СМИ

Ровно сто лет назад — в мае 1918 года — на Юге России в огне гражданской войны и интервенции была провозглашена независимая и суверенная казачья республика, получившая название «Всевеликое войско Донское». У нового государства было все, что положено для государственного образования в новейшую эпоху — флаг, гимн, герб, конституция, глава государства, парламент, правительство, верховный суд, финансы, армия и флот, институт гражданства и, разумеется — идеология, в качестве которой выступал казачий национализм. Без предварительной разработки вопроса об отдельном «казачьем народе» подобное нациостроительство не могло бы состояться.
Непосредственным предшественником идеологии казачьего национализма за два исторических цикла до его возникновения было такое культурное явление в Российской Империи, как «казакофильство». Сам термин был придуман поляками, но явление с разными вариациями наблюдалось в культурной сфере, как в Царстве Польском, так в губерниях Малороссии и собственно в столицах Российской Империи и самих русских губерниях. Как культурное явление «казакофильство» отмечено и во Франции эпохи реставрации.
Импульс «казакофильству» дала война 1812–1814 годов. Донской казачий атаман, генерал от кавалерии, граф и почетный доктор Оксфордского университета, а в быту горький пьяница Матвей Иванович Платов с одного дня на другой стал подлинным народным героем России. Его портреты в виде гравюр и эстампов заняли почетные места на стенах домов дворянских усадеб, а в виде лубков — в крестьянских избах. А тем временем на Подолии безумные польский шляхтич Тымко Падурра (1801–1871) и его покровитель — магнат Вацлав Ржевусский (1785–1831) в усадьбе Саврань сочиняли и аранжировали стилизованные под казачьи песни, обучали им нанятых бандурников, лирников и кобзарей и пускали таковых по шинкам. Так родилась народная песня «Гей, сокoлы».
Именно «казакофильство» стало первичной основой для конструирования в Малороссии Украины и украинства. См. творчество Котляревского, Максимовича, Маркевича, Метлинского, Костомарова, Кулиша, ну, и конечно же — иконы украинского национализма Тараса Шевченко. В России на ниве своего «казакофильства» творили писатели «золотого века» русской литературы. Что-то оказалось преходящим, как у Рылеева, Огарева и Кукольника. А что-то стало классикой, как у Александра Сергеевича Пушкина, Николая Васильевича Гоголя, Михаила Юрьевича Лермонтова и раннего Льва Николаевича Толстого.
Вот на старте подобного «казакофильства» в России из-под пера первого казачьего интеллигента Алексея Григорьевича Попова (1765–1844) и вышло первое историческое исследование по Донскому казачеству. Попов был первым донским казаком, закончившим Московский университет. Главным полем его деятельности стала постановка дела современного образования в Области войска Донского. Кроме гимназии и Новочеркасского уездного училища, директор учебных заведений в Войске Донском Попов открыл еще четыре окружных (уездных) полных училища, два уездных с первым только классом и четыре приходские школы — всего на 1 января 1824 года 12 учебных заведений с 32 учителями и 837 учениками. В 1814 и 1816 годах Алексей Попов издал двумя книгами в Харькове «Историю о Донском войске».(1) Обе части заключают в себе около 500 страниц и заканчиваются описанием подавления бунта Кондратия Булавина, то есть 1708 годом. Начиналось же повествование истории донского казачества с амазонок и «ассирийских князей Илиноя и Сколопита». При ближайшем рассмотрении труд Попова служил делу обоснования благородства происхождения новоявленного донского казачьего дворянства с их титулами, чинами и захваченными под поместья войсковыми землями. Ведь они не какие-то там «казачки», как их с насмешкой за глаза звали русские дворяне, писанные в Бархатною книгу, а очень даже родословные особы, происходящие от самих амазонок. Именно Попов заложил основы исторического мифа о древности происхождения донского казачества, его автохтонности и нерусских этнических корнях.
Как политическое явление «казакофильство» впервые отметилось в Польше во время польского восстания 1830–1831 годов. Польский шляхтич, а по матери происходивший из старшины запорожского казачества, общественный деятель, писатель Михаил Чайковский предложил революционный проект создания на развалинах Российской Империи независимого казачьего государства — «Казакии».(2) Заметим, что во время революции 1917–1920 года на Украине осуществлялся собственным сепаратистский проект с элементами «казакофильства» — гетманом, гайдамаками, сичевыми стрельцами и казачьим войском Петлюры.
После этих предварительных замечаний перейдем непосредственно к теме происхождения современного казачьего национализма. Его возникновение было связано с кризисом сословной системы Российской Империи вообще, и войскового казачьего сословия, частности. В какой-то момент развития страны после великих реформ 1860-х годов обнаружилось, что существующий сословный строй не отвечает вызовам времени и мешает адекватным на них ответам. В социально-экономическом плане кризис войскового казачьего сословия был частным кризисом общинно-крепостнической системы.
С военно-стратегической точки зрения казачьи войска в существовавшем виде становились пережитком предшествующей эпохи. На это ответили сближением казачьих войск с регулярной армией после военной реформы 1874 года. Казачьи полки стали «четвертыми полками» в дивизиях российской регулярной кавалерии. Но все равно из-за технического развития военного дела принцип казачьего обеспечения военной службы терял смысл. Особенно это стало ясно в ходе Первой мировой войны с ее опутанными колючей проволокой траншеями, аэропланами, тяжелой артиллерией, танками, газами и электрической связью. При достигнутой плотности огня кавалерия не могла оставаться на поле боя. Все это видели казачьи офицеры и генералы и обсуждали между собой будущее своих войск. Кроме того, к началу ХХ века пограничная функция «исторических» казачьих войск — Донского, Кубанского была утрачена. Они остались глубоко в тылу от далеко продвинутых на юг границ.
В Российской Империи капитализм внедрялся не только в город, но и в деревню. Известно, что общий дух капитализма отрицает какие-либо юридические привилегии и ограничения. Между тем, военная служба и постоянная мобилизационная готовность препятствовали ведению у казаков продуктивного товарного сельского хозяйства. Урожайность на казачьих землях была ниже, чем на соседних, используемых т. н. «иногородними» крестьянами. Развитие товарных отношений на селе вело к медленной, но неуклонной дифференциации по благосостоянию рядового станичного казачества, к росту бедноты. Малый удельных вес казаков в предпринимательстве, промышленности и торговле дополнял картину. Развитию фермерства у казаков препятствовала войсковая община. Вопрос стал особенно актуальным после начала столыпинских аграрных реформ, которые не касались войскового сословия. Актуальной проблемой стало введение земств в Донской области, чему препятствовал ее особый военный статус. Эти проблемы активно обсуждались в среде казачьей интеллигенции, среди офицеров на фронте и в рядовом казачестве.
Большинство политических партий России революционного или прогрессистского направления накануне революции 1905 года и в ходе нее выступили за ликвидацию сословного строя, не делая при этом исключения в отношение казачества. Лишь монархические партии России, как правило, заявляли о стремлении сохранить сословный строй. Под влиянием революции казачество во всех своих слоях выступило против карательной службы по подавлению выступлений рабочих, крестьян и солдат. Все чаще в станицах начинали протестовать против духа почитания чинов и казарменной дисциплины: рядовые казаки мечтали об отмене зимних занятий, смотров и лагерных сборов, о государственных субсидиях на военное снаряжение, о предоставлении свободы передвижений и выбора профессии.
В общем перспективы «развития» была очевидны для «передовых» людей — это ликвидация войскового казачьего сословия во имя «прогресса» и «демократии», а вместе с ним и самого казачества.
К концу ХIХ века в Области войска Донского существовала достаточно многочисленная казачья интеллигенция, в сферах высокой культуры, полностью интегрированная в российскую культурную среду. Из этой среды и вышли представители, которые, став идеологами, предложили ответ на исторический вызов казачеству. Коротко этот ответ можно описать следующим образом: после упразднения казачьего сословия казачество может существовать дальше в качестве отдельного народа — «национальности». Разменять сословность на этничность надо было так, чтобы пожалованные войску земли закрепить за этим народом, а сословные служебные тягости сбросить с него. Выбирать приходилось между развитием у казаков этнической идентичности или ее постепенным угасанием после ликвидации сословия. Трансформированное из сословия в народ казачество предполагалось защитить либо автономией, либо федерализацией, либо даже достижением полной независимости. Возникший накануне революции и в ходе нее казачий национализм стал проектом революционной модернизации сословия в народ и нацию. Проект провалился в годы гражданской войны, в том числе, среди прочего и по причине своей этнократической подкладки силы Центра. Поскольку именно сословность до революции оформляла казачью идентичность, то острота противостояния в гражданской войне двух сословий — казаков и «мужиков» с неизбежностью приобретала в Донской области этнический окрас, поскольку одно из сословий — казачество было провозглашено его вождями «народом» и «нацией».
Для трансформации сословия в народ требовалось проделать идеологическую работу и прежде всего создать националистический исторический миф, который мог бы консолидировать создаваемый народ. Националистический миф о прошлом приобретал особое значение в обстановке отложенной модернизации, когда изменения приобрели лавинообразный характер, который вел к болезненному разрушению традиционного сословного общества Российской Империи.
Казачий националистический исторический миф был создан как раз накануне революции бывшим чиновником и мелким служащим Евграфом Петровичем Савельевым (1860–1930). Закончивший учительскую семинарию Савельев не был профессиональным историком. Но то, что он был дилетантом, по большому счету, не имело значения, поскольку Савельев создавал не научный труд, а, что называется, «историописание», служившее идеологическим целям. С 1913 по 1918 годы Савельев издал в шести выпусках свое основное сочинение — «Древняя история казачества. Историческое исследование».(3) При издании труд Савельева не получил широкого общественного резонанса из-за сложных обстоятельств войны. Но в эпоху независимого Всевеликого войска Донского (1918–1920) историческая схема Савельева получила значение государственной идеологии и преподавалась в местных учебных заведениях. В целом, труд Савельева по идейной направленности стоял в ряду других работ идеологов национальной казачьей идеи, но отличался от них своим масштабом и резкостью постановки политических идей. Здесь следует признать, что Савельев более последовательно следовал общим смыслам, которые буквально носились в воздухе Дона перед революцией. Поэтому, например, не случайно, что уже в июне 1917 года на Учредительном общеказачьем съезде в Петрограде в докладе по аграрному вопросу впервые была выдвинута идея, что казачество — это отдельный народ, а не сословие, которое можно было бы упразднить. Было заявлено, что самоопределение наций лучше всего подходит в отношение казачества. Сделано это было вне всякой связи с работой Савельева. Отметим и то интересное обстоятельство, что главный идеолог казачьего сепаратизма после гражданской войны не был подвергнут государственным репрессиям и умер своей смертью в СССР.
Савельев создал «исторический миф», формирующий национальную идентичность у казаков по «возрожденческой схеме», знакомой региону Центральной Европы ХIХ века. Чертеж конструкта вполне классический: древность происхождения казачьего народа, обретение казачеством родины, «золотой век» независимой государственности, борьба с завоевателями или врагами веры, потеря прежнего статуса и возвращение к истокам.
Создатели национальных исторических мифов обычно объявляют себя источником истинного знания. Историк выступает демиургом-просветителем. Так поступил и Савельев: «История казачества, в том числе и Донского, еще мало разработана, а потому казачье население в массе своей о великих делах предков своих знает очень немного: о первоначальном же происхождении этого народа не имеет ни малейшего представления, если не считать ни на чем не основанных легенд, дошедших до нас изустным преданием или записанных и необдуманно принятых за достоверные факты некоторыми легковерными историками». Между тем, объявляет Савельев, «Донской архив, в котором, надо полагать, было немало ценного материала по данному вопросу, сгорел дотла в городе Черкасске в 1744 году».
Савельев утверждал: «Историки забывают, что народы и притом „особенные“… не падают с неба и не создаются искусственно. Всякое проявление жизни народной имеет преемственную связь с минувшими историческими событиями». Для легитимации «казачьего народа» потребовалось утвердить представления о глубоких исторических корнях явления. Создаваемому народу нужна была «доказанная» фактами идея общности исторической судьбы.
Поэтому не случайно, что у Савельева почти треть общего объема его труда посвящена проблеме автохтонного происхождения и общности исторической судьбы «казачьего народа» с углублением на самую возможную историческую глубину, вплоть до времен фараона Рамзеса II (II тыс до н. э.) и историка Геродота (V век до н э.). Все сообщества, упоминаемые с доисторических времен в южнорусских степях, объявляются Савельевым даже не предшественниками, а собственно самим казачьим народом, выступающим под другим названием. «Слово „казак“ есть собственное имя огромного народа… Как производное оно происходит от „каз“ — гусь и значит гусак — „свободный, как дикий гусь“ говорят турки». Савельев прибег к методу наивной «символической этимологии», характерной для историографии XVIII века. По Савельеву, хазарский каган означает «коханый», «излюбленный». По «баснословиям» по этой части Савельев идет где-то на уровне историка Василия Татищева (1686–1750) и даже дальше него. Общим методом у Савельева стало то, что создатель казачьего этноисторического мифа упрощал явление обобщениями на основе единичных и произвольно толкуемых фактов.
Этногенетическая схема Савельева связывала происхождение казачества с любым другим народом, но только не с русскими. Этноисторический миф Савельева обслуживал вполне конкретную ситуацию: консолидацию сословия для того, чтобы стать народом, для оправдания контроля над территорией и господством над другими группами. Апелляция к древней государственности облегчала борьбу за повышение политического статуса казачества.
Для легитимации казачьего народа Савельев использовал известную схему национальных возрожденцев — возвращение к истокам. Момент появления казаков на исторической сцене в ХV веке он объяснил возвращением после двухвековых странствий по Руси. Проектируемый переход от сословия к народу он изображает как возвращение к состоянию дел в ХVII веке. Народ и так существует, скованный в рамках сословия. Нужно освободиться от сословия и вернуться к истокам и прежнему обществу, которое рисуется в самых возвышенных тонах.(4)
Отношение казачества с Россией Савельев трактует в духе отстраненности. Так, например, казачество получило христианскую веру не из России, а непосредственно от первоапостола Андрея в I веке нашей эры. «Казачество как лихие конники, с копьями и саблями — на суше и отважные мореходцы — на море, представляя передовой оплот великого славяно-русского племени». Казачество, утверждает Савельев, оказало России множество услуг. Донские казаки служили грозному царю. Якобы связанный с Доном атаман Ермак завоевал и отдал царю Сибирь. Казаки помогали России в войне с Крымом и Польшей. И опять Дон служит русским царям. Однако русские цари постоянно платили и платят Дону неблагодарностью. Савельев писал: «Удивительна в этом отношении политика к казачеству русских правящих сфер, вводивших всегда в заблуждение царей и цариц. Посылая на Дон многочисленные похвальные грамоты, с велеречивыми и напыщенными выражениями, превозносящими войско Донское за его подвиги до небес, русские венценосцы в то же время старались низвести казачество на степень „своих верноподданных, послушных рабов“, урезывали шаг за шагом их исконные казачьи права, отторгали лучшие приморские земли, политые в течение веков казачьей кровью, и отдавали их чуждому элементу, случайно заброшенному на Дон». Цари низвели казачество «на степень служилого народа с правами и обязанностями иррегулярных войск. Разрушив эту, веками спаянную военную общину, со своим историческим укладом жизни, по развитию стоявшую далеко выше рабской московской Руси, царь взамен ей ничего не дал, кроме массы инструкций, регламентов и указов, совершенно не применимых к военной жизни казаков». Следовательно, по Савельеву, новое «возвращение» означало восстановление независимости, воли и отказ от службы. Освобождение от царей освобождало «казачий народ».
Историческая концепция Савельева стала ядром идеологии казачьего национализма, как в отношение сторонников казачьего федерализма, так и сепаратистов. После поражения в гражданской войне обосновавшиеся в эмиграции в Праге идеологи казачьего сепаратизма и отдельного народа — т. н. «казакийства», продолжали развивать историческую концепцию Савельева. Идеологические противники из среды казачества назвали казачьих сепаратистов «самостийниками». Между тем, за рубежом пропагандистская деятельность казакийцев посредством журналов «Вольное казачество», «Казакия», «Казачье дело» и «Кубанский край» заметно преобладала над другими идейными направлениями в казачьей эмиграции. Быстро выяснилось почему. Дело в том, что издательскую деятельность «казакийцев» финансировалась поляками при прямой вовлеченности в дело польских спецслужб. Казачьи сепаратисты были включены Варшавой в программу «Прометей» — политический проект Юзефа Пилсудского по ослаблению и расчленению Советского Союза посредством поддержки в нем националистических движений. По программе «Прометей», народы Советского Союза делились на первую и вторую категорию по степени восприятия сепаратизма. В состав первой категории были включены, например, грузины и украинцы, которые в период революции создали собственную государственность, получившую признание держав. Ко второй категории были отнесены «представители прометеевских народов», не имевших большого государства, как, в случае с Крымом, или народов, не имевших государственных традиций ко времени революции 1917 года, как, например, Идель-Урал или, по определению поляков, «являющихся в значительной степени еще и теперь только фикцией, как, например, Казакия». Польские спецслужбы предупреждали руководителей польского государства, что «с особой осторожностью следует отнестись к вопросу казачества, так как он является наиболее острым и опасным. Казаки должны быть отстранены от подготовительных работ. Принципиальный вопрос об их вхождении в „Прометей“ должен быть обсужден и разрешен на конгрессе. Надо считаться заранее с возможностью отказа казаков от участия в „Прометее“ в результате обострившихся казацко-украинских и казацко-горских отношений».(5) Т. е с казачеством по части сепаратизма необходимо работать осторожно, памятуя об особенностях региона, его конфликтном потенциале и будущей участи казачества в связи с этим.
В конце 1930-х годов из-под кураторства польских спецслужб эмигранты-казакийцы перешли под крыло германских, а после Второй мировой войны — новым поколением к американским спецслужбам. Если даже не касаться деятельности сотрудничавших с гитлеровцами казачьих коллаборационистов во время Великой Отечественной войны, то и без нее творческий задел в идеологии казачьего национализма от Савельева и эмигрантов-казакийцев 1920-х годов выглядит более, чем достаточным для нового конструирования нового казачьего народа, начиная с 1989 года в СССР, а потом и в Российской Федерации. О сепаратистской и националистической подкладке концепции «казачий народ» необходимо помнить.(6)
В 1990 году труд Савельева был переиздан в СССР в репринтном виде в двух томах в серии «Книжные редкости Дона». После этого он выдержал еще два издания. Казачья националистическая историософия Савельева имела ошеломляющее влияние на современных казачьих активистов. Идеи Савельева стали альфой и омегой для движения казачьего «возрождения». За трудом Савельева последовало и переиздание других работ, выполненных в эмиграции пропагандистами идеи отдельного казачьего народа и суверенного казачьего государства. В наши времена конструирование казачьего народа шло уже не из трансформации сословия, а на основе реидентификации групп, формируемых этническими антрепренерами из состава распавшегося советского общества. Созданная в предшествующие времена идеология казачьего национализма вполне сгодилась для этого.
(1) Попов А. Г. История о Донском войске. Часть 1, 2. Харьков, 1814–1816.
(2) В 1841 году Чайковский из эмиграции во Франции перебрался в Османскую империю. Этот авантюрист предложил султану создать в Турции собственные казачьи войска. Чайковский с опорой на польских эмигрантов и служивших султану с начала ХVIII века казаков-некрасовцев намеревался ни много ни мало, как воссоздать в Османской империи Запорожскую сечь, направленную острием своим против России, т. е. турецкую Казакию. Он принял ислам и под именем Садык-паши командовал в турецкой армии во время Крымской войны сформированным им регулярным казачьим полком — т. н. «Славянским легионом».
(3) Савельев Е. П. Древняя история казачества. Историческое исследование. В VI выпусках. Новочеркасск, 1913–1918.
(4) Идиллическая картина казачьего общества прошлого, нарисованная в беллетристических тонах Савельевым: «Добыв зипуны за морем, казаки в обыденной жизни были просты и наивны, как дети, набожны, суеверны, в своем общежитии привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровством и делились между собой последней крохой хлеба, последним достоянием. Трусость презирали и первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость».
«Старочеркасские матроны — тип красавиц, веками сложившийся, как естественный отбор, из пленных черкешенок и турчанок, поражал своей миловидностью и привлекательностью. И вот такая-то матрона, воспитавшая своей грудью не одного казака рыцаря, на своих беседах, держа в одной руке стакан с пенистым вином или медом, а другой взявшись под крутой бок и пристукивая каблуками желтых туфель, в шелковом с цветами кубелеке, подпоясанном жемчужным поясом, в цветных шелковых шароварах, ходила по комнате, припевая: „Туфли к милому глядят, полюбить его хотят“. Таковы были матери и воспитательницы грозных донских рыцарей старого времени. Люди-богатыри, как матери, так и отцы. Девушки казачки в станицах пользовались полной свободой и росли вместе с своими будущими мужьями. Чистота нравов, за которой следила вся казачья община, была достойна лучших времен Рима, где для этого избирались из самых благонадежных граждан особые цензоры». — Савельев Е. П. Древняя история казачества. Изд. 3-е. М., 2010. С. 371, 376.
(5) Соцков Л. Ф. Неизвестный сепаратизм. На службе СД и Абвера: Из секретных досье разведки. М., 2003. С. 247.
(6) Интересно, что институционное государственное оформление в 1918 году донского казачьего национализма тщательно заретушировано в романе Шолохова «Тихий Дон». Понятие «Всевеликое войско Донское» по тексту, вышедшему из-под пера писателя, употребляется всего два раза без объяснения сущности понятия, как названия независимого казачьего государства, созданного на месте Области войска Донского Российской Империи.
Дмитрий Семушин
Читайте также в цикле:
Краснодар лоббирует федеральный закон об отдельном «казачьем народе»
Из сословия в народ: казаки накануне революции 1917 года и сегодня
О проблемах конструирования российского неоказачества
Революционная казачья самоорганизация и попытки сепаратизации
Откуда закон позаимствовал понятие о «казачьем народе»