© РИА Новости, РИА Новости | Перейти в фотобанкТихоокеанский киноархив показал «Войну и мир» Сергея Бондарчука. Автор статьи, побывав на просмотре, вспоминает впечатления от первого знакомства с этим фильмом и заявляет, что американская версия и в подметки ему не годится. Кипоэпопея Бондарчука — это окно в Россию, которую непросто увидеть в наши дни, пишет он. Она показывает Россию могущества и хаоса, любви и ярости, потерь и отмщения.
Когда мне исполнилось 8, родители увезли нас в Колорадо. Первую ночь мы провели в отеле в штате Юта, и перед сном мама включила телевизор — просто глянуть, что показывают. Она остановилась на телеканале с киноклассикой, и гостиничный номер погрузился в хаос. Были дамы в белых платьях с блестками, диадемах и соболиных шубах и мужчины в белых лосинах и треуголках с плюмажем из страусовых перьев. Был осажденный город с полыхающими домами, всадники скакали на верную гибель, а дамы судорожно укладывали семейные реликвии в экипажи. Я будто в сон попал — ведь начало фильма я проглядел. Моя 8-летняя душа покинула гостиничный номер и улетела в далекий мир роскоши и военной драмы. А потом, посреди бушующего хаоса, мама вдруг заявила, что пора ложиться спать. Я отчаянно возражал, не в силах оторваться от телеэкрана. Меня словно схватили за руку и не пускали.
«Мы досмотрим в другой раз», — пообещала мама.
«Как это?» — спросил я с недоверием. Я был убежден, что такое больше не повторится.
«Это же „Война и мир", — улыбнулась она. — Это классика».
Когда я проснулся следующим утром, название фильма напрочь вылетело у меня из головы. Головоломка сложилась лишь через десять лет. Но и без названия царские бальные залы и сражения наполеоновских войн продолжали занимать меня. Жизнь влекла меня в разные стороны, но Лев Толстой как будто безотрывно следовал за мной. В старшей школе я увлекся «Анной Карениной» и мюзиклом по мотивам «Войны и мира» под названием «Наташа, Пьер и Большая комета 1812 года». Я проглатывал критические эссе о мастерстве Толстого, глядел экранизации его романов c трагическими героинями, а на один Хэллоуин даже вырядился Анной Карениной. Но прежде чем в мою жизнь вернулась «Война и мир», прошло немало времени. Две недели назад Художественный музей Беркли и Тихоокеанский киноархив показали четырехсерийную семичасовую эпопею.
С того самого момента, как я увидел афишу, и до того, как я вошел в кинозал, меня снедало предвкушение. «Война и мир» — это история, свитая воедино жизнью и смертью. Сидя в Тихоокеанском киноархиве и смотря шедевр Толстого, я словно попал в детство.
Сериал Сергея Бондарчука — самое дорогое кино в истории Советского Союза — оживляет роман Толстого в цвете. Американская версия «Войны и мира», которую я видел в детстве, и в подметки не годится. В эпосе Бондарчука сцены бала снимаются в настоящих царских дворцах, в сценах сражений играют настоящие солдаты Красной армии, а на панорамных кадрах показывают настоящие деревни, реки и луга. Даже небо — и то русское. Через какое-то время вы погружаетесь настолько, что уже не просто смотрите кино: складывается ощущение, будто вы попали в гущу событий французского нашествия 1812 года и — кто знает — может, никогда не вернетесь домой.
В каждом кадре эпопея заигрывает с советской националистической пропагандой, но от этого зрелище делается лишь величественнее. В третьей серии русский генерал клянется, что заставит французов «жрать конину». В четвертой серии наполеоновские войска, попав в снежную бурю, действительно рубят лошадиные туши, но все равно погибают от голода. Как бы фильм ни ругали советской пропагандой, русской зиме противопоставить нечего: захватчики приходят и уходят, исчезают целые режимы, но холод остается непобедим. Эта Россия как выживание — история столь же захватывающая, сколь и поучительная.
Сейчас Толстой меня занимает больше, чем когда-либо: его романы дают представление о России, которую непросто увидеть в современном мире. Это напоминание, что Россия существует помимо вопросов кибербезопасности, помимо выборов 2016 года, помимо Владимира Путина. «Война и мир» показывает нам Россию могущества и хаоса, любви и ярости, потерь и отмщения.
После семи часов Толстого на большом экране я не могу не вспомнить, как я впервые увидел «Войну и мир». Не могу объяснить, чем фильм меня так покорил. По правде говоря, я даже не уверен, что вообще тогда понял, что происходит. Что-то внутри меня тут же сработало, и все мое детство меня посещали воспоминания и кадры из фильма — странные американизированные галлюцинации о царской России. Ничего похожего на Толстого нет ни на экране, ни в литературе. «Война и мир» Бондарчука — это окно в другой мир. Художественной силы «Войны и мира» хватает на то, чтобы передать Россию целиком. И для меня это сущая правда — как сейчас, так и тогда в гостинице в Юте, когда Толстой стал неожиданной сказкой на ночь.
© РИА Новости, РИА Новости | Перейти в фотобанкТихоокеанский киноархив показал «Войну и мир» Сергея Бондарчука. Автор статьи, побывав на просмотре, вспоминает впечатления от первого знакомства с этим фильмом и заявляет, что американская версия и в подметки ему не годится. Кипоэпопея Бондарчука — это окно в Россию, которую непросто увидеть в наши дни, пишет он. Она показывает Россию могущества и хаоса, любви и ярости, потерь и отмщения.Когда мне исполнилось 8, родители увезли нас в Колорадо. Первую ночь мы провели в отеле в штате Юта, и перед сном мама включила телевизор — просто глянуть, что показывают. Она остановилась на телеканале с киноклассикой, и гостиничный номер погрузился в хаос. Были дамы в белых платьях с блестками, диадемах и соболиных шубах и мужчины в белых лосинах и треуголках с плюмажем из страусовых перьев. Был осажденный город с полыхающими домами, всадники скакали на верную гибель, а дамы судорожно укладывали семейные реликвии в экипажи. Я будто в сон попал — ведь начало фильма я проглядел. Моя 8-летняя душа покинула гостиничный номер и улетела в далекий мир роскоши и военной драмы. А потом, посреди бушующего хаоса, мама вдруг заявила, что пора ложиться спать. Я отчаянно возражал, не в силах оторваться от телеэкрана. Меня словно схватили за руку и не пускали. «Мы досмотрим в другой раз», — пообещала мама. «Как это?» — спросил я с недоверием. Я был убежден, что такое больше не повторится. «Это же „Война и мир", — улыбнулась она. — Это классика». Когда я проснулся следующим утром, название фильма напрочь вылетело у меня из головы. Головоломка сложилась лишь через десять лет. Но и без названия царские бальные залы и сражения наполеоновских войн продолжали занимать меня. Жизнь влекла меня в разные стороны, но Лев Толстой как будто безотрывно следовал за мной. В старшей школе я увлекся «Анной Карениной» и мюзиклом по мотивам «Войны и мира» под названием «Наташа, Пьер и Большая комета 1812 года». Я проглатывал критические эссе о мастерстве Толстого, глядел экранизации его романов c трагическими героинями, а на один Хэллоуин даже вырядился Анной Карениной. Но прежде чем в мою жизнь вернулась «Война и мир», прошло немало времени. Две недели назад Художественный музей Беркли и Тихоокеанский киноархив показали четырехсерийную семичасовую эпопею. С того самого момента, как я увидел афишу, и до того, как я вошел в кинозал, меня снедало предвкушение. «Война и мир» — это история, свитая воедино жизнью и смертью. Сидя в Тихоокеанском киноархиве и смотря шедевр Толстого, я словно попал в детство. Сериал Сергея Бондарчука — самое дорогое кино в истории Советского Союза — оживляет роман Толстого в цвете. Американская версия «Войны и мира», которую я видел в детстве, и в подметки не годится. В эпосе Бондарчука сцены бала снимаются в настоящих царских дворцах, в сценах сражений играют настоящие солдаты Красной армии, а на панорамных кадрах показывают настоящие деревни, реки и луга. Даже небо — и то русское. Через какое-то время вы погружаетесь настолько, что уже не просто смотрите кино: складывается ощущение, будто вы попали в гущу событий французского нашествия 1812 года и — кто знает — может, никогда не вернетесь домой. В каждом кадре эпопея заигрывает с советской националистической пропагандой, но от этого зрелище делается лишь величественнее. В третьей серии русский генерал клянется, что заставит французов «жрать конину». В четвертой серии наполеоновские войска, попав в снежную бурю, действительно рубят лошадиные туши, но все равно погибают от голода. Как бы фильм ни ругали советской пропагандой, русской зиме противопоставить нечего: захватчики приходят и уходят, исчезают целые режимы, но холод остается непобедим. Эта Россия как выживание — история столь же захватывающая, сколь и поучительная. Сейчас Толстой меня занимает больше, чем когда-либо: его романы дают представление о России, которую непросто увидеть в современном мире. Это напоминание, что Россия существует помимо вопросов кибербезопасности, помимо выборов 2016 года, помимо Владимира Путина. «Война и мир» показывает нам Россию могущества и хаоса, любви и ярости, потерь и отмщения. После семи часов Толстого на большом экране я не могу не вспомнить, как я впервые увидел «Войну и мир». Не могу объяснить, чем фильм меня так покорил. По правде говоря, я даже не уверен, что вообще тогда понял, что происходит. Что-то внутри меня тут же сработало, и все мое детство меня посещали воспоминания и кадры из фильма — странные американизированные галлюцинации о царской России. Ничего похожего на Толстого нет ни на экране, ни в литературе. «Война и мир» Бондарчука — это окно в другой мир. Художественной силы «Войны и мира» хватает на то, чтобы передать Россию целиком. И для меня это сущая правда — как сейчас, так и тогда в гостинице в Юте, когда Толстой стал неожиданной сказкой на ночь.
Комментарии (0)