СМИ

Людмила Улицкая собиралась посвятить свою жизнь науке. Биохимик и генетик по образованию она еще в начале карьеры столкнулась с препятствиями: ее уволили из НИИ, где она работала, когда выяснилось, что она распространяет самиздат. Из-за книг, которые были в СССР под запретом, ее уволили из лаборатории генетических исследований. Тогда Россия потеряла в ней ученого, но, как оказалось позднее, мир обрел писательницу, которая сегодня пишет романы в стиле русского реализма. Улицкую часто переводят и награждают разными премиями, и ее имя давно стало одним из самых известных в современной российской литературе. Каждая ее книга рано или поздно признается классикой.

Улицкая родилась в 1943 году в эвакуации в Башкирии, росла она в Москве, где проживает по сей день. Однако нередко писательница уезжает в Израиль.

После увольнения из лаборатории Улицкая устроилась в театр, и впоследствии это побудило ее начать писать очерки и произведения для детей. Для взрослых она начала писать относительно поздно — в конце 80-х. Ее романы зачастую представляют собой длинные семейные саги, где действие растянуто на столетия, много персонажей, и все они сложны и детально выписаны.

У нас были опубликованы такие произведения Людмилы Улицкой, как «Сонечка и другие рассказы», «Веселые похороны», «Даниэль Штайн, переводчик», «Искренне ваш Шурик», «Зеленый шатер», и недавно вышла книга «Лестница Якова». Улицкую интересует человек и его судьба, на которую существенно влияют исторические перипетии. Она рассказывает в основном о России ХХ века, о людях, чью жизнь (пусть они и не занимаются политикой) определяет политика: осложняет ее, направляет и судьбоносно влияет. В повествованиях Улицкой об отдельных людях и целых семьях отражается век, даже полтора века жизни России, ее общества, каким оно было тогда и является сейчас, и то, как во времени трансформировалась страна, которой сегодня правят авторитарные политики и постсоветские магнаты.

Улицкая рассказывает о людях, которые выжили, несмотря на трудные обстоятельства, на гонения со стороны тоталитарной системы с ее застенками и лагерями; о людях, которые жили под колпаком спецслужб, репрессивного аппарата, но выстояли в войне. Разумеется, травмы прошлых поколений сказываются на их потомках, которые зачастую даже не знают историю своей семьи, хотя и пытаются собрать ее по крупицам на основании имеющихся источников.

Напомню, что у нас в свое время большой популярностью пользовался роман Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» о человеке, который во время войны спасал своих соотечественников, работая переводчиком в Гестапо. Он перешел в католичество, а затем уехал в Израиль, чтобы восстановить там Церковь Иакова. Многие после этой книги полюбили и другие произведения Улицкой, переводы которых в Хорватии пользуются неизменным спросом у постоянных читателей.

Jutarnji list: Русская культура относится к наиболее значимым культурам нашей цивилизации. Какое место в современной постсоветской, путинской России занимает литература? Оказывает ли она какое-то влияние на российскую политику и общество?

Людмила Улицкая: Россия всегда была «литературоцентричной» страной. На протяжении всей русской истории писатели играли важную роль. Лев Толстой совершил революцию духа, привнес важный социальный элемент. Но те времена прошли. И не только в России, но и по всему миру. И не только потому, что кино отняло у литературы первенство. Книги все больше отходят на второй план. Люди вообще стали меньше читать. Они все куда-то спешат. Технологии развиваются так быстро, что мы не успеваем привыкнуть к одному IT-достижению, как нам преподносят уже следующее. Мое поколение черпало большую часть информации о жизни, о мире, об окружающих из книг, а у нынешних поколений есть сотни других возможностей. Мне жаль, что читать стали меньше, но это проблема всей цивилизации.

— Вас часто приглашают на международные литературные мероприятия, но Вы никогда не приезжаете в составе официальных российских литературных делегаций. Кто против — Вы или они?

— И я, и они. Я не хочу иметь отношение к официальным делегациям. Это мой личный выбор. Я, как говорится, «свой человек» и выбираю общество. По-моему, государству не стоит вмешиваться в творчество и в частную жизнь. Я всю жизнь старалась как можно меньше зависеть от государства и от режима. Однако это не означает, что я живу вне общества. Я участвуют во множестве гуманитарных проектов и акций. С миром я поддерживаю связь через общество, а не через государство. Каждый человек создает вокруг себя определенное пространство. Моя социальная функция начинается с моей семьи и друзей. Я не стремлюсь понравиться миру. Кому я не по душе — пусть. Я не заставляю. И когда я пишу, я делаю это для тех, кто вокруг меня, знакомых, кто меня окружает. Я обращаюсь к ним, а если это интересно и другим, значит, вокруг меня много по-настоящему близких людей, пусть мне они не знакомы и я с ними, вероятно, так никогда и не познакомлюсь.

— Возможно, это наследие СССР? Мир «кухни», в которой в то время только и можно было говорить откровенно?

— Да, конечно. При том режиме приходилось создавать свое собственное пространство и свой собственный мир, чтобы выдержать и выжить в социальном, культурном, общественном и любом другом смысле. И да, если хотите, это и есть мир «кухни», о котором вы говорите. Государство никогда ничего мне не давало, да я и не просила. Мои отношения с государством сводятся к тому, что я исправно плачу налоги. Я всегда забочусь о том, чтобы все было аккуратно и вовремя. Такие у меня отношения с государством. И, как мне кажется, с моей стороны это честно.

— Возможно ли это в современной России с ее большими амбициями, ведь Россия вновь хочет стать сверхдержавой, сильным и важным игроком на мировой арене?

— Я к этому не имею никакого отношения. Меня это не касается. Скажу откровенно: власть я не люблю. Я чувствую отторжение к любой власти. Путин в моей жизни не занимает главного места. На моей могиле можно было бы написать слова Осипа Мандельштама: «Власть отвратительна, как руки брадобрея». Он дорого заплатил за это высказывание. Не было в моей жизни ни минуты, чтобы я могла почувствовать симпатию к власти. Я хорошо помню момент, когда я это поняла. Мне было десять лет. Это было в школе, когда нас собрали, чтобы объявить: умер Сталин. Все вокруг меня плакали. Рыдали, погрузившись в отчаяние. Я тоже хотела быть частью этой общей, единой атмосферы. Но как я ни старалась расплакаться и слиться с окружением, я не могла. Это было сильнее меня.

— В то время оба Ваших деда сидели в лагерях.

— Да, но причина была не в этом. Дома о них не говорили ради моей и семейной безопасности. Тот факт, что я так и не слилась с массой и не поддалась общей атмосфере, навсегда на меня повлиял. Позже я повстречала людей, которые тоже не разделяли энтузиазма по поводу режима. Я была не одна. И в таком окружении я чувствую себя очень хорошо. Что касается путинской политики, то для меня она совершенно неприемлема. Мне не нравится тот факт, что человек, возглавляющий мою страну, вышел из КГБ. Я понимаю, что тайная полиция есть везде и существовала с первых дней человечества. Однако повсюду она вторая, а в моей стране это первая сила. И этот факт мне очень, просто очень не нравится. Для меня это просто невыносимо. При Платоне стража, то есть тайная полиция, была кастой, которая проживала в казармах, не вступала в брак и служила государству из идеалистических убеждений. Сегодня эту касту, думаю, в большинстве стран, а в России особенно, образуют коррумпированные наемники, которые любят деньги больше идеологии.

— Вы любите цитировать Иосифа Бродского, который о современной России говорил так: «Ворюга мне милей, чем кровопийца». Но не является ли такой подход оппортунистским? Как говорят в Хорватии, все хорошо, пока не лупят. То есть мы довольны тем, что есть, так как могло бы быть еще хуже?

— Да, во-первых, я могу согласиться, но должна сказать, что сегодня россияне живут лучше, чем когда-либо прежде. Многие мои друзья критикуют меня за подобные слова, но факт остается фактом: Россия никогда не жила лучше. В магазинах полно товаров. Больше нет дефицита. Да, воровство достигло огромных масштабов. Просто монументальных. Существует огромное социальное неравенство. Думаю, нет такой страны, где оно было бы больше. Социальная несправедливость достигла просто эпического размаха. Но люди не терпят нужду. Они сыты, обуты и одеты. Они могут путешествовать и лечиться. Они могут получать образование. Железного занавеса нет. Мои представления о Париже и Лондоне в советские времена сводились к тому, что я вычитала в романах Дюма и Диккенса. Да, все дорого и многим недоступно. Я согласна. Но есть возможности заработать денег. Мы страна контрастов. Это трудно. Власть сопротивляется. Власть хочет быть вечной. Со времен Ивана Грозного и по сей день. И это проблема. Нам еще далеко до демократических идеалов (до смены президентов или правления в течение двух мандатов). Особенно далеки мы от понимания, что государство должно служить человеку, а не наоборот. В России эта идея как-то не приживается.

— Однажды Вы сказали, что Россия за последние сто лет пережила невероятные судьбоносные кульбиты, потрясения, и русских спас инстинкт выживания и стойкость.

— Инстинкт выживания (народов, государств, людей) не прерогатива России и Россией не ограничивается. Есть множество небольших стран, которым удалось пережить все и вынести самое тяжелое бремя на своих плечах. Они не только выжили, но и восстановились. Пример — Эстония. Она не хотела быть советской, но ее вынудили. Она выдержала и устояла. Она выжила. И сегодня, когда я туда приезжаю, я понимаю, что они избавились от того бремени прошлого. Они терпели лишения, но очистились. Советский дух там выветрился.

— Почему России это не доступно? Почему она все еще медлит?

— Мы, в отличие от эстонцев, этого не умеем. И все же я уверена, что в России приходит новое поколение молодых, незапятнанных и нескомпрометированных людей, которые изгонят этот дух и из нашей страны. Этим летом я ходила в Москве на демонстрацию за честные выборы. Там я тоже увидела тот контраст, о котором говорила. Я увидела там современных, красивых, одухотворенных молодых людей, которые хотят новой и честной России. По другую сторону, как римские легионы, стояли суровые, сильные сотрудники специальной полиции, которые бесцеремонно мешали этой радостной молодежи и не давали ей выразить себя. Вот что было хорошего в том столкновении. С одной стороны — молодые, веселые, не запятнавшие себя люди, а с другой — кордоны мрачной полиции в экипировке, защищающей режим. От этой картины перехватывает дыхание. Они — та сила, которая грядет и изменит Россию. Вы должны понимать, что 70 лет советского менталитета и страха наложили глубокий отпечаток на русских. Этот страх, въелся в мозжечок нации. Каждый с этим страхом должен справиться сам, спросив себя: «Откуда он? Нужно ли еще бояться? Разве не пришло время перестать бояться?» Разобравшись таким образом с самими собой, мы все вместе воспрянем.

— По-Вашему, травмы наследуются поколениями, которые тогда еще не жили? Это родители передают им свой страх?

— В Израиле сегодня много дискутируют о том, унаследовали ли новые поколения травму холокоста. Лично я в это не верю. Это все какие-то постфрейдовские теории. Тема преодоления рабского менталитета очень обширна. Но, как я думаю, поколения, которые несли на себе этот груз, постепенно отживают и уносят травму с собой в вечность.

— В путинской России Вас называют «врагом родины», предательницей, потому что Вы не питаете патриотических чувств.

— Мы вынуждены жить с этим, хотя все это фальшь. Они все время хотят подсунуть нам, как кукушкины яйца, мысль о том, что любовь к родине равняется преданности режиму. Но, простите, это не так. Я биолог. Любое живое существо рождается в каком-то определенном месте и привязано к нему. Перелетные птицы всегда возвращаются, чтобы отложить яйца в том же самом месте, но понятие родины им не знакомо. Эти птицы не патриотичны, но считают это место своим. Они хотят там находиться, вить там гнездо. Это вписано в их генетический код. Чувства к родине нельзя навязать, а тем более закрепить режимной печатью и вбить в голову. В 70-х годах так поступали в СССР, и к чему это привело?!

— А что для Вас родина?

— Вид из окна. Друзья, которые заходят поболтать. Запах маминой стряпни. Язык. Первое впечатление. А то, что мне предлагают в качестве родины: парады, режимные торжества, гимн Михалкова — все это не для меня. Я против, чтобы кто-то диктовал и навязывал мне понятие родины. Ее ощущаешь или нет. Родина — это не идеология, не политика и уж точно не ее протагонисты. Моя родина и мое отношение к России определенно не то же самое, что сегодня мне предлагают господа чиновники.

— Вы как-то сказали, что в России путают отношение к родине с отношением к империи.

— Мир кардинально изменился. Мы живем в динамичное время. Эпоха империй прошла. Наша империя — последняя. Проблема нашей власти состоит в том, что она не хочет признавать этот факт. Нас возвращают к Сталину, к СССР. Наш глава государства заявляет (без колебаний и малейших угрызений совести), что распад СССР был крупнейшей катастрофой! И это воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но, господи боже, распалась Римская империя, Османская, Австро-Венгерская. Распадается и Британская. И даже не столь важно, хорошо это или плохо. Идет исторический процесс. Разве цель не в том, чтобы наша планета, страдающая от серьезных климатических проблем, была для нас домом? Для всех нас. Кстати, и ваша история, прошлое Балкан подтверждает, что смысл жизни не может заключаться в мелких, исключительно национальных интересах.

— Сегодня, по прошествии 30 лет после падения Берлинской стены, мы видим, как Европа, особенно Восточная, погрузилась в крайний консерватизм. Неустанно звучат призывы вернуться к дедовским традициям, а коммунистический образец заменили националистическим.

— Идея объединенной Европы прекрасна. Но, к сожалению, столь благородные и великие идеи побеждают не сразу. Когда Маркс писал свой манифест коммунизма (я утрирую), то не предполагал появление лагерей. Идея объединенной Европы буксует, но отказываться от нее нельзя. У человечества нет другого выхода. Либо мы начнем все вместе жить, либо все вместе погибнем. А что касается упомянутого вами «возвращения к дедовским традициям», то что под этим подразумевается? Нам следует обуть березовые лапти и набросить на себя волчьи шкуры? Я воспринимаю подобные призывы вернуться к традициям именно так. Технологии едины. Наука едина. Искусство. Все это мировые достижения. Вот на что нужно ориентироваться.

— Многие говорят, что современный мир напоминает 30-е годы ХХ века, и в крупнейших странах мира, начиная с США и Великобритании вплоть до Восточной Европы, у власти стоят второсортные политики.

— Мне кажется, что сегодня мировая политика поражена вирусным заболеванием. Я имею в виду второсортных популистов. И все хотят править вечно. Возникает конфликт между обществом и государством. Государство побеждает, хотя на самом деле должно побеждать общество. Государство — это служебный аппарат, который должен служить обществу. Но нынешние мировые лидеры опираются на самые необразованные и примитивные слои общества. Те их поддерживают и являются залогом сохранения их власти. Поэтому Трамп, Путин, Джонсон, Орбан и многие другие так похожи друг на друга. Я бы хотела, чтобы миром правили просвещенные, умные и добрые люди. Будь я господом богом, так и было бы.

— В ваших романах всегда находится место перипетиям судьбы. Насколько, по-Вашему, все предопределено, и можно ли обмануть судьбу? Была ли судьба России предопределена?

— Хотя я сама генетик, я при этом фаталист! И противоречия тут нет (смеется). Сегодня мы можем «пощупать» гены. И именно там генетика смыкается с фатализмом. Человек с определенной структурой будет вести себя в соответствии с ней. То есть соотношение вклада родительского воспитания и унаследованных качеств — пятьдесят на пятьдесят. Это и формирует нашу личность. Кто-то любит футбол, кто-то — оргии, кто-то — партийные заседания, и только кажется, что все эти люди росли в одинаковых условиях. Все мы разные, и мы свободны. По-моему, свобода чрезвычайно важна для прогресса человечества. И если возвращаться к теме России, то она на протяжении всей истории испытывала одни и те же проблемы: власть всегда была суровой, и народ отвечал на суровость власти. Все это продолжается по сей день. Утомительно, но неизменно.

— Хождение по замкнутому кругу?

— Возможно, даже не по кругу, а по спирали. Хотя вообще это одно и то же.