СМИ

«Не езди туда, прошу тебя. Я прослужил два года на фронте и знаю, о чем говорю. Тебя застрелят на месте, а в лучшем случае ты окажешься в тюрьме», — Саша, бывший военный, 22 года.

«Недавно в телефонном разговоре я спросил у одной своей бывшей коллеги, которая работает в Донецке, как у нее дела, а она ответила мне что-то вроде: „Хорошо, республика процветает, власть строит…" Больше я ей не звонил. Люди совсем отупели от пропаганды», — Александр, врач, 45 лет.

«В Донецке царит порядок, а уровень жизни не такой уж низкий. Зарплаты там даже выше, чем у нас в Авдеевке. По украинскому телевидению говорят другое, но это неправда», — Алеша, торговец, 30 лет.

Сколько людей в действительности осталось в Донецке, неясно. Единственные, не слишком достоверные данные публикует сама ДНР, и согласно им численность населения вернулась к довоенному уровню, то есть к миллиону человек. Однако не обязательно так оно и есть на самом деле. После начала боев в 2014 году город почти полностью опустел, а по мере нормализации ситуации на фронте люди стали постепенно возвращаться.

«Я помню, как через год после начала войны в Донецке осталось очень мало людей, —вспоминаю я слова Ленки, гуманитарного работника из организации „Человек в беде", которую я встретил в Славянске и которая в начале войны работала в Донецке. — Свою роль сыграло то, что зачастую на Украине им не удалось прижиться и найти хорошо оплачиваемую работу. К тому же на остальной Украине к этим людям относятся очень негативно, потому что считают виноватыми в войне».

Некоторые переехали в Донецк после войны из-за внутренней миграции в ДНР, причиной которой стали экономический упадок в периферийных областях и опасности, связанные с близостью фронтовой линии. Однако многие отказались мириться с новыми порядками и покинули ДНР навсегда.

«Когда я получил зарплату консервами, я понял, что оставаться нет смысла», — сказал мне врач Александр, когда мы вместе ехали из Краматорска в Мариуполь, где он теперь работает в местной больнице и преподает в университете.

«Украина открывается навстречу миру, а ДНР пятится назад. Тут у меня намного больше возможностей», — объяснил мне молодой IT-специалист Максим. Он стал моим соседом по комнате в Покровске, куда переехал факультет, на котором он учился в Донецке.

Владимир, парень лет 25, которого я встретил на российском пограничном переходе близ Харькова, бежал, опасаясь донецкого режима. До войны он занимался незаконной перепродажей угля и торговал оружием на черном рынке: «Кое-кто знает, что у меня есть деньги. Если я вернусь, то меня посадят и все отберут».

При этом он сам активно участвовал в организации референдума в своем родном Торезе и даже собирался вступить в отряд Игоря Гиркина в Славянске. Но вскоре он изменил свое мнение и уехал: «К власти пришли бандиты и олигархи».

Теперь он живет то в Москве, то в Ростове и надеется, что однажды сможет вернуться домой: «Я жду результатов украинских президентских выборов, ведь по-прежнему есть надежда, что ДНР и ЛНР присоединятся обратно к Украине».

Но многих новые порядки устраивают. «Я езжу работать в Москву на строительство метро, где платят хорошие деньги», — говорит шахтер-пенсионер Василий из Макеевки, которого я встретил в Покровске, куда он приехал за украинской пенсией. «В ДНР мне нравится. Детям в школе не приходится учить украинский язык, и Киев там не властен. А для меня это важнее всего».

Я приехал бороться за коммунизм

В отеле, где я должен ночевать, нас встретил администратор, мужчина лет 40, перс по национальности. Звали его Мухаммед. Он вырос в Азербайджане, помнит Советский Союз и придерживается крайне националистических пророссийских взглядов. В Донецк он переехал в 2016 году из-за своей подруги, которая отсюда родом.

Когда началась война, отель потерял большую часть клиентов. Мухаммед проводит дни, лежа на диване и просматривая пропагандистские передачи. Зарабатывает он тем, что иногда разрабатывает дизайн ковров. Он кажется довольным. «ДНР свободная страна», — говорит он убежденно. У него масса друзей среди местных военных и русских националистов. С ними он иногда коротает время, выпивая в донецких клубах.

Мухаммед — один из сотен тех, кто приехал в недавно созданную страну из разных концов мира в поисках новых возможностей, приключений или в стремлении бороться за преимущественно антизападные и социалистические идеалы, с которыми местный режим себя связывает.

В кухне отеля сидят двое молодых мужчин, которые пришли к Мухаммеду в гости. «Рав», — представился один из них, высокий черноволосый мужчина в майке с логотипом луганского военизированного формирования «Призрак». «Я — из Индии, а вот Сауль — из Испании», — представил он вежливо улыбающегося коллегу, который не говорил ни по-английски, ни по-русски. «Мы вместе служим в армии. Сауль тут новичок. Он только что прошел комиссию и психологическое тестирование».

Без лишних вопросов он налил мне пива и с интересом принялся выспрашивать, откуда я приехал в Донецк и зачем.

«Ты приехал с Украины?» — не верил он собственным ушам. Он сам там никогда не был. «Но я туда и не хочу. Там фашисты», — у него такие же представления о вражеской стране, как и у большинства других добровольцев.

Рав приехал в Донецк, потому что прежняя работа менеджера в ресторане его якобы не устраивала. «Связаться с иностранными батальонами через интернет, не будучи в стране, легко», — добавляет он.

«Рассел Бентли, доброволец из США, еще до приезда нашел мне место в иностранном батальоне „Хан", который является вооруженным отрядом в составе организации „Суть времени". Это отсылка к одноименному российскому неокоммунистическому движению, а в ДНР стремятся к восстановлению Советского Союза», —объяснил мне Рав.

Рав и Сауль — добровольцы, которые приехали в Донецк воевать из личных убеждений. Другие же бежали сюда от закона или приехали как наемники.

«Я родился в индийском Пенджабе в традиционной крестьянской семье, — продолжает свой рассказ Рав. — В Индии много опасных сект, которые крадут, насилуют и убивают. Я рос в притесняемой сикхской диаспоре, что утвердило меня в необходимости соблюдать права человека. Я верю в равенство и толерантность вне зависимости от расы, пола и вероисповедания. Западная система не чтит эти идеалы, а мы за них боремся, поэтому я тут».

Рав описывает службу в армии. «После обучения я следил за передвижениями противника на радаре. Моя работа не очень рискованная, но каждый день я узнаю, что одного из моих друзей только что убили. Я уже привык, и это пугает меня».

«Каким требованиям нужно отвечать, чтобы приняли в армию?» — спрашиваю я Рава.

«Никаких судимостей, разные медицинские требования и профессиональная подготовка. Но люди нужны не только для фронта: мы набираем механиков, инженеров и технических специалистов».

Рав решил покинуть Индию навсегда, так как после возвращения ему, как и большинству других добровольцев, грозило бы уголовное преследование и срок.

«За три года тут можно получить гражданство. Оно у меня уже почти в кармане». Но семье о том, что он на Донбассе, Рав так и не рассказал: «Они думают, что я работаю в Москве».

Час ночи, и выпитое пиво начинает на нас сказываться. Саулю и Раву нужно встать в пять утра, чтобы быть в казарме вовремя. Сюда они иногда приходят отдохнуть от военной жизни.

Потом ночью меня несколько раз разбудили отдаленные, но отчетливые звуки взрывов. В Донецке легко забыть о том, что фронт все-таки близко.

Постиндустриальная стагнация

На следующее утро я отправился за Донецк в направлении шахтерских городов Шахтарск, Торез и Снежное. Уже на автобусном вокзале на юге города видна оборотная сторона ДНР. У окошка выстроилась длинная очередь взволнованных людей. К пассажирам постоянно подходит несколько человек, которые выпрашивают у них деньги.

В Макеевке, промышленном предместье Донецка, современный и ухоженный центр заменяют старые панельные многоэтажки. Многие из них ветшают и зияют пустотой. После войны из ДНР уехало много людей, в основном из периферийных областей, откуда многие переехали в Донецк. Снежное, когда-то процветающий шахтерский город, выглядит опустошенным. Над центром возвышается ржавеющий копер уже закрытой шахты. Над широкими бульварами, напоминающими о былой славе, возвышаются памятники Ленину, красноармейцам или советские звезды и танки. Украинские флаги, нарисованные на стенах домов, перечеркнуты.

«До войны тут работали еще две шахты, а сейчас частично — только одна. Но все равно там работает мало народу. Работы нет, и люди уехали», — говорит мне водитель городского автобуса, который, кроме меня, везет еще пять человек — все пенсионного возраста.

После распада СССР и перехода к рыночной экономике горнодобывающая промышленность, которая образовывала костяк местной экономики, начала приходить в упадок, и регион очень обеднел. И тем не менее большое количество шахт продолжало работать в основном благодаря государственным дотациям. Начало войны и вызванное ею нарушение связей с Украиной, куда отправлялась значительная часть угля, нанесли по горнодобывающей промышленности очередной удар. Из-за временной остановки добычи многие шахты были затоплены. Другие закрыли сами сепаратисты, которые сначала национализировали всю промышленность, а потом мизерный бюджет не позволил им поддерживать убыточные предприятия на плаву.

Для трети домохозяйств, согласно исследованию Всемирной продовольственной программы ООН, основным источником средств к существованию стали пособия от государства. Но и для многих других семей они являются значительной частью дохода. По местным официальным данным, средние зарплаты тут колеблются в районе десяти тысяч рублей. Но в ДНР существует большое неравенство, и реальные зарплаты большинства граждан, по данным независимых докладов и исследований российских и украинских журналистов, составляют от трех до десяти тысяч рублей в зависимости от квалификации. По сравнению с Украиной, где средние зарплаты, кроме Киева, достигают в пересчете 15 — 20 тысяч рублей, местные доходы отстают. Кроме того, снабжается ДНР преимущественно из России, где все дороже, чем на Украине, и это сказывается на стоимости товаров в местных магазинах.

За порядок надо «платить»

В Зуевке, горняцком поселке, близ которого на месте прежней свалки по инициативе нескольких местных активистов разбили сквер и устроили пляж, я познакомился со смотрителем местного туристического центра.

Энергичный мужчина лет 30 с бородой, который попросил не называть его имени, пригласил меня на ужин на террасе своего дома, построенного над долиной, по которой протекает река, окруженная рощей. Он вырос в Донецке, но потом сменил город на деревню, где построил дом.

Новые политические порядки ему не нравятся, и остался он только потому, что очень привязан к здешним местам. Жизнь в уединении в деревне позволяет ему жить относительно нормальной жизнью, несмотря на сложную политическую ситуацию.

За столом с нами сидит друг хозяина, который молча ест свою порцию гречневой каши. Иногда он бросает укоризненный взгляд на хозяина: «По пути назад его остановят, посмотрят его фотографии в телефоне, узнают, где он был, спросят, что ему тут говорили — и у тебя проблемы».

«Главное, веди себя разумно, — говорит мне хозяин. — У меня есть жена и маленькие дети. У меня уже несколько раз проводили обыск. Видимо, они хотят что-то на меня найти.

Тут никогда не угадаешь. Это было в 2014 году. Один знакомый ехал на машине и случайно свернул в запретную зону. Донецкие солдаты его избили и прострелили ему колени. Теперь он навсегда калека», — вспоминает он начало войны, когда в регионе царил хаос и насилие. «До другого тоже добрались. Он не был святым и нажил себе врагов, а когда сепаратисты встали у власти, они за ним пришли. Он едва выжил. Теперь он тоже солдат. Ему не оставалось ничего другого, ведь это один из немногих способов тут прокормиться».

«Телевизор я не смотрел уже четыре года, там все врут», — продолжает хозяин. «Например, они утверждали, что украинцы накажут нас за сепаратизм. Люди отчаянно защищались, потому что боялись. Но ничего подобного не произошло», — излагает он мнение, которое в ДНР я встречал очень редко, но иногда все же слышал. «Русские обстреливали Зуевку, но сваливали все на украинцев, чтобы настроить людей против Киева».

На минуту он замокает и, подумав, добавляет: «Я слишком разговорился».

Остатки каши мы доедаем в тишине. После ужина я прощаюсь и иду вниз к реке.

За порядок, который так хвалят люди в ДНР, приходится чем-то «платить». Режим правит твердой рукой. В ДНР по-прежнему действует комендантский час, а также запрет на хранение оружия и азартные игры.

«Если бы негр продавал тут на улице наркотики, его не было бы уже на следующий день», — звучат у меня в голове слова Алоиза, чеха, воюющего в рядах сепаратистской армии, который не мог нахвалиться местным порядком.

Но другие люди тоже избегают разговоров о политике. Трудно узнать, что они думают о режиме на самом деле.

«Пшш, ведь открыто окно! Тут никогда не знаешь, кто тебя услышит», — ответил мне, например, Владимир, пожилой водитель, который перевозит пассажиров через фронт, когда я спросил его, согласен ли он с режимной политикой. Владимира я встретил в хостеле в Донецке,

Жизнь нормализовалась

В роще раздается громкая музыка. С одной стороны слышится русский поп, а с другой — западные хиты. Лучи вечернего летнего солнца все еще греют. Люди беззаботно купаются в озере неподалеку. Чуть дальше размещен палаточный лагерь. В воздухе разносится запах жареного мяса. Парни со своими девушками сидят на земле и курят кальян.

«Ты откуда?» — кричит мне озорно мускулистый молодой парень с голым торсом, который представляется Кириллом. Он приглашает меня в компанию своих друзей. Большинству из них чуть за 30. Некоторые — с женами. Поодаль играют дети. На веревке висит флаг ДНР.

Кирилл гостеприимно наливает мне водки и сыплет одно ругательство за другим в адрес Украины. Сам он называет себя русским и донецким патриотом. «Он шпион, а мы их тут не любим», — шутит на его счет со смехом молодой компьютерщик Виталий. Кирилл раньше работал в украинских спецслужбах, а теперь работает в структуре безопасности нового режима. Но Виталий обнимает Кирилла: «Ладно, я ему прощаю. Он же мой друг».

Россию и ДНР он критикует. Другие парни, тоже компьютерщики из Донецка, соглашаются и говорят, что не поддерживают взгляды Кирилла, хотя они тоже очень критично относятся к Украине.

Виталий наливает мне еще рюмку водки. «Жизнь в ДНР не сахар. Я, компьютерщик, могу заработать максимум 400 долларов в месяц. По сравнению с довоенными зарплатами это маловато. Но зато аренда жилья почти бесплатная. Я живу в центре города. Рядом со мной — лучшие клубы, откуда я могу водить красивых девушек прямо домой, потому что квартира прямо за углом», — с улыбкой рассказывает он.

Хотя война еще не закончилась, ситуация на фронте уже более или менее успокоилась, и внутри региона никакой опасности уже нет. Новый режим жесткий, однако самый репрессивный период, связанный с первоначальным укреплением власти, уже позади, как и невообразимый хаос. Жизнь в ДНР, несмотря на неблагоприятную обстановку, в целом нормализовалась.