СМИ

Три месяца назад, ровно в середине весны, весь мир облетели шокирующие кадры горящего собора Парижской Богоматери — одного из главных символов Франции, одного из главных символов христианской Европы и, пожалуй, одного из главных символов культурного наследия Запада, как цивилизации. Теперь, по прошествии некоторого времени, можно осмыслить произошедшее более подробно и предметно.

Почему эта культурная трагедия стала такой показательной? Почему сгоревший Нотр-Дам многие считают аллегорией всей современной Европы? И почему эта маленькая катастрофа не могла не произойти?

Пепел Парижа

В тот день казалось, что весь Париж горел. Кадры собора Парижской Богоматери с пламенем, прыгающим по готическим башням-близнецам, рушащимся шпилем, падающим вниз расплавленным свинцом, залитым огненными бликами ночным небом, и звоном колоколов Сен-Сюльпис, скорбящих о гибели великого памятника архитектуры, облетали мир в считанные секунды через социальные сети, отдаваясь каким-то неясным экзистенциальным ужасом, который отвыкло испытывать атеистическая часть человечества.

Древний собор, казалось, был сделан из легковоспламеняющихся материалов. Но этот пожар вряд ли касается одного лишь горящего здания. Он стал кульминацией тлевшего векового конфликт между церковью и государством во Франции, который почти наверняка будет разжигаться дальше искрами взаимных обвинений. Но теперь уже на руинах. Что именно привело к огненной катастрофе одного из самых незыблемых и известных национальных памятников Франции?

В докладе в 2017 году о плачевном состоянии собора один правительственный чиновник заметил: «Во Франции и без того есть тысячи памятников» - предполагая, что главный собор Парижа не был самым неотложным делом для восстановления. «Он и так не упадет» - теперь эти слова, без сомнения, будут преследовать данного чиновника всегда. Они — эталонное воплощение той политики «невмешательства» по отношению к памятникам вообще, и религиозным памятникам в особенности, которую десятилетиями негласно ведёт французское государство.

Ненужное наследие

В отличие, скажем, от Великобритании, церковь и государство во Франции официально разделены. Процесс, который начался во время революции 1789 года и последующего подавления церкви революционными правительствами, привел к массовой конфискации церковной собственности, включая великие соборы Франции - фактической национализации самой ткани французского католицизма.

Не имеет смысла рассуждать о том, насколько правы были те, кто всё это когда-то начал. В «старые добрые времена» дореволюционного позднефеодального режима церковь была всемогущей, сказочно богатой и невероятно влиятельной в обществе. По сути, организационно она была частью того режима. И расплата была неизбежна. Затем эти связи между церковью и государством были восстановлены Наполеоном только для того, чтобы быть разорванными снова, когда Палата депутатов приняла закон, устанавливающий «третью республику» Франции как светское государство в 1905 году. С того момента религия больше не будет играть роли в государственных делах, и, более того, вся церковная собственность станет государственной собственностью, соборы и часовни будут фактически сданы в бесплатную аренду католической церкви.

С тех пор государство несет ответственность за содержание церквей, часовен, соборов и епископских дворцов, построенных до 1905 года. По крайней мере номинально. Далее последовали сто лет споров с государственными чиновниками, предпочитающими рассматривать главные соборы страны как музеи, и церковной иерархией, сопротивляющейся любой такой десакрализации. В Париже собор Парижской Богоматери перешел под контроль министерства культуры, как и все великие соборы Франции, стал получать по 2 миллиона евро в год на восстановление — по сути, на текущую косметическую реставрацию. Довольно жалкая сумма для архитектурного памятника такого значения и такого возраста. Тем более учитывая ужасное состояние старой церкви к 2017 году, когда затевался нынешний ремонт, закончившийся столь плачевно.

Церковные власти считали, что реставрация - это ответственность правительства, раз уж оно заявило, что является владельцем собора. Правительство же указывало на свое соглашение с парижской епархией, в котором оговаривалось, что «арендаторы» обязаны содержать здание. Это была долгая борьба за дополнительные деньги для необходимого ремонта. Принимавшая, порой, весьма специфические формы. К примеру, одна из идей по разрешению кризиса финансирования была выдвинута назначенным Эммануэлем Макроном попечителем культурного наследия Стефаном Берном, который предложил, чтобы соборы, такие как Нотр-Дам, взимали плату с посетителей. Довольно оригинальная идея для действующих церквей. Разумеется, эта мысль «не нашла понимания» - буря критики как со стороны клириков, так и католических мирян, буквально смела любые доводы этого «попечителя». Идея была названа нарушением закона 1905 года и еще одним примером «коммерциализации нашего общества». То и другое, вероятно, абсолютно справедливо. На данный момент инициатива снята с повестки дня. Вопрос, надолго ли. Другой идеей по нахождению финансирования культурного наследия является специальная лотерея по восстановлению национальных памятников. Но, хоть она и относительно более приемлема, но коренным образом проблему вряд ли решает.

Часть проблемы для великих соборов Франции заключается в том, что, наряду с отсутствием финансовых инвестиций, французский народ на самом деле не вкладывается эмоционально в свое древнее религиозное наследие. Как сказал всё тот же Стефан Берн в недавнем интервью: «Даже британцы больше уважают свое наследие, чем мы, французы». Отложив в сторону неподдельное горе общества, наблюдавшего, как Нотр-Дам горит, статистика посетителей основных достопримечательностей Реймса, Шартра и Амьена показывает, что подавляющее большинство их приезжает из-за рубежа. То же самое относится и к Нотр-Дам. Французы, похоже, не очень желают исполосовать возможности, предлагаемые их великолепным архитектурным наследием.

Призраки великой культуры

Безразличие французов имеет глубокие корни. Оно - результат той войны, которая в течение двух столетий шла во Франции между секуляризмом и католицизмом. Ещё двести лет назад главный собор Парижа пострадал от рук воинственных санкюлотов, но, по крайней мере, Нотр-Дам в целом пережил самые худшие времена разрушений 1790-х годов. Другие великие средневековые церкви миновали их не так успешно, и судьба одной из них, аббатства Клюни в Бургундии, является эталонным примером поощряемого государством иконоборчества. Разорённая революционным правительством, возможно, самая большая романская церковь в Европе пережила годы вандализма и войны неповрежденной только для того, чтобы стать жертвой спекулянтов собственностью и местных строительных дельцов в 1820-х годах, уже после реставрации Бурбонов. С завидной эффективностью каменная конструкция церкви была демонтирована почти полностью и впоследствии быть найдена «рассредоточенной» по всему городу и области. Бизнес и строительный бум победили наследие. Увы, но именно этот случай стал для французской культуры чем-то вроде грозного предзнаменования.

Те, кто сейчас, приехав в страну, заходят в соборы северной Франции, бывают поражены отсутствием посетителей. По их словам, Реймсский собор теперь похож на огромную пустую пещеру, его радостное расписное стекло заливает сумрачный интерьер пустынным великолепием, и никто, кроме горстки туристов, не восхищается им. Изредка туда заходят вереницы школьников, но на этом посещение его местным населением заканчивается. И ведь эти соборы - одни из величайших достижений человеческого мастерства, изобретательности и художественного гения, не имеющие себе равных нигде. Они остаются практически незамеченными. Призраками, сквозь которых смотрят.

Но Нотр-Дам страдал от другой проблемы. Более 13 миллионов посетителей в год — это то, что сказалось бы на конструкции любого здания, наряду с климатическим воздействием, загрязнением и некачественным текущим ремонтом. Еще до пожара счет за реставрацию был ошеломляющим - он составлял € 150 млн.

Неудивительно, что плата за содержание вряд ли под силу местным приходским сообществам, едва смогшим наскрести на новую церковную крышу, не говоря уже о ремонте стекла 12-го века или органа 18-го века. В то время, как сумма, потраченная государством на памятники Франции, упала на 40% в период с 2010 по 2017 год, а частные пожертвования упали еще более резко - на 50%. Многие из пожертвований, которые были сделаны для ремонта в Нотр-Дам, например, пришли из-за рубежа, в основном из США.

Чтобы решать денежный вопрос, приходские священники прибегали в прошлом даже к продаже церковной мебели. Тоже антикварной, с которой расставались, чтобы сохранить стены. Столь необходимая, но часто неудачная реставрация также проводилась без юридически необходимого обращения к местной бюрократии, а 50-летнее противостояние между официальным духовенством и католическими консерваторами по поводу переориентации алтарей, рекомендованной II-м Ватиканским собором, привело к тому, что странные, уродливые временные явления стали постоянными.

Острые грани вопроса

Указание Стефана Берна на английский пример интересно тем, что у Британии есть хотя бы некая «индустрия наследия», которая более развита, чем французская, и включает церкви и соборы в « инфраструктуру национальной истории». Доход от посетителей там является лишь частью гораздо более сложной и устоявшейся системы получения дохода.

В Англии, которая фактически имеет государственную церковь, соборы отвечают за свое собственное финансирование, но получают гранты и стипендии от церковных комиссаров — органа, подотчетного парламенту и общему Синоду Англиканской Церкви с инвестиционным фондом более ?8 млрд. Эта система, так или иначе, работает, но, при этом, требует, чтобы соборы управлялись как бизнес. Такова специфика англиканства в целом, но католическая церковь во Франции остается враждебной к подобному подходу. Как утверждал влиятельный французский религиозный публицист Пьер Эрве Грожан: «Больше, чем когда-либо, нам нужны места тишины, красоты бесплатно. Места открытые для всех».

Однако, помимо этого, в данном вопросе присутствуют и другие точки напряжения, особенно характерные для «мультикультурного общества» последних лет. За разговорами об ответственности за ремонт национальных памятников дебаты вокруг государства и его отношений с католической церковью могут принять потенциально весьма токсичный характер. Те ограниченные средства, которые министерство культуры выделяет на проекты по сохранению культурно-исторического наследия, идут в основном в католические фонды, в то время как исламские, еврейские и другие христианские конфессии конкурируют за скудные остатки. В этом нет ничего удивительного или несправедливого. Культура Франции — это католическая культура. И большинство церквей, построенных до 1905 года, были католическими. Мечети, синагоги и протестантские церкви, как правило, являются более поздними фондами и поэтому предоставлены сами себе, даже вынуждены бороться с законами, ограничивающими их финансирование из-за рубежа. Но подобные аргументы в современном мире мало кого останавливают и начала разговоров о дискриминации ещё и в этой сфере пока удаётся избегать просто каким-то чудом.

Но есть и другое измерение в аргументации «церковь-государство». Недавняя дискуссия по переоценке светского фундамента французской республики (тема, поднятая депутатом Ивом Жего в 2011 году) вызвана требованием ультраправых об официальном признании ведущей роли христианского и особенно католического наследия Франции. Это вызвало очень острую реакцию либеральной части политического спектра, усмотревшей в такой постановке вопроса попытки маргинализировать нехристианские общины и поставить под сомнение правомерность «прогрессивной политики», во многом противоречащей ценностям традиционного христианства. Но даже не смотря на то, что католическая церковь в современной Европе имеет явную проблему с имиджем, и французское общество является одним из самых секулярных в западной Европе — подобные предложения находят в нём отклик, который больше, чем можно было бы предполагать, наблюдая за Францией со стороны. Достаточно сказать, что даже президент Николя Саркози активно превозносил «великолепное христианское наследие» Франции, говоря про католические соборы и монастыри: «Это Франция корней. Это Франция, которую мы любим». Довольно неожиданные высказывания для нынешней Европы. Впрочем, Николя Саркази всегда твёрдо придерживался того, что принадлежит к католической культуре и католической вере.

Однако в его правление тоже мало что изменилось.

Народный символ

Нынешний Нотр-Дам снова стал символом не только Парижа, но и самой Франции. Однако теперь уже в новом качестве. Если говорить о самих французах, а не о тех, кто восхищается Францией из-за её пределов, то до понедельника 15 апреля 2019 года если кто-то из них и думал о символе Париже, то, скорее всего, на ум ему приходила Эйфелева башня или Триумфальная арка, а не Нотр-Дам. Это отражает ментальную и экзистенциальную путаницу в сердце Франции. А ещё её внутренние духовные противоречия. И главный вопрос здесь: а нужно ли вообще современной Франции её наследие? С уменьшением числа прихожан и растущим безразличием к религии, для чего ей эти великие памятники? Есть ли в них для неё ценность, помимо их туристической привлекательности? Отделение церкви от государства когда-то должно было положить конец вторжению религии в светские дела. Но отделение от государства религии неизбежно обернулось отделением от него его же собственной культуры и истории. И теперь сожжение одного из самых известных религиозных памятников Франции вскрыло эту жуткую правду.

Рекордные сборы денег на реставрацию, объём которых превысил €1 млрд. всего через два дня, скорее всего гарантируют, что Нотр-Дам снова поднимется из праха. Но обугленные стены восстановят, а проблема останется. Потому, что она не в этих стенах, а в сердце французского государства — в самой основе его отношений даже не с религиозными памятниками и религиозными фондами, а с самим понятием религии. И не имеет значения, сколько миллиардеров предложило финансирование для одного единичного громкого проекта, порождённого трагедией. Правительство и дальше будет продолжать уклоняться от своих обязанностей, а католическая церковь будет продолжать балансировать между государственным и частным финансированием. И это всё и дальше будет, в лучшем случае, частичным решением, а в худшем – прикрытием трещин. Есть ли смысл требовать особого статуса для каждого из исторических памятников, если глобальное решение отсутствует?

Политики указывают на Италию, где Церкви достигли своего рода музейной роли, но это тоже некая степень десакрализации памятников, которые, помимо культурного и исторического, имеют ещё и духовное значение. А ведь людям и дальше будут нужны «места тишины, открытые для всех». И это всегда будет актуально даже для современной Европы, где к ЛГБТ-сообществу гораздо более приветливы, чем к собственной культуре и собственной истории.

Имеет смысл вспомнить, что великие соборы 12-го и 13-го веков совсем не даром считались великими ещё тогда, когда создавались — они были результатом усилий всего общества, они были «народными церквями», как назвал их английский писатель и ученый Уолтер Патер. Именно в этом, во многом, их дух. И говоря об усилиях по восстановлению Нотр-Дам, французский миллиардер и общественный деятель Бернар Арно рассуждает именно о необходимости возрождения этого духа. По его мнению, речь должна идти даже не о коллективном восстановлении Нотр-Дам, а о коллективном восстановлении французской истории и культуры: «Это должно быть коллективное усилие, как то было в Средние века, когда Нотр-Дам был впервые построен».

Человеческие жизни в на фоне истории древнего памятника могут быть короткими, и даже очень короткими. И у нынешнего поколения французов есть обязательства перед теми, кто был до них, и теми, кто будет после, передать славу Нотр-Дам, славу соборов Реймса и Шартра следующим поколения, чтобы у них тоже были «места тишины». Потому, что иначе этих поколений просто не будет. Их сменит кто-то другой, чья культура будет ничем не связана ни с Францией, ни с её великим наследием.

Чтобы этого не произошло, необходимо снова найти тот дух, который построил эти великие памятники человеческой цивилизации. И, как минимум, это требует того, чтобы о данной цивилизации снова вспомнили. Вернув, наконец, миру ту Европу, которой восхищались поколения и которая сейчас более всего похожа на сгоревший Нотр-Дам.

Павел Раста.