СМИ

Здесь мелким песком пропитывается все: одежда, кожа, глаза, легкие. Песок этот, пыль эта земная, донбасская, луганская, летящая с терриконов, помнит каждый день из пяти лет войны; когда настанет Страшный суд, она будет свидетельствовать – донбасская земля. Все припомнит. Вчера я разговаривала с улыбчивым дядей Вовой, он радовался весне, цветущим абрикосам, он радовался, что не летят снаряды по его прифронтовому городку и что в городок возвращается молодежь. Вот, говорил он, посмотри, девушка с коляской гуляет, жизнь-то продолжается. Пять лет назад он хоронил внучку, снаряд прилетел во двор, внучку хоронили без головы, голову так и не нашли. А через час телефон взорвался звонками и сообщениями. Путин подписал указ о выдаче российских паспортов. Люди не верили. Переспрашивали. Некоторые плакали от радости. Одна милая и славная бабушка восьмерых внуков сказала: – Вот здорово-то! У меня две дочки в Испании, так я хоть к ним съезжу. А то по украинскому паспорту мне никак не выехать. Она пять лет воюет, на Украине в розыске, загранпаспорт ну никак не оформить, безвиз бесполезен. Некоторые скептически пророчили: теперь с Донбасса уедут все, останется пустая земля, на которой будет продолжаться бесконечная война. Я в этот момент думала про дядю Вову. Он не выезжал никуда, все пять лет проработал в «Луганскгазе», первые пару лет войны практически на каждой смене выезжал под обстрелом чинить прорвавшиеся газовые трубы, иногда прямо под огнем. Похоронил внучку. И никуда не уехал. Говорил: это я в девяностые мог на заработки в Москву ездить, а сейчас уже не поеду. Устал. Еще я думала, что российский паспорт не вернет дяде Вове внучку. Еще я думала про тех, кто за эти пять лет спился или застрелился, потеряв всякую надежду на лучшее будущее. Я знала и первых, и вторых. Я знала парня, который выстрелил себе в голову из автомата и долго, мучительно, страшно умирал. Вокруг не было ни войны, ни мира, ни движения вперед, ни даже отступления. Вокруг было безвременье, лишающее всех смыслов сразу. Еще я думала, как мучительно стыдно мне было приезжать в Донбасс в последние два года. Мне заглядывали в глаза без обвинения, но и без надежды. Без осуждения спрашивали: «А что, в России про нас еще интересно?» Я не могла ответить на этот вопрос. Некоторые открыто говорили: если бы я знал, чем это кончится, я не пошел бы ни на какой референдум. И другие говорили: неужели Россия совсем нас бросила, неужели нет никакого выхода из бесконечных Минских соглашений? Мне сотню раз, наверное, задали этот вопрос. Военные меня спрашивали, почему им не разрешают стрелять. Мирные меня спрашивали: наверное, нас уже никогда не присоединят к России, да? Я чувствовала себя так, словно лично предала каждого из этих людей, живых и мертвых, словно я каждому из них пообещала солнечное небо над детской площадкой и запах молока, а привела на кладбище, где пахнет гнильем. И день сурка какой-то бесконечный, с разрывами снарядов посреди окопов, что ни неделя, то похороны. Этот указ о выдаче российских паспортов – он, в общем, не о практической пользе, кто хотел уехать в Россию – уже уехал. Важно другое: это выход из душного ада Минских соглашений, если называть вещи своими именами. Колесо сансары разомкнулось. День сурка закончился. Не ошибусь, если скажу, что Минские соглашения прокляты примерно каждым жителем Донбасса – именно потому что эти соглашения обрекли три миллиона человек зависнуть между жизнью и смертью в пространстве, ни к той, ни к другой не относящемся. И казалось, что это навсегда, лет на десять, двадцать, пятьдесят, ничего не изменится, так и будут привычно умирать за призрак надежды прекрасные люди, лучшие люди в мире. А все остальные будут существовать в воздушном пузыре, отделенные от реального мира невидимой пленкой, будут медленно плыть через вязкий донбасский воздух, пропитанный мелким песком, терриконовой пылью. А тут вдруг оказалось, что может что-то измениться. И как будто лопнул воздушный пузырь. И все начали двигаться, разговаривать, смеяться, плакать, обнимать друг друга, и непьющий дядька притащил вечером бутылку коньяка, третий тост – не чокаясь, за погибших. Колесо истории медленно повернулось. И не вернется ни внучка дяди Вовы, ни молодые парни в пиксельном камуфляже, только за апрель приросло несколькими гробами кладбище в маленьком прифронтовом городке. Но кажется снова – хотя бы кажется – оставшимся в живых, что страшные, невыносимые пять последних лет были не зря. И нет в этом мире ничего важнее надежды. Анна Долгарева, ВЗГЛЯД