СМИ

© flickr.com, josemite23Нацистское прошлое отца наложило отпечаток на жизнь журналиста Людвига Грефена, как и многих других немецких детей. Отец не любил говорить о войне, пишет он в «Шпигеле», но время от времени его прорывало. Он ругался на «томми», «япошек», «итальяшек, этих предателей» и «большевиков, этих недочеловеков».Я — не только послевоенный ребенок, но и послевоенный внук. Я рос в Рейнской области в конце пятидесятых годов, когда завершалось восстановление страны, и в бурные и динамичные шестидесятые и семидесятые годы, когда начался критический анализ нацистской истории и когда как общество, так и отдельные личности принялись разбираться с поколением нацистских преступников и попутчиков нацистского режима. До сегодняшнего дня я занимаюсь военным прошлым Германии, ставшим важной частью истории и моей семьи. Мой дед, 1875 года рождения, был прусским офицером. Он воевал на фронтах Первой мировой войны за последнего германского кайзера. Затем в своем родном городе Кельне он был заместителем Конрада Аденауэра (Konrad Adenauer), ставшего впоследствии канцлером-основателем Федеративной республики. После того, как вскоре после прихода к власти Гитлера в 1933 году Аденауэр был смещен с поста обер-бургомистра, мой дед должен был передать правление города нацистскому гауляйтеру. Но как противник нацистов он отказался отдавать его в руки «коричневого сброда» и был изгнан из магистрата. Он умер, находясь в подавленном состоянии, в апреле 1939 года за пять месяцев до начала новой войны. Мой отец, Герман Грефен, пошел по схожему, но тем не менее совершенно иному пути. Он родился в апреле 1915 года, через девять месяцев после начала Первой мировой войны, то есть был зачат непосредственно перед ней. У нас дома была книжонка какого-то нацистского писателя-областника, который в одном месте упоминает веселую историю из жизни моего отца. По праздникам отец любил доставать книгу, которая уже сама открывалась на нужной странице. Он вновь и вновь читал этот напыщенный эпизод о том, как моя бабушка, узнав, что её муж со своей частью переводится с восточного на западный фронт, встала рядом с кёльнским мостом Гогенцоллернов и продемонстрировала мужу, сидящему в проезжающем мимо воинском эшелоне, моего отца, только что родившегося самого младшего из её восьмерых детей — пушечное мясо для следующей войны. Шесть лет ужаса в двадцати строках В 1933 году, в «Год Спасения», как позже назвал его отец в своих автобиографических записках, он окончил школу, получив аттестат зрелости, и поработал какое-то время в нацистской Добровольческой трудовой службе. Окончив курсы банковских работников, он записался в армию, сначала добровольно на год, но затем был принудительно оставлен в армии еще на один год. Потом он выучился на экономиста в Берлине. 26 августа 1939 года, через несколько дней поле начала войны, его вновь призвали в армию. Он служил «сначала в Кельне в частях противовоздушной обороны аэродрома Бутценвайлерхоф», как он позже писал в своих заметках, «затем при продвижении на Запад в одной из строительных частей». В Бельгии и в северной Франции они оборудовали полевые аэродромы. «Затем вновь была служба в зенитных частях в бельгийском угольном бассейне рядом с Монсом, в Дюнкерке, у мыса ГриНе, в Дьеппе, Бове и Антверпене», — записал он коротко. И затем: «Перевод на Восточный фронт, формировалась новая часть в Сенне, но в последний момент пришел новый приказ: не на восточный фронт, а на Крайний Север, в Норвегию». Затем, как он пишет, в 1944 году его заменили на Севере и отправили на южный фронт в Италию, «но затем вновь на восточный фронт — но на этот раз в Польшу. Дальше — Мемель, Восточная Пруссия, ранение, лазарет, в апреле 1945 года вновь на фронт до окончания войны, с 1943 года в ранге обер-лейтенанта». Всего в двадцати машинописных строках отец уложил шесть лет, пережитых им в качестве солдата, офицера и члена нацистской партии в ходе преступной захватнической войны. Он написал эти строки как часть игривой автобиографии по случаю своего 70-го дня рождения, которую зачитал в пивной за столом для постоянных посетителей перед членами местного мужского клуба. О себе он писал в третьем лице, называя себя «Герман», как будто речь шла о ком-то другом. Что он пережил на всех фронтах и как оккупант в Норвегии, скольких людей он убил, участвовал ли он в Польше в 1944 году в подавлении Варшавского восстания и в расстрелах евреев, был ли он убежденным нацистом и на основе своих убеждений сражался за «фюрера» и за «окончательную победу» — обо всем этом не было ни слова. Расистские вспышки Со мной, моими братьями и сестрами он никогда не говорил о своих военных годах, и так поступало абсолютное большинство из поколения людей, активно работавших на нацистский режим. Вместо этого он все время рассказывал, как он в 1945 после краткого британского плена возвратился в Кельн и увидел, что от города остались одни развалины. «Я мог с Кольца видеть собор! — восклицал он каждый раз с ужасом. — Там больше не было ни одного целого дома, всё разбомбили британцы». Руины его родного города и всего Третьего Рейха стали и руинами его юности. Тогда он, как и вся страна и оставшиеся в живых люди, видел перед собой пустое место, ощущая и свою вину за эту войну. Войну, которая всему миру принесла горе, разрушение и смерть, которая ранила его и разрушила его внутри. И в ходе которой нацисты убили шесть миллионов европейских евреев и миллионы людей других национальностей на оккупированных Германией территориях. Но все это он похоронил в себе. Потому что нужно было думать о создании новой основы для существования. Он написал следующее о себе в третьем лице: «Он выучился на дипломированного коммерсанта, голодал, как и все, и начал работать в Бад-Эмсе бухгалтером на тамошнем горно-обогатительном предприятии компании «Штольберг Цинк», добывающем свинец и серебро». Там он познакомился с моей будущей матерью и женился на ней в 1947 году. С ней он зачал пятерых детей и как ревностный католик стал членом ХДС и аудитором в одном кооперативном объединении. Ему удалось достичь скромного достатка в молодой Федеративной республике — он купил половину дома, приобрел машину, по воскресеньям ходил в церковь и совершал прогулки с семьей. Но время от времени его прорывало, И тогда он ругался на «томми», «оккупантов» из соседнего британского офицерского поселка. На «япошек» и «итальяшек, этих неудачников и предателей», на «французишек» как на «заклятых врагов», на «большевиков, этих недочеловеков». Врагами были для него и «социс». то есть социал-демократы. О ГДР он говорил только как о «советской оккупационной зоне» или о «центральной Германии». «Германия из трех частей? Никогда!» — этот реваншистский лозунг ХДС времен Аденауэра был и его лозунгом. Ведь он воевал в «теперь оккупированной Советами» Восточной Пруссии и Польше против Красной Армии. Наследие мрачного прошлого Иногда к нам в гости приходил друг юности моего отца. И когда тот достаточно выпивал, то начинал выстраивать на обеденному столе из стаканов, чашек, тарелок и соли из солонки «линии фронта» и «окопы». И принимался рассказывать нам, детям, как он, будучи офицером-артиллеристом, наводил огонь на позиции противника за линией фронта. «Руди, прекрати!» — кричал на него отец. Говорил ли отец со своим другом или другими людьми о войне? Страдал ли он от своей вины, от ужасов, которые ему пришлось пережить, от утраченной юности? Сожалел ли он о том, что сделал, и каялся ли перед своим богом? Я этого не знаю, и могу об этом только догадываться. Отец был вспыльчивым и властным человеком, не допускавшим близости и лишь изредка проявлявшем по отношению к нам детям и моей матери дружеские чувства, не говоря уже о любви и нежности. На меня и моего старшего брата он орал по малейшему поводу. «Будьте тверже крупповской стали!», «Мальчики не плачут!» — внушал он нам. Он пытался подражать своему авторитарному отцу, принадлежавшему к крупной буржуазии, и вообще преклонялся перед авторитетами. Вероятно, потому, что его приучили сначала подчиняться отцу, а затем вождям. Соответственно его самосознание было неразвитым. Наши отношения оставались сложными, даже когда я уже давно вырос. Когда в 1992 году в возрасте 77 лет он неожиданно умер, я стоял у его гроба, плакал, скорбел и ругался на него, потому что я еще хотел поговорить с ним о многом, что теперь навсегда останется невысказанным. В 1995 году, вскоре после 50-й годовщины окончания войны и освобождения Германии союзниками, мой брат покончил с собой. Было ли это случайностью? Не думаю. Он страдал от депрессии, как все мы, его братья и сестры и, вероятно, наши родители: это было наследием непреодоленного прошлого, наследием, которое будет передаваться от поколения к поколению, пока мы не разберемся с ним окончательно. Герман Людвиг Грефен (Hermann Ludwig Greven) — независимый журналист, писатель и отец трех взрослых детей. Родился 3 апреля 1956 года, почти точно через 41 год после рождения своего отца и спустя 17 лет после смерти деда.