СМИ

© REUTERS, John Macdougall/Pool С 1 июля по 31 декабря кресло председателя Совета Европейского союза занимает Германия. Специалист по макроэкономическим исследованиям Николя Гетцманн считает, что Ангела Меркель намеревается воспользоваться этим периодом для усиления немецкой гегемонии в ЕС. Сможет ли Германия быть истинным лидером? «Фигаро»: В ближайшие полгода Германия будет занимать кресло председателя Евросовета, который будет рассматривать вопросы высочайшей важности, от восстановления европейской экономики до Брексита и торговых переговоров с Пекином. Каким будет подход Ангелы Меркель к этим вопросам? Николя Гетцманн: Ангеле Меркель действительно придется взять на себя решающую роль в поиске европейского консенсуса в разгар вызванного коронавирусом кризиса. Немецкое председательство приходится на тот момент, когда повсюду укрепляется мысль о том, что Берлин — центр власти в ЕС. В этом нет чего-то по-настоящему нового, но подход Ангелы Меркель к урегулированию кризиса (по сравнению с другими лидерами больших стран) подкрепил идею того, что Германия — европейский гегемон. Это тем проблематичнее, что, как мне кажется, стратегия Берлина не соответствует стоящим сейчас перед нами задачам. Глава Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен хорошо сформулировала эту задачу в выступлении 2 июля: «Речь идет о положении Европы в мире». Германия (и вся Европа) хочет занять в мире место экспортной экономики с положительным сальдо в торговых отношениях с партнерами, что сводится к так называемой политике конкурентоспособности. Как бы то ни было, последние годы указали на минусы такого подхода, будь то европейская зависимость от внешнего рынка (это объясняет в том числе наше робкое отношение к Китаю) или вызываемый им социальный раскол. — 18 мая Ангела Меркель и Эммануэль Макрон выдвинули франко-немецкую инициативу по восстановлению европейской экономики. Не стала ли удивительной поддержка Берлином «общего европейского долга», учитывая, что обычно он выступает за политику бюджетной экономии? — Стратегия Берлина стала сюрпризом, но ее корни уходят еще в докризисный период. В феврале 2019 года министр экономики и энергетики Петер Альтмайер представил немецкую промышленную стратегию к 2030 году, которую можно рассматривать как дорожную карту того, что происходит сейчас. В частности, в проекте подразумевалось довести долю немецкого производственного сектора с 23% до 25% в национальном ВВП, а также с 14% до 20% ВВП стран еврозоны. То есть, здесь мы действительно имеем дело с немецкой стратегией по Европе. Министр финансов Олаф Штольц в свою очередь окружил себя новыми сотрудниками вроде Йорга Кукиса, который выступает за углубление европейской интеграции. Тем не менее такие взгляды не стоит идеализировать, поскольку тот же Кукис говорил в интервью «Файнэншл Таймс» о необходимости ужесточить европейские бюджетные правила, которым, по его мнению, свойственна чрезмерная гибкость. 18 июля главы государств и правительств обсудят на заседании Евросовета план восстановления, который Ангела Меркель называет приоритетной задачей. Нужно будет рассмотреть детали: доли субсидий и займов, условия распределения между странами и предоставления средств. Нужно, чтобы этот план восстановления не стал рычагом давления для проведения реформ с целью продолжения стратегии конкурентоспособности. — Германия должна будет довести до конца переговоры с Великобританией, которой предстоит уйти с общего рынка 31 декабря. Как известно, Берлин занимает примирительную позицию, но получится ли у него избежать сценария отсутствия договоренности? — Берлину нужны рынки сбыта для продукции, а на Великобританию приходится существенная часть немецкой торговли. Поэтому возможно, что на европейском уровне будет найдена примирительная позиция, несмотря на определенное противодействие Франции. Судя по всему, представляющий Европу на переговорах Мишель Барнье смягчил свою позицию. Хотя британский представитель Дэвид Фрост еще не пожал протянутую руку, соглашение все еще может быть достигнуто. Немецкое председательство в ЕС может облегчить его подписание, тем более что британские требование не назвать невозможными. — Берлин хочет восстановить доверие в отношениях с Китаем, которое было подорвано недостатком прозрачности в действиях китайских властей в условиях пандемии и посягательствами на права человека в Гонконге. На что это может опереться? — Этот вопрос очень важен и символизирует неустойчивость немецкой стратегии. Германия вот уже почти 7 лет ведет с Китаем переговоры по инвестиционным вопросам в надежде, что Пекин согласится предоставить более «равный» доступ европейском инвесторам. Задумка в том, чтобы получить гарантии против вынужденной передачи технологий, регламентационных преград или же просто кражи интеллектуальной собственности. В то же время китайские инвестиции в Германии были очень значительными за последние годы, особенно в стратегических отраслях. Стремление продвинуться в этом вопросе и надежды Берлина объясняют молчание европейцев в том, что касается действий Пекина. Будь то уйгуры, Гонконг, экспансионизм в Южно-Китайском море, Индия или коронавирус, европейцы проявили небывалую толерантность к поступкам Си Цзиньпина. И такая слабость едва ли подтолкнет Пекин к уступкам. Поэтому удивительно, что европейцы вообще продолжают вести переговоры по этому проекту. Ситуации с переговорами США и Китая, в частности между Робертом Лайтхайзером и Лю Хе, достаточно, чтобы понять, что Китай не собирается менять свою модель в том, что касается иностранных инвестиций. Пекин может что-то обещать, но не станет ничего делать. Ли Хе также ведет переговоры с европейцами по аналогичным вопросам. Китай хочет привлечь европейские инвестиции и продолжить укреплять позиции на европейском рынке, сохраняя при этом существующую вот уже два десятилетия несправедливую коммерческую практику. Будет сохранена активная поддержка госпредприятий, как и принудительные передачи технологий. США изменили свое отношение к этому. Хотя торговая война не получила официальной поддержки от работающих в Китае американских предприятий из опасения ответных мер на китайском внутреннем рынке, администрация Трампа все же получила помощь на переговорах, в борьбе с недобросовестной практикой Пекина. Продолжение переговоров и молчание по вопросу прав человека говорят, что Европа хочет продолжить основанную на экспорте стратегию конкурентоспособности. Проблема в том, что это подразумевает передачу суверенитета, поскольку такая стратегию опирается на готовность иностранных государств приобретать наши товары и услуги. Мы зависим от иностранного спроса, что лишает нас рычагов давления. Если Европа сменит стратегию и решит сделать упор на динамичном внутреннем рынке и высоких зарплатах с уверенными показателями потребления и инвестиций, наш рынок по-настоящему окажется в центре внимания. Эта стратегия позволила бы восстановить торговый баланс с США и объединить интересы двух континентов, в частности в том, что касается сильного давления на Пекин. Европа должна запустить стратегию «экономики высокого давления», в частности с опорой на ЕЦБ, что значительно укрепит внутренний рынок и позволит Европе руководствоваться логикой державы. — Германия также нацелена на переходный процесс в экологическом и цифровом плане. Как вам кажется, не слишком ли это амбициозные планы? — Работа против угольной отрасли в Китае и на всем шелковом пути должна стать приоритетом борьбы за климат. Но этот вопрос опять-таки игнорируется, в частности потому, что речь идет о Китае. Развитие ядерной отрасли должно было бы стать еще одним приоритетом, но пока что оно исключено из европейской климатической программы. То есть, европейцы хотят экологических преобразований, но закрывают глаза на то, что могло бы сделать их эффективными. В цифровой сфере стоит примерно такая же проблема. Слабость европейской позиции по Huawei просто поражает. Европейские лидеры постоянно говорят о «европейском суверенитете», но соглашаются на участие Huawei в инфраструктуре 5G, хотя на этом рынке есть европейские предприятия (Nokia и Ericsson — в этой связи они вызывают большой интерес США). В конечном итоге все эти проявления непоследовательности связаны лишь с последствиями стратегии конкурентоспособности, которой европейцы придерживаются на протяжение нескольких десятилетий.