СМИ

«То, чему мы, вероятно, свидетели, — (…) конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализация западной либеральной демократии как окончательной формы правления». Так писал Фрэнсис Фукуяма в своем эссе 1989 года «Конец истории», анализируя последствия крушения советской империи.

Спустя тридцать лет эта идея, похоже, перевернулась с ног на голову. Как заявил накануне конференции «Большой двадцатки» в Осаке Владимир Путин, фактический царь российского государства, появившегося из обломков Советского Союза, не «история», а либеральная демократия, похоже, «изжила себя». Либеральная идея, сказал он «Файнэншл таймс» (Financial Times), «вступила в противоречие с интересами подавляющего большинства населения».

Представления Путина о либерализме — безусловно, карикатура. «Либеральная идея», по его мнению, «предполагает, что вообще ничего не надо делать. Убивай, грабь, насилуй — тебе ничего не грозит, потому что ты мигрант, надо защищать твои права. (…) Что касается детей, [либералы] напридумывали, я не знаю, там пять полов уже, или шесть полов».

Традиционно либералы считали, что общество состоит из свободных людей, которые объединяются по добровольному, разумному согласию. Любое ограничение свободы личности, включая право на владение имуществом, должно быть одновременно оправданным и минимальным.

Критики отмечали, что люди живут не просто как индивидуумы. Мы — социальные существа и раскрываем свою индивидуальность и предназначение только через других. Отсюда важность для политической жизни не только отдельных людей, но и общин, и коллективов.

Критика либерального индивидуализма принимала как консервативный, так и радикальный облик.

Консерваторы рассматривали историю, традиции и нацию как средство, с помощью которого индивид становится частью более масштабного целого. Нация, как писал Эдмунд Берк (Edmund Burke), основатель современного консерватизма, это не только набор ценностей, но и «идея непрерывности, которая распространяется как во времени, так и в количестве, и в пространстве».

Радикальные критики либерализма, особенно социалисты и марксисты, считали, что человек реализует себя не через традиции, а через борьбу за преобразование общества, сражаясь за достойные условия труда и участвуя в кампаниях за равные права. Эта борьба породила организации, такие как профсоюзы и движения за гражданские права, которые вовлекали людей в новые формы коллективной жизни, создавая новые формы сплоченности и общие цели.

Консервативные и радикальные представления о сплоченности долгое время сосуществовали, и между ними создавалось напряжение. Идея общины или нации неизбежно опирается на прошлое, которое сформировало их настоящее. Но с появлением движений за социальные преобразования трансформируется смысл прошлого и представления человека о том, что такое сплоченность. Если мы говорим о «Британии» или «России» в контексте того, какое государство мы хотим построить, — это не то же самое, что просто определить, каким оно было раньше и является до сих пор.

Напряжение между либерализмом и радикализмом становится все более важным. Благодаря либерализму проблема прав и свобод личности остается центральной для многих левых, пусть социалисты и отвергают либеральные представления о частной собственности. Радикализм привнес в либерализм общественное сознание. Со временем многие направления либерализма поменяли как свое традиционное отношение к частной собственности как священной, так и отвращение к вмешательству государства.

Отношения между либерализмом, радикализмом и консерватизмом начали меняться в последние десятилетия XX века в основном по мере распада движения левых. Идея о существовании альтернативы капитализму казалась многим призрачной, особенно после распада Советского Союза.

Еще до падения Берлинской стены возник новый экономический либерализм, не связанный с социальными нуждами, — сейчас многие называют его «неолиберализмом». В его основе лежала философия либерализации рынка, приватизации и введения рыночных сил практически во все уголки общественной жизни.

В то же время развалились организации, которые воодушевляли рабочий класс и позволяли ему сохранять достоинство. Профсоюзы были разбиты, а радикальные общественные движения разрушены. Общества стали раздробленными, и большая часть внутренней социальной структуры, необходимой для процветания людей, оказалась разрушена. Это был процесс, который не ограничивался Западом, а проявлял себя по всему земному шару.

На этом фоне многих из тех, кто стремится воссоздать чувство единства общества, привлекают консервативные, даже реакционные идеи сплоченности, основанные на национальной принадлежности, традициях и даже расе.

В эпоху, когда направленных на социальные преобразования движений стало очень мало, многие хотят, чтобы за них все сделала сильная рука правителя. На президентских выборах 2016 года в США только четверть избирателей Трампа считали, что их кандидат обладает «здравым смыслом», однако четверо из пяти думали, что он сможет «добиться перемен». То же самое относится и к авторитарным лидерам по всему миру, от Путина до Эрдогана, от Сальвини до Дутерте.

По иронии судьбы проблема, с которой сталкивается либерализм, заключается не столько в сокращении социального либерализма, сколько в том, что отступление левых позволило уродливой стороне индивидуализма проявить себя. Ирония также заключается в том, что это создает трудности не только либералам, но в еще большей степени — левым.