СМИ

Ностальгия. Еще в 1994 году появился этот неологизм, означающий тоску по прошлому в странах социалистического лагеря. В связи с падением моральных политических устоев это чувство, основанное на националистических эмоциях и незнании истории, также свидетельствует о стремлении к патернализму

События 1989 года были истолкованы как окончание периода политической утопии, которая оказалась несостоятельной. В постглобальном мире новому поколению левого толка необходимо было соединить систему свободного рынка с собственными представлениями о справедливости. Почему же сегодня как в странах бывшего социалистического блока, так и в государствах, где его не было, возникает особая ностальгия по советскому образу жизни?

Среди проявлений подобной тоски можно, по крайней мере, вспомнить успех мини-сериала «Чернобыль» производства HBO, телесериал «Троцкий», который понравился тогдашнему премьер-министру Владимиру Путину и вышел на Netflix, наличие в современной визуальной эстетике советского графического дизайна, появление фигуры Сталина на рекламных щитах. Все это элементы давно существующего маркетинга, который используется для выработки ассоциации между «социалистическими товарами» и идеализацией советского образа жизни, в котором царит полная солидарность.

В произведении «Выдуманные социалисты» (Les imaginaires sociaux), которое уже считается классикой, Бронислав Бачко (Bronislaw Baczko) отметил, что влияние выдуманных политиков заключается в том, что благодаря имеющимся возможностям для широкого распространения они действительно могли при помощи идеологии управлять представлениями людей. Несмотря на то, что современные средства массовой информации открыто ретранслируют подобную тоску, в то же время в них не упоминается та идеология, которая является виновником этого чувства. Феномен, который на Западе напоминает скорее некий «поп-коммунизм», кажется, выходит за рамки простого маркетингового хода. Связана ли эта ностальгия с тоской по конкретной политической системе? Или же речь идет о ностальгии по утопической политической модели, которая выходит за рамки ее осуществления в двадцатом веке, когда она получила больший правомерный характер, чем остальные подобные ей модели? Каким образом «затуманивание мозгов» связано с выдуманными социалистами, из-за чего на Западе некоторые представители среднего класса свободно заявляют о ностальгии по СССР? Как так называемый «поп-коммунизм», вечный враг капитализма, может быть связан с политическим пониманием демократии и с «посткоммунистическим» реальным миром?

Сложно найти ответы на эти вопросы, необходимо проявлять осторожность в высказываниях. Однако, очевидно, что Берлинская стена позволяла сохранять по обе стороны всё на своих местах. С одной стороны, она сдерживала товарооборот, с другой стороны — людей для того, чтобы не допустить счастливого торжества глобального капитализма. Результат этого воссоединения был трагическим.

Переписывание истории

25 декабря 1991 году после подписания Беловежских соглашений СССР окончательно перестал существовать. Миллионам людей пришлось выживать, столкнуться с неизвестным будущем, научиться по-новому есть, спать и выстраивать любовные отношения, а также свободно выражать свои мысли. Многих этот процесс погубил. Кроме того, люди потеряли работу, так как развалились колхозы ввиду всесторонней программы индустриализации сельского хозяйства и отказа от обширных земель, которые либо просто покидали, либо отдавали за деньги.

По мнению философа Фредрика Джеймисона (Fredric Jameson), о том, что четкая связь между политикой и утопией, а также между социализмом и утопией не установлена, свидетельствует в первую очередь то, что главным образом о ностальгии говорит именно молодежь, которая не жила во времена социализма. Она возносит его, делая практически легендарным, как это происходит с контркультурой в противовес капиталистическому укладу в странах бывшего СССР или с контркультурой, существующей в системе капитализма в других странах. Как отмечает мексиканский исследователь Раинер Матос Франко (Rainer Matos Franco), автор замечательного произведения «Красный лимб. Ностальгия по социализму в России и посткоммунистическом мире» (Limbos rojizos. La nostalgia por el socialismo en Rusia y en el mundo poscomunista), опубликованного в 2018 году, необходимо различать ностальгию, которая выражается в товарах, например, сувенирах, объектах искусства, музыкальных произведениях, или идеях политической партии, от той, которая регулирует деятельность, влияет на праздники, а также определяет пространство и образ мыслей. Сегодня легче представить конец света, чем гибель капитализма. Однако, как считает Фредрик Джеймисон, в истории СССР возникает парадоксальная утопия — невзирая на поступки Сталина, о которых доподлинно известно, его личность и роль во Второй мировой войне, которую в странах бывшего СССР называют Великой Отечественной, представляют собой основу ностальгии. Неужели это тот самый окончательный триумф, когда вся идеология превращается в визуальный образ, существующий в коллективной памяти огромного числа людей, благодаря чему Сталин превратился в высшего арбитра, самого верного товарища Ленина, «строителя социализма и надежного вождя», как называет его Бронислав Бачко? Неужели Сталину благодаря «затуманиванию мозгов» и по прошествии времени удалось избежать суда истории?

Раинер Матос Франко считает, что отчасти ответ можно найти в странах бывшего СССР, если мы зададим себе главный вопрос. Почему советские люди, пережив политику Сталина, которая помимо индустриализации и коллективизации, включала в себя депортацию, давление, допросы, принудительное предъявление внутреннего паспорта и смертную казнь для детей, начиная с двенадцати лет, не смогли справиться с внедрением суровых законов капитализма?

Ностальгия по сильному руководителю

В важном исследовании Раинер Матос Франко предлагает тщательно проанализированные ответы на вопросы, связанные с этим парадоксом. Во-первых, он приводит четкие доказательства, благодаря которым можно провести различия между разными видами ностальгии на основе беспристрастного анализа существующих показателей: 60% населения в Казахстане, 50% в Кыргызстане и Таджикистане, 38% в Болгарии, 36% в России, 31% в Словакии, 27% в Узбекистане отдают предпочтение социалистическому режиму, а не нынешнему. В России в 2016 году 56% населения выразили сожаление в связи с распадом СССР, а 44% заявили, что хотят восстановления СССР и его системы. Очевидно, что Владимир Путин явно пользуется ностальгией, создавая образ «сильного руководителя». В то же время в других странах бывшего социалистического блока хотят социализм, однако не «советский».

С 1989 года параллельный процесс иллюзий и разочарований, заточенный воспоминаниями «сверху» и чувством тоски «снизу», политически используют для того, чтобы вызвать ностальгию, которую можно редко встретить в странах, не входивших в состав СССР, и на которой в основном решил сыграть Владимир Путин.

Предположение Раинера Матоса Франко заключается в том, что ностальгия — наиболее очевидное явление посткоммунизма. В странах бывшего СССР наблюдаются два параллельных процесса: «политизация ностальгии», которая подразумевает конкретные действия, как, например, заявления новых левых партий, в которых они провозглашают себя «наследниками» бывших коммунистических партий и требуют частичного или полного восстановления старого порядка, и «ностальгирование политики» без каких-либо конкретных призывов к возвращению социализма, однако чувство тоски влияет на образ жизни и способы восприятия, в том числе в том, что касается официальных названий. На Украине Вторую мировую войну вновь называют Великой Отечественной. Складывается впечатление, что Беларусь продолжает жить как во времена СССР ввиду организации Александром Лукашенко работы служб безопасности, которой управляет КГБ. Кроме того, в стране существуют регулирование цен, относительный дефицит, низкая безработица и наиболее парадоксальная социалистическая символика.

Ситуация в России более сложная. Партия «Единая Россия», выходцем из которой является Владимир Путин, так умело играет на чувстве ностальгии, как это не удавалось ни одной российской коммунистической партии, твердо следуя решению «начиная с Кремля, возносить советское прошлое» — считает Раинер Матос Франко. Владимир Путин пропагандирует это наиболее заметно: восстановление советского гимна, установка в Кремле мемориальной доски в честь Сталина за победу 1945 года и бюста Сталина в парке Победы в Москве, а также чеканка монет с профилем вождя.

С чем же связана ностальгия в посткоммунистическом мире? Замечательная, основанная на интервью книга «Время секонд хэнд» Нобелевского лауреата по литературе Светланы Алексиевич (Святлана Алексіевіч) представляет собой бесценный источник информации. Благодаря собранным ею документам становится очевидно, что помимо политических симпатий, ностальгия связана исключительно с повседневной жизнью, а никак не со знанием или незнанием правды о ГУЛАГе. В интервью один из ее собеседников сказал следующее: «Влюбился, женился, дети растут, строишь дом». И даже тех зверств, от которых пострадали сами, недостаточно, чтобы разрушить веру в коллективный проект.

Существует стремление к свободе, которое выражается в том, чтобы «ходить по улицам, не подвергаясь нападениям или убийствам», ее обеспечивают и многие диктаторские режимы. Для людей неважно, есть ли дома прослушка или нет. Личная трагедия сводится к тому, что «Сталин мог не знать». Со времени подписания Беловежских соглашений прошло практически тридцать лет, однако, похоже, что в повседневной жизни так и не ослаб принцип солидарности по отношению к партнеру, другу или соседу. Люди, которые в свое время устали от слежки, допросов и были очарованы капитализмом, сейчас еще больше измотаны неуверенностью. Эта ситуация — благодатная почва для появления тоталитаризма.

Гражданские права в современной России

Тем временем, игнорирование сущности реального коммунизма, которое возникает на Западе благодаря популярности продуктов с советской символикой, объясняется, скорее всего, незнанием истории и повсеместным разочарованием в текущей политической ситуации.

Кажется, утопические идеи вновь обретают силу, потому что, с одной стороны, речь идет о чем-то выдуманном, а, с другой стороны, о потреблении, самой утопии и прошлом. В Западной Европе и на Западе в целом, если бы эта ностальгия выражалась не только в потреблении конкретных товаров, то она должна была быть теснее связана с популизмом и движениями «возмущенных».

До тех пор, пока существует опасность неравенства, потребителей коммунистического винтажа можно спутать с теми, кто считает себя жертвами «системы». После неудавшегося поиска «виновных» нужно учитывать еще один фактор — инфантилизацию общества, поиск так называемых руководящих родителей. Кроме того, Запад не хочет проверять то, как подобное отношение к социализму будет сочетаться с его стремлением к взаимопониманию, самобытности и выражению инакомыслия. Ведь отчасти общепризнанный успех СССР был обусловлен умением хранить секреты, расследование которых считалось преступлением. Подобный метод работы кажется вполне действенным. Достаточно вспомнить арест трех участниц панк-группы Pussy Riot за хулиганство в 2012 году. Или несколькими годами ранее убийство оппозиционной журналистки Анны Политковской, которая была застрелена в Москве в 2006 году в день рождения Владимира Путина. Или отравление в том же году шпиона Александра Литвиненко, бывшего советского разведчика, который, находясь в Лондоне, занимался расследованиям обстоятельств ее убийства.

Однако было бы неверно анализировать явление ностальгии исходя из притязаний на идеологическое постоянство. Возможно, более эффективно расценивать его в качестве одного из последних столпов определенности во времена потери моральных ориентиров. Как вспоминает Светлана Алексиевичв в своей книге, государственный патернализм пытается защитить «человека» от собственных пороков, начиная с курения и порнографии и заканчивая жадностью и индивидуализмом. Речь шла о системе ценностей, в которой были расставлены приоритеты «всего того правильного, которое не подвергалось сомнениям».

И если популярность выдуманного — не просто тоска по прошлому, а повторение лозунгов, то в результате возможно появление более устрашающей статистики, чем той, которая до сих пор не подтверждена, а именно: от 6 до 8 миллионов арестов в 1936-1938 годах, 800 тысяч казней, 8 миллионов заключенных в тюрьмах и концентрационных лагерях, где погибли около 2 миллионов человек.