компаний еще нет компетенций и технологий, и получить их можно только благодаря иностранцам. Зарубежные инвесторы в данном случае — это наиболее очевидное и простое решение, но ими не следует ограничиваться, тем более что в работе с ними неизбежно будут возникать политические ограничения. Инвестиционный потенциал на новых рынках есть и у крупных российских компаний. Например, Алексей Мордашов не так давно заявил, что его концерн «Силовые машины» готов выпускать газовые турбины, раз полноценное сотрудничество с «Сименсом» из-за санкций не получается. Но есть же еще и определенные рыночные ниши, которые мы попросту отдали импорту, и непонятно, почему так произошло. Простой пример — рынок метизов, который почти полностью контролируется китайскими производителями. Возникает вопрос: у нас мало своего сырья для метизов? Или это такое высокотехнологичное производство, что невозможно его наладить? Получается странная вещь: в космос ракеты мы запускаем (хотя там не все гладко), а свое производство метизов организовать не можем — притом, что сырье девать некуда.
Само понятие «импортозамещение» в расхожем смысле чаще всего ассоциируется с сельским хозяйством и пищепромом, но, судя по прошлогодней статистике АПК, импортозамещение уперлось в пределы покупательной способности населения. Несмотря на рекордный урожай, прирост производства сельхозпродукции в прошлом году снизился ровно вдвое в сравнении с 2016 годом. В какой степени правы те эксперты, которые утверждают, что возможности экстенсивного роста в АПК (например, благодаря расширению посевных площадей, о чем постоянно заявляет Минсельхоз) фактически исчерпаны, в связи с чем для ускорения роста требуется широкий переход к новым технологиям в отрасли?
Причина замедления роста сельского хозяйства — та же, что и в промышленности: недостаток инвестиций. На протяжении последних лет на фоне неплохих условий, созданных «партией и правительством» в виде, например, контрсанкций, у нас не наблюдалось особого бума инвестиций в сельское хозяйство и сельхозпереработку. Инвестиционные всплески в этой сфере очень локальные — скажем, в производстве сыров, а потенциал массового «легкого» импортозамещения действительно во многом исчерпан. Курицу и свинину наши производители заместили почти полностью, а с говядиной уже сложнее — с Южной Америкой по ряду моментов конкурировать непросто. То же самое касается ряда других рынков, а где-то есть естественные ограничители — белорусское молоко мы вряд ли заместим, у нас единый рынок ЕАЭС. Дальше надо идти в сложные или почти потерянные сегменты сельского хозяйства — семенной фонд, селекция, высокотехнологичные средства защиты растений и так далее, а это очень сложные направления. Хотя новый вице-премьер по АПК Алексей Гордеев — эффективный управленец, так что надежда здесь есть.
В последний год в предыдущем правительстве Медведева часто говорилось о том, что основной проблемой в экономике являются доходы населения, но при этом признавалось, что их восстановление произойдет не раньше 2020 года. Какие дополнительные меры по стимулированию доходов можно задействовать новому правительству?
Чудес не бывает. Из-за падения доходов от экспорта нефти и, соответственно, девальвации рубля покупательная способность нашей экономики по отношению к внешнему миру очень сильно уменьшилась, а мы на этот мир были очень сильно завязаны, много чего там покупали. Кто-то должен был за это заплатить, и в тех условиях, которые сложились, заплатило население, поскольку основные потоки валютной выручки и активов находятся в реальном секторе и у государства. Это нормальная ситуация в том смысле, что при ухудшении условий торговли так происходит всегда. Важнее другое: за кризис платит население, но при хорошем развитии событий бизнес, получив дополнительные доходы, начинает инвестировать. Именно такая ситуация сложилась после кризиса 1998 года, когда бизнес сначала стал развиваться не только на основе запасов мощностей и занятости, как думали раньше. Наше полуторалетней давности исследование мощностей показало, что тогда бизнес почти сразу стал быстро инвестировать в новые проекты, на этой основе пошли в рост производительность труда и доходы населения. Ну, и улучшение сырьевой конъюнктуры потом помогло. Сейчас же ситуация такова, что инвестиции в экономику не пошли — с одной стороны, из-за усиления рисков, а с другой, из-за исчерпания «запаса легкого роста». Следовательно, и быстрого восстановления доходов населения ожидать вряд ли приходится.
На уровне повседневных наблюдений можно судить, что для значительной части населения основной моделью антикризисного поведения стал уход в самозанятость — как следствие, значительно выросли объемы неформальной экономики. В какой степени это явление пока ускользает от официальной статистики?
Такое ощущение есть, и оно касается не только и не столько самозанятых, о численности которых, кстати, нет объективной информации. Недавно мы сравнивали динамику данных Росстата по обороту отдельных товаров и в целом по розничной торговле — оказалось, что они довольно прилично расходятся. Оборот по корзине товаров получился на 1,7 процента больше, чем общие данные Росстата по торговле. Проблема там заключается в дефляторах [индексы цен, используемые при пересчете текущих стоимостных показателей в постоянные цены] - присутствует их рассогласованность по товарам и обороту в целом. Так что есть подозрения, что реальные доходы населения ведут себя несколько иначе, чем показывает официальная статистика. Хотя для более квалифицированных оценок надо иметь на руках альтернативные количественные данные, а их нет. Я бы советовал смотреть на динамику зарплат — как ни крути, это часто более информативный показатель (с точностью до изменения масштабов «обеления», конечно).
В новый политический цикл Россия вступает без явных новых мегапроектов типа Олимпиады в Сочи, Крымского моста или Чемпионата мира по футболу, но при этом предполагается очень внушительные суммы потратить на инфраструктуру в регионах, в том числе в расчете на приход частных инвесторов. Есть ли основания рассчитывать, что такая модель привлечения инвестиций себя оправдает? Или же средства на инфраструктуру будут эффективно освоены лишь в тех регионах, где и так уже научились работать с инвесторами, а в остальных просто окажутся зарытыми в землю?
Все зависит от конкретного региона и конкретных управленческих команд на местах. Где-то ситуация в самом деле совершенно стагнирующая, и дело даже не только в коррупции — просто окостенела система отношений бизнеса, власти, федеральных органов: они обо всем договорились, их все устраивает, посылов к развитию нет. Очень характерен пример с Воронежской областью до прихода туда губернатором Гордеева: там очень долго все шло ни шатко ни валко. Теперь же это один из передовых регионов. Так что максимальное тиражирование успешного опыта в регионах — это обязательное условие для ускорения роста экономики. В конечном итоге, проблемы регионов во многом упираются в управленческие узкие места: «настоящих буйных мало». Есть ощущение, что на самом верху федерального уровня власти сегодня гораздо больше понимания, что и как нужно улучшать в экономической политике — в институтах, контрольно-надзорной деятельности и так далее. Но когда все это спускается уже чуть ниже, процесс начинает буксовать. Ну, и тем регионам, которые показывают успехи, конечно, надо давать больше самостоятельности. Другое дело, что когда речь идет о новых инвестициях в сотни миллиардов и триллионы рублей, это явно не региональный уровень — здесь должно быть плотное взаимодействие с федеральными властями.
Что касается оптимизации строительства инфраструктуры, то современные технологии позволяют получить очень четкую картину, где нужны инвестиции, а где нет, где высоки риски неэффективных расходов, а где можно получить результат. Если привлечь данные сотовых операторов, можно увидеть скорость перемещения товаров и людей — все это замеряется элементарно и не потребует больших денег. Можно даже выяснить, где проблема заключается в нехватке дорожной инфраструктуры, а где в ее плохом качестве — отсюда легко выявляются приоритеты, куда нужно инвестировать. Эти же технологии позволяют замерять среднюю скорость деградации инфраструктуры: если в часы малой загрузки средняя скорость движения по дороге после ремонта возрастает, а через год падает, значит, дорогу построили плохо и она быстро пришла в негодность. На базе этих данных можно делать рейтинги регионов и подрядчиков по качеству строительства инфраструктуры — опять же, это не потребует больших усилий. Это и будет реальным переходом от разговоров о цифровизации экономики к использованию ее возможностей.
Следует ли в планах по развитию инфраструктуры в регионах учитывать еще и то обстоятельство, что многие из них стремительно теряют население и вряд ли этот процесс станет обратимым в обозримой перспективе?
Мы вообще точно не знаем, сколько человек где и как проживают и почему, когда и куда переезжают. Мы даже не знаем, сколько у нас в стране нелегальных мигрантов. Принимались какие-то попытки использовать данные сотовых операторов — например, для оценки мест концентрации мигрантов в Москве, хотя я не знаю, насколько это оказалось результативно. Пока все это неотмасштабировано на уровне страны в целом, однако на вопросы о движениях населения ответить в принципе возможно. В целом понятно, что люди едут туда, где они получат более высокие доходы и более высокий уровень жизни, и этот процесс идет во всем мире. Но мне кажется, что все те же новые технологии отчасти способны выправить ситуацию. Допустим, если интерактивные технологии обеспечат эффект присутствия для удаленных участников переговоров и совещаний, это серьезно изменит многие рынки — например, транспортных услуг, а технологии удаленной работы, так до конца и не «выстрелившие», получат второе рождение. Любые технологии начинают активно внедряться, как только это обеспечивает большую экономию ресурсов. Так что если технологии дадут стимул для развития удаленных мест работы, жить можно будет где угодно за пределами столиц, но для этого, конечно, требуется качественная инфраструктура на местах, принципиальное улучшение среды проживания.
Одним из первых принципиальных решений, которые, скорее всего, придется принимать новому правительству — повышение пенсионного возраста. Насколько оно выглядит оправданным с точки зрения потребностей национальной экономики?
Затруднение в решении о повышении пенсионного возраста, по большому счету, чисто политическое. Есть объективная реальность: при повышении продолжительности жизни мы остались чуть ли не единственной страной, где не произошло соответствующего повышения пенсионного возраста, ни в одной развитой стране женщины не уходят на пенсию в 55 лет. Нынешний пенсионный возраст ориентирован на другую экономику, другие технологии, другую демографию — вообще на другую эпоху, когда преобладал тяжелый физический труд. Но похоже, что действующий пенсионный порог — это социальное обязательство, которое государство считает очень важным для населения, поэтому вопрос о его повышении каждый раз откладывался. Возможно, это надо было сделать еще лет десять назад, когда экономика динамично росла.
Последний неизбежный вопрос — про рубль. В начале этого года глава ЦБ Эльвира Набиуллина заявила, что девальвационные ожидания находятся на низком уровне, но всего через пару месяцев очередная серия американских санкций сразу же привела к новому ослаблению курса. Это теперь наш вечный риск, или же просто не приняты все должные меры для стабилизации курса?
По сравнению с теми скачками курса, которые были в 2015—2016 годах, последнее ослабление рубля — это сравнительно небольшие изменения, но в любом случае они не идут на пользу. Любые резкие колебания курса вредны — они только в очередной раз подтверждают, что риски у нас высокие и что-либо прогнозировать и планировать невозможно. Одним из факторов восстановления инвестиционной активности является макроэкономическая стабильность, но понимаемая не в терминах ЦБ, который переоценивает значимость низкой инфляции. Стабильность курса — ну, или механизмы хеджирования валютных рисков — гораздо важнее.
Но еще более важно сформировать управленческую команду, способную реализовать разворот от пассивной к активной и, конечно же, эффективной социально-экономической политике. При этом компетенции должны позволить не наломать дров — повысить, а не понизить эффективность госрасходов, сохранить на приемлемом уровне инфляцию и так далее. Это требует очень высокой договороспособности от лиц, формирующих и принимающих решения: нужно уметь слушать и слышать, идти на компромисс и прочее. В обществе и экономике действуют много акторов, ключевые из них должны договориться о новой политике быстрого роста и развития. Такой процесс рождения нового договора и будет по факту являться разработкой подлинной стратегии развития России.
Николай Проценко