СМИ

Он беспокоит. Кирилл Серебренников известен и любим, у него множество наград, но он не может покинуть свою страну. Этот великий российский мастер признан во всем мире не только благодаря своим успешным спектаклям, но и благодаря своей работе в качестве режиссера. Его фильмы «Ученик» и «Лето» были отмечены на Каннском кинофестивале. Все его работы бросают вызов общепринятым взглядам, законам театра и отличаются смешением жанров.

В 2017 году его постановка балета «Нуреев» по заказу Большого театра спровоцировала скандал, и премьера была отменена. Режиссера обвинили в том, что он показал гомосексуализм Нуреева в «благоприятном» свете. При работе над спектаклем «Outside», на постановку которого его вдохновил непокорный дух известного китайского фотографа Рена Ханга, он взаимодействовал со своей командой при помощи USB-флешек. Серебренников поставил этот спектакль «дистанционно», передавая инструкции адвокатам и своей труппе.

Он согласился поговорить с нами из своего дома в Москве. Он не претендует ни на создание собственной методики или системы мышления, а только на свободу, не загнанную в «рамки».

«Пуэн»: Спектакль «Outside», представленный в Авиньоне, вдохновлен жизнью Рена Ханга, известного китайского фотографа, который покончил жизнь самоубийством в 2017 году. Вы с ним встречались?

Кирилл Серебренников: Я открыл для себя творчество Рена Ханга после выхода книги с его работами, которую выпустило издательство «Taschen». Они удивили меня. Перед этим я видел несколько его фотографий, но они не произвели на меня впечатления. Обнаженные китайцы, ок, ну и что? Но увидев их в книге, я понял, что это уникальная вселенная. Ян Гэ, китайская актриса, помогла мне связаться с ним. Она написала ему в инстаграм и — чудо! — он сразу ей ответил. Мы договорились о встрече, на которой должны были обсудить общий театральный проект, но он покончил жизнь самоубийством за два дня до нашей встречи. Это случилось 24 февраля, в день его рождения. Для меня это был настоящий шок. У меня было ощущение, что это был кто-то, кого я уже знал, кто стал мне близок…

— Рен Ханг тайно работал в своей квартире в Пекине, ночью в общественных парках, приглашая своих «героев» через социальные сети. Он творил, создавая интимную атмосферу, в которой секс играл недвусмысленную роль. Будете ли вы использовать его фотографии?

— В спектакле мы не покажем ни одной его фотографии, но все, что происходит на сцене, вдохновлено его образами и его стихами. Это очень интересная задача — сыграть в игру «Я Ханг», не пытаясь проиллюстрировать спектакль его работами. В конечном счете, каждый актер в этом спектакле играет в эту игру. Мы имеем дело с творчеством большого и серьезного художника. Речь идет не только о его работах, известных почти во всем мире, но и о его стихах, которые я смог прочитать благодаря переводам Ян Гэ и его дневнику, его ежедневному блогу, который был для нас блестяще переведен китаистом Елизаветой Абушиновой. Я понял, что Ханг был не только фотографом, но и настоящим поэтом, который создал уникальный мир — депрессивный и мучительный. Этот мир обрушивается на вас, и вы не можете избежать всех тех эмоций, которые он вызывает. И, возможно, его поэзия намного более глубока и серьезна, чем его фотографии.

— В течение двух лет вы практически не контактировали с внешним миром. Как вы пережили это?

— Одиночество — свойственное всем состояние. Мы всегда одни — мы рождаемся, живем и умираем в одиночестве. Даже семьи и группы состоят из одиноких людей. Человек — это уникальное существо. Я думаю, что мой дом был довольно естественной средой для меня. А потом я чувствовал огромную поддержку всех моих друзей, всех сотрудников «Гоголь —центра» и всех тех, кто подходил ко мне во время моих прогулок и говорил: «Мы с тобой», «Мы все за тебя», « Мы желаем вам, чтобы все это закончилось как можно скорее». Как будто они заклинали судьбу и пространство. Это все, что они могли сделать.

— Как вы работаете… дистанционно? Такой вынужденный способ работы изменил что-либо в вашем подходе к постановке спектаклей?

— За эти месяцы мы разработали способ общения через юриста с «Гоголь-центром», другими театрами, художниками и коллегами. Это требовало кропотливой работы, более глубокого подхода ко всем сценам и всем моим наставлениям. В некотором смысле, я стал более дотошным и скрупулезным.

— Какой вы режиссер? Вы требуете импровизаций, физической подготовки, разбора материала?

— Универсального рецепта для создания спектакля не существует. Каждый раз приходится придумывать новый подход. «Outside» было придуман от начала и до конца — сама пьеса, структура, визуальный ряд. Я всегда использую разные методы в работе с артистами. Тут тоже нет универсального подхода или общего стиля. Ненормально классифицировать всех театральных режиссеров и актеров в соответствии с установленными критериями. В настоящее время я работаю над двумя проектами одновременно. Это визуальный и музыкальный спектакль и адаптированная «психологическая» пьеса драматурга Мартина Макдонаха — классическая драматургическая постановка с большим количеством текста. Два разных вида театра, я люблю оба и не хочу выбирать между ними.

— Когда вы снимаете кино, ваш подход сильно отличается?

— Это совсем другая история. Эта разница в точности соответствует разнице между театром и кино.

— Что, по-вашему, главное в театре? Действие, текст, связь со зрителем?

— Я думаю, что театр и спектакли — это создание вселенной. Каждая вселенная состоит из нескольких основных элементов. Для меня очень важно, чтобы в моих спектаклях были ветер, земля, воздух, вода, огонь и плоть. Речь идет не о «комплексе Демиурга», а о том, чтобы вселенная на сцене была живой и убедительной, вам необходимо присутствие всего этого. И, для начала вам нужно их представить себе. Исходным материалом для театра является человеческое сознание.

— Вы чувствуете себя частью какого-либо течения или школы?

— Нет. Я прошел через несколько школ. Я работал в Московском художественном академическом театре, я преподавал систему Станиславского в нескольких странах, и мне нравится эта система. Но я легко могу выйти за рамки психологической системы, чтобы присоединиться к игровому или визуальному театру, которые являются областью воображения.

— Существуют ли сегодня инновации в авангарде на российской сцене?

— Думаю да. Но, увы, этот авангард не очень хорошо представлен. Русский театр всегда был постановочным театром. Авангард русской сцены Станиславского и Мейерхольда и по сей день — авторский и режиссерский театр. Фигура режиссера в русском театре значит много. Он создает стиль, он придумывает разные ходы, но, прежде всего, именно ему мы обязаны идеей и смыслом произведения. Сегодня в России этот небольшой авангард представляют художники, музыканты, хореографы, режиссеры, архитекторы, словом, все творческие интеллектуалы. Если говорить о театре в России, то он в основном играет развлекательную роль, и чаще всего от большинства его последователей мы слышим слово «традиция». Лично я не понимаю, о какой традиции может идти речь, если театр существует «здесь» и «сейчас», а никак иначе.

— Нет у вас ощущения, что театр и искусство в целом заставляют двигаться вперед российское общество?

— Если театр и искусство могут изменить что-то, заставив человека думать, чувствовать и смотреть на обыденные вещи по-другому, то это будет не сразу. Никто не выходит из театра, чтобы бежать делать революцию. Очень трудно изменить сознание людей, превратить инертные массы в активных думающих граждан.

— Вы говорите, что миссия театра — это заставить зрителя выйти из зоны комфорта. Где границы этой зоны?

— Во-первых, дискомфорт не то же самое, что страдание. Это естественное состояние человека с момента первородного греха. Абсолютное спокойствие царит только на кладбищах. Конфликт провоцирует рождение сюжета. Электричество вызывается разностью потенциалов, кровь течет по венам в результате разного давления. Но страдания, которые все традиционно видят в русском искусстве, в великой русской литературе, для меня вещь второстепенная. Я буддист и верю, что люди рождаются для счастья. Но счастье не является синонимом мира. Счастье может быть активным, конфликтным, беспокойным, с поиском и выигрышем, с потерями и открытиями, со взлетами и падениями.

— «Гоголь-центр» в третий раз приезжает в Авиньон. Что вас связывает с этим фестивалем?

— Этот фестиваль является частью моей жизни. Еще совсем юным я приехал в Авиньон, чтобы увидеть работы великих мастеров. Фестиваль всегда был важным этапом моего профессионального развития, встречей с настоящими мастерами, отражением всего самого важного, что происходило в европейском и мировом театре. Мне очень близки постулаты Авиньонского театрального фестиваля, сформулированные Жаном Виларом: неприкосновенность свободы художника, верховенство свободы выражения творческой мысли, антимилитаризм и демократия. Следующим этапом стало приглашение в Авиньон в качестве режиссера. Я очень благодарен этому фестивалю и Оливье Пи за поддержку меня и нашего театра. Это очень ценно, важно, трогательно и незабываемо.

— Часто говорят, что русские живут в «предчувствии катастрофы». Вы русский в этом смысле? Хотели бы вы жить и работать в другом месте, а не в России?

— Россия останется со мной везде, где бы я ни жил, потому что я говорю и думаю по-русски. Я говорю на двух языках, учу третий, но когда мои мечты и мысли приходят ко мне по-русски, я русский. Русские живут в «предчувствии катастрофы»? А остальные равнодушны и не думают о будущем? Как не жить в «предчувствии катастрофы» в современном мире, который катится в экологический ад? Через несколько лет климатическая ситуация может стать необратимой, разве это не катастрофа? Просто русские видят больше проблем: они знают цену свободы и ее отсутствия, они знают, что такое война, гибель империи, революции, репрессии, принудительное переселение народов. Даже мое поколение стало свидетелем большого количества сложных и бессмысленных событий, и я никоим образом не хотел бы критиковать или отказаться от моего «предчувствия катастрофы». Это прекрасный источник вдохновения для моей работы.

Китайский поэт и фотограф-самоучка Рен Ханг, жил в Пекине. Его тонкие работы, часто подвергаемые цензуре, изображают тела в городе или на природе и представляют собой смесь эротики, дистанции и юмора. Его поэтические образы великой свободы известны во всем мире. Весной этого года в Доме фотографии в Париже прошла выставка « Love, Ren Hang», великолепного собрания его работ. Рен Ханг искал своих «героев», при помощи объявлений в социальных сетях, и просил их позировать либо в его маленькой квартире в Пекине, либо ночью, например, в общественных парках. Нагота и явный эротизм его фотографий были запрещены китайской цензурой, но, как отметил куратор выставки Жан-Люк Соре, «впечатление от его фотографий не ограничивается привлекательностью наготы». «Его мощь графической композиции, чувство взаимосвязи между персонажами, цветами, игры близости — это набор впечатляющих и очень личных элементов». У Рена Ханга не было помощников, только его пленочный фотоаппарат со вспышкой и герои его фотографий. Молодой фотограф быстро достиг успеха во всем мире. Он покончил жизнь самоубийством в 2017 году. Ему было 30 лет.