СМИ

— Сколько тебе лет?— В данный момент мне 23.

— Расскажи о своей жизни до войны.— Школу я закончил в России, но, несмотря на это, я не получал российского гражданства по той причине, что, когда я был ребенком, мать опасалась того, что я, получив российское гражданство, могу оказаться вовлечен в какую-то войну: мать была под впечатлением 90-х годов, от чеченской кампании и, как следствие, делала все, чтобы у меня оказалось украинское гражданство.

После окончания школы я принял решение поступить в институт МВД в Донецке: стал курсантом, поступил и, собственно, началось все именно там, после года казарменного обучения. Если о себе рассказать до начала войны, я любил кататься на сноуборде, любил активный отдых, наверное, любил все, что любят все молодые люди и подростки.

— Как ты воспринял новость об известных событиях в марте 2014 года?— В моем случае это была особая интересная ситуация. На курсе, где я учился, было примерно 50 на 50 людей из Восточной Украины (Донбасс, Новороссия современная), вторая — из Западной. И вот в любой воинской части есть такая часть, которая в украинской называется «светлица», где стоит все для проведения свободного времени: телевизор, парты.

Там постоянно по телевизору крутили новостные каналы, которые открыто начали излагать позицию за проукраинских протестующих. И если до активного освещения этого в СМИ все курсанты жили относительно дружно, называли друг друга «москаль», «хохол» исключительно по дружбе, а после у ребят из Запада что-то переключилось в голове, и мы для них стали врагами. Причем настолько раскалилась атмосфера, что пришлось расселить курсантов с Запада и Востока по разным этажам военного общежития.

Я это воспринимал так: я был на стороне людей, которые стояли на Майдане, потому что, будем честны, они туда не от хорошей жизни пошли, а от «голодухи», но потом, когда там стали сиять в некоторых моментах известные лица на площади, стали шовинистские лозунги звучать, мне все стало ясно, что это и для чего этот весь «проект», и я поменял свою позицию. Не сказал бы, чтобы я стал сторонником пророссийских сил, но я провел четкую линию, что я не за этих ребят, которые там сейчас на Майдане убивают людей.

— Что было дальше?— В один прекрасный момент к нам приехало 600 человек «Беркута» (спецподразделение МВД Украины) и расположилось в спортивном зале на матрасах. Это были просто медвежьего телосложения люди, на груди которых штурмовой дробовик висел как у меня на груди короткий автомат. Для нас это было странно и страшно и, когда эти ребята из «Беркута» ловили наши взгляды в «курилке», они сами, виновато косясь, говорили: «Ребята, если вы думаете, что мы здесь, в Донецке, против русских хоть один выстрел произведем, то вы очень сильно заблуждаетесь. Мы сюда за иным приехали». А затем очень стремительно происходят следующие события.

Эти «Беркута» просто часа в четыре утра просто подрываются по тревоге и садятся в автобусы и, чтобы было понятно, по первому этажу валялись щитки защитные, кто-то щиты большие побросал, шлемы «сферы» лежали, ну то есть люди реально бежали в спешке. Загрузились в автобусы и уехали в неизвестном для нас направлении. Затем нас сразу же собирает ректор, говорит: «Не ведитесь на пропаганду сепаратистов-террористов, это незаконные правительства, незаконные формирования, они спонсированы врагом-террористом» и все дела. Из института вывозится все оружие, кроме пневматического. И после этого нам освещают такую информацию. Получается, что в тот момент была сформирована Национальная Гвардия Украины (знаменитые ребята в черной форме) и каждому из нас дают предложение: этот ВУЗ выезжает из Донецка, кто-то едет учиться в Харьков, Киев или Львов, там институты МВД.

Но, помимо этого, все из нас являются запасниками Национальной Гвардии Украины. Меня, как отличника боевой подготовки, записали в снайпера.

Человека, который в принципе, кроме пистолета Макарова, ничего в руках не держал, записали в снайпера и дали приказ ехать в Мариуполь, присоединяться к Национальной Гвардии Украины с вещами в распределительный пункт

Я посылаю на три веселых буквы своего курсового офицера. Собственно говоря, вывожу родственников в безопасное место, в Россию, и присоединяюсь к ополченцам.

— Как много людей из Восточной Украины присоединилось к ополченцам?— Насколько мне известно, один парнишка пошел работать в ГАИ, которое сформировалось уже новым правительством. А так, чтобы по горячим точкам — только я единственный.

— В каких соединениях ополчения ты служил?— Вначале это был разведвзвод известного батальона «Сомали», после я присоединился в составе «Призрака» в разведывательно-диверсионную группу «Русич», довольно-таки скандально известный. Затем в составе «Русича» мы перебрались в первую славянскую бригаду и, когда из первой славянской бригады вышел «Русич», я продолжал вести боевые действия в так называемых безымянных подразделениях, которые не входили в общий воинский корпус. То есть маленькое, тогда существовавшее «гуляй-поле».

— «Сомали» — твое первое место службы. Как там проходило обучение?— Это вызовет для обывателя комичную реакцию, но на самом деле очень печально, т. к. это был самый расцвет ополчения, поэтому скажу так: представьте себе двор обычного провинциального города и представьте, что 60% мужиков оттуда взяли оружие и сформировались в подразделение. Вы не будете замечать соседа Дядю Ваню, который взял в руки автомат и пошел защищать землю. Но вам запомнятся наркоманы из соседнего подъезда и алкоголики, потому что от них больше всего шума, и они будут самыми харизматичными личностями в этой ситуации.

Когда я попал в «Сомали», я, если честно охренел: разведвзвод там считался своеобразной элитой и располагался в подвальном помещении. Когда я туда спустился после расположения на первых этажах, которые напоминали больничные палаты с угрюмыми людьми в камуфляже, то внизу я увидел какую-то сцену из американских фильмов про морскую пехоту. То есть это относительно небольшое помещение, в центре которого стоит бильярдный стол. Воздух, мутный от дыма, на тот момент никотинового. Этот же воздух сотрясается каким-то американским хип-хопом. Мужчины в майках чистят оружие и о чем-то разговаривают. Я зашел в это помещение, и мне навстречу вышел человек явно за 50 лет, худощавого, «зэковского» сложения. Он протянул мне руку и представился: «Жид». Я говорю: «Разве тебе не обидно, жидом называться?» — «Жид — это житель Иордании».

Я понял, что эти ребята были смертниками, так как на тот момент в «Сомали» была очень строгая дисциплина. За запах перегара можно было словить пулю, но этим ребятам позволялось многое: наркотики и многое другое, потому что эти ребята были мясом. Ну и поняв это, я пришел к выводу, что нужно тренироваться в этих условиях, что-то делать.

И тогда я задал вопрос командиру взвода: «А когда будут тренировки, стрельбы?». Он просто посмеялся и сказал: «В бою научишься»

Для меня это был просто ужас и на тот момент забежала медсестра в слезах из-за того, что было украдено противошоковое, а ее за это могут посадить или расстрелять, а противошоковое, буторфанол, использовался как наркотическое вещество. Ну такая ситуация. Я очень рад, что оттуда свинтил, потому что это было ужасно.

Я знаю, что сейчас «Сомали» представляет из себя уже вполне соответствующее российской армии подразделение. Но до этого был ужас: я хуже не видел нигде. Поэтому в «Сомали» обучения я никакого не проходил. Обучение началось только в «Русиче». Оно было ежедневным, интенсивным и с очень качественными инструкторами. И обучение было весьма безжалостное.

— Ты участвовал в боевых действиях за «Сомали»?— В «Сомали» единственной боевой операцией была разведвылазка в «зеленку» рядом с Донецким аэропортом, где командир группы оказался пьян, во время вылазки произошла драка между бойцами. В конце пути командир сорвал сигнальную растяжку. По нам начали вести интенсивный огонь. Шел дождь. Он упал в мокрую яму, пытался выбраться, барахтался, отказывался от помощи, а когда мы вернулись обратно, нас построил Гиви, командира группы он тут же уволил, и больше я его не видел никогда, и назначил нового.

Буквально через неделю нам объявили о том, что мы едем штурмовать Мариуполь. На тот момент это было самое желанное место для штурма, потому что сейчас он фортифицированный город, полностью заминированный, без авиации его не взять, а на тот момент туда нужно было просто зайти. После этой вылазки нам говорят: «Ребята, садимся на боевые машины пехоты и едем на штурм Мариуполя». И я понял, что это конец, потому что я не могу доверить им свою жизнь и не имею большой мотивации прикрывать их спины. Но боги меня спасли: на утро приказ был отменен.

— Сколько ты там находился?— Сколько там служил, не могу сказать, потому что станет ясно, когда я вступил в «Русич», а эту информацию не имею права раскрывать.

— Наверняка до этих событий у тебя было свое представление о войне. Как оно изменилось после того, как ты попал на реальные боевые действия?— До того, как я попал на войну, мне война, как и любому из нас, представлялась из фильмов про крутых и бравых ребят из видеоигр и литературы героев, которые все тяготы и лишения воспринимают как Божий дар и славят свою державу каждым поступком.

На самом деле, человек буквально с первых дней, бывая на войне, понимает, что война — это дерьмо, голод, холод, кровь, вонь и все самое мерзкое, что можно представить.

Это первое время. Я уверен, что, как и у любого бойца, это была какая-то смесь панического ужаса, борьбы с самим собой, потому что организм и все человеческое нутро говорит «беги», а ты пытаешься всеми силами противостоять и пытаешься выполнять какие-то механические действия, которые, казалось бы, для любого другого человека были бы элементарными в свободном времени. То есть возьми автомат, сними его с предохранителя, дошли патрон в патронник и открой огонь.

Казалось бы, элементарные действия. Школьников сейчас учат это делать. Но такое действие превращается в абсурд, потому что ты, найдя в себе силы высунуться из укрытия, просто вжимаешь спуск на автомате, просто понимаешь, что он стоит на предохранителе, снимаешь с предохранителя, нажимаешь спуск, понимаешь, что ты не дослал патрон в патронник. У тебя начинается дикая паника, ты пытаешься прислушиваться приказу, пытаешься какие-то действия дублировать за старшими ребятами. Начинается какая-то суматоха и в такой ситуации выводит лишь исключительно мелкая моторика.

Есть еще очень важная психологическая штука насчет первого боя. Я сейчас не знаю, как это называется в психологии, но у нас в военном быту были люди, которые называли себя «айсмэны». Ледяные люди в переводе с английского. Зачастую нельзя никогда нельзя сказать, станешь ты айсмэном или нет. На моих глазах ими становились двухметровые мужики, которые с виду являются машинами для убийств, а при первом же обстреле они впадали в ступор и здесь мы можем наблюдать несколько категорией айсмэнов. Одни из них падают в землю и начинают копать под собой. Это самые безопасные ребята, потому что они хотя бы занизили свой силуэт и могут отлежаться в таком положении до конца боя и их можно вытащить.

Ребята уровнем повыше — те, кто просто стоят на одном месте с пустым взглядом и смотрят в никуда. Эти ребята опасны тем, что «благодаря» им нередко погибают парни, которые пытаются их спасать, сбить с ног и угождают под огонь под разрыв снаряда. Ну и самые опасные «айсмэны» — это те, кто начинает палить во все вокруг себя. Вот это состояние «айсмэна» для меня было самое страшное, и поэтому я пытался концентрироваться на механических действиях, на мелких механических действиях для того, чтобы иметь задачу, которую мозг решает, вместо того, чтобы не позволить ужасу его затмить.

Опережая вопрос «когда убил первого противника», я могу сказать, что я не знаю, потому что несмотря на ту практику, которую могут показать в фильмах, он стреляет в противника и в 99,9% случаев, если он является новичком, то он никогда не будет стрелять в противника, а будет стрелять в сторону противника. И даже если чудом произошла в первом бою та ситуация (у меня в первом бою ее не было), что совместил мушку и целик на противнике, он все равно не может сказать, он его убил или нет, потому что любой человек без исключения, кроме айсмэнов, когда по ним открывают огонь, они падают. Любой человек падает, когда по нему стреляют. Даже если не попадают. И это естественная и правильная реакция. В пылу боя невозможно понять, убил ты его или нет. Грубо говоря, ты занимаешься тем, что подавляешь огневые позиции своим огнем. А убил или нет — не знаешь ни в коем случае.

Это потом при осмотре тел после победы уже можно поспорить: это я убил или не я, когда ты делишь трофеи, но так, что в голове был четкий отчет — такого не бывает

— Как проходили бои в первые месяцы войны?— В первые дни войны ополчение сильно отличалось от того ополчения, которое существует сейчас. В первые дни в очень большом количестве в большинстве своем это были дядьки в шлепках и шортах, с охотничьими двухстволками. Где-то можно было встретить мужиков с ППШ, с винтовками Мосина, на блокпостах стояли ребята с бейсбольными битами. Техники, понятно, никакой тогда еще не было, и Украина тогда полномасштабно использовала авиацию, крупнокалиберную артиллерию, то есть не из чего быть дать адекватный ответ этому вооружению, поэтому первое время боевых действий это была истинная жесть.

Учитывая то, что я был абсолютно неопытен, моя задача была полностью соответствовать парнишке, который выполняет все, что ему говорят и не импровизирует. Есть вопрос в воинской специальности, то по сути, когда я был неопытен, я выполнял функции мотострелка. Моя задача сводилась к «беги-стреляй-прячься-слушай, что тебе говорят». Потом, когда наращивается опыт. Когда человек «Методичку» знает на зубок, он может импровизировать, обладать хитростью, чтобы с помощью интересного решения обойти противника.

— Вообще, какой был характер боевых действий? Это просто артобстрелы, перестрелки или какие-то другие формы? И как это, вообще, менялось в течение тех, насколько я понимаю, двух лет, которые тебе приходилось там воевать?— Первое время это, безусловно, были по большей степени оборонительные операции против пехоты, усиленной бронетехникой, наступлений. Затем, когда у ополчения начала появляться бронетехника это была уже полноценная воинская операция со штурмом, с обороной, и тому подобное. И после первых Минских соглашений всё постепенно стало скатываться в позиционную войну. В конечном итоге, придя к такой ситуации, что вот есть позиция противника и есть наша позиция. На позиции противника есть флаг, и на нашей позиции есть флаг. Мы можем убить всех врагов, списав всё это на какие-то нарушения Минских соглашений с их стороны, хотя часто так именно и бывало. Но мы не имеем права сорвать их флаг и занять эти позиции. Убивать можно, занимать территории нельзя. Вот к этому всё со временем перешло.

Сейчас это позиционный периодический артобмен, снайперские дуэли, там какие-то пулеметные пострелушки. Периодически с обеих сторон бегают ДРГшки (диверсионно-разведывательные группы), которые по сути своей являются в такой ситуации просто разменной монетой, потому что полноценные диверсионные операции в условиях, когда войска с обеих сторон просто стационарно находятся на позициях, не имея никакого передвижения. Они в принципе практически бесполезны, потому что если ты стоишь на одной позиции и никуда не двигаешься, ясное дело, ты предпримешь все возможные меры для контрдиверсионной деятельности.

— Какие взаимоотношения были внутри коллектива, и что ты можешь сказать об ополченцах? Что их объединяет? И за что они воюют, чаще всего? На какие группы их можно разделить? — Чтобы корректно ответить на этот вопрос, необходимо разделить ополченцев и военнослужащих армии ДНР и ЛНР. Ополченцы — это ребята 14-го, ну и где-то начала и середины 15-го года, а военнослужащие — это уже позднее.

Для начала поговорим об ополченцах. Понятное дело, что нельзя подвести этих людей под какой-то общий стандарт. Потому как, если можно так выразиться, пассионарные люди привлекались на эту войну с очень разных слоев населения.

То есть очень просто было встретить, ну из личного опыта говорю, грубо говоря, какого-нибудь забулдыгу и наркомана, который внезапно почувствовал какой-то внутренний позыв, взял автомат и пошёл на войну видимо потому, что больше идти никуда не было, потому что человек понял, что у него в жизни нет больше пути для реализации

И обратная сторона — это люди, которые имеют очень нехилый бизнес, которые имеют очень прекрасную семью, хороший доход, кучу перспектив по жизни, но из собственных идеологических побуждений, причем которые они очень здраво сами для себя описывают и понимают, что и зачем они делают. Они бросают всё и идут на войну.

Что объединяло людей 14-го года условно — это крутые ребята, которые шли в ополчение, и гарантированно знали, что они идут на войну. Что их отличает от военнослужащих армии ДНР — это в большинстве своем местные, которые пошли в армию, чтобы получать зарплату и в случае малейшего кипиша, процентов 70 таких военнослужащих побросают позиции и побегут, потому что они привыкли к действующему строю. Могу сказать, что вполне все налажено: органы исполнительной, судебной и законодательной власти работают, и, по сути, они идут в армию по контракту, потому как в данный момент военнослужащие армии ДНР получают 17 тысяч, а обычный работяга спокойно получается 4 или 5 тысяч рублей, притом, что на многие продукты питания цены не сильно отличаются от российских.

Взаимоотношения из этого вытекают следующие: ребята, которые называются в моей терминологии «ополченцы», где люди из совершенно разных слоев общества, с совершенно разным образованием, мировоззрением спокойно называли друг друга братьями и делили один котелок с кашей. Когда все перешло на профессиональный уровень взаимоотношений, здесь ответ будет такой же как и на вопрос «какие взаимоотношения у солдат-контрактников российской армии?». Никакие, контрактные.

Но есть отдельные ситуации, такие как моя группа, ДШРГ «Русич». У нас подразделение изначально сформировано по идеологическому признаку и каждому человеку, который приходил в подразделение, доносилась такая мысль, что здесь все тебе братья во всех смыслах. Поэтому все, кто принимал это, те аттестовались, принимали шеврон, именно поэтому «Русич» — уникальная организация людей. По какой причине? Не нужен был какой-то кнут, не нужно было какое-то принуждение для того, чтобы поддерживалась дисциплина. Не было противоречий, не было ни единого инцидента с алкоголем или наркотиками: это было под запретом и всех это устраивало.

Ежедневно проводились тренировки, и все отлично друг к другу относились. Но это, я так подозреваю, из-за идеологического аспекта. Если он не совпадает, в одном подразделении сидит убежденный коммунист, который решил своими действиями воскрешать дедушку Ленина, рядом с ним русский шовинист-нацист, который решил российскую империю на весь мир распространять и рядом сидит местный, которому просто некуда пойти, какие между ними могут быть отношения, если они не в ополчении, если они не участвуют в очень жестких военных действиях вместе?

— В ДШРГ «Русич» входят только русские националисты? Сколько на войне было добровольцев, главным образом из России, и местных жителей?— Да, все верно.

Состав «Русича» — это 100% русские националисты

На первые моменты конфликта российских добровольцев (безо всяких кавычек), не российских бойцов, а мужичков, который просто поехал на Донбасс, были каждый четвертый-каждый пятый, то есть было очень много ребят из России. А затем, когда это все начало скатываться в сухие политиканские игры и даже самому идиоту стало понятно, что Новороссия не состоялась, и нас просто кинули, как когда-то кинули ребят в Чечне, а до них кинули ребят из Афгана, и так я могу продолжать бесконечно, то российские добровольцы вернулись к семьям, а местные перешли на профессиональную основу, вот и все.

— Что ты можешь сказать о противнике — украинской стороне? Какой уровень их подготовки и вооружения? Как ты лично к ним относишься?— Я могу сказать о нашем противнике аналогичное тому, что я сказал про нас. То, что у них изначально были добровольцы — это ребята, которые, по моему мнению, являются носителями дерьма в голове, но тем не менее, они являются идеалистами, они горят душой, и они шли за какие-то свои идеи волшебные сражаться. Я в принципе уважаю их, потому что это люди, которые стали на путь борьбы. Я желаю им смерти за то, что они делали с мирным населением, и при первой же возможности свои желания я исполню и исполнял их, но тем не менее эти люди внушают уважение, потому что они все-таки воины. А затем у них все тоже скатилось в аналогичную ситуацию: всем, даже идиоту стало понятно, что ни о каком украинском национализме не может идти и речи, когда любой правитель носит еврейскую фамилию, то ребята, которые были добровольцами, которые создавали (запрещенные в России) «Азов», «Айдар» и прочие, они повыходили.

Кто-то из них частично сейчас работает охранниками, кто-то и вовсе растворился в максимально бытовой деятельности. С некоторыми из них я общаюсь, причем довольно не холодно общаюсь. Я знаю, что если я окажусь рядом, то мы друг друга убьем, но так как мы не рядом, то нет смысла поливать друг друга дерьмом.

Я заметил такую тенденцию, что в основном кидание какашками друг в друга практикуют люди, которые очень далеки от войны

А ребята, которые действительно сражались, находят возможность, находят информационные площадки и ведут абсолютно вежливые диалоги. Возвращаясь к теме: у украинского контрактника сейчас зарплата 10 тысяч гривен. У работяги зарплата от 2 до 5 тысяч гривен. То есть там тоже люди идут на контракт, потому что идти некуда. По уровню вооружения и подготовки украинская армия на порядок выше, чем армия двух непризнанных республик по причине более широкого финансирования, по причине открытой военной помощи со стороны блоковых государств (я сейчас говорю об инструкторах и о формировании подразделений по НАТОвскому образцу. То есть в этом плане эти ребята намного выше).

— Ты говорил про издевательства украинских военных над мирным населением. Расскажи подробнее про это.— Не буду пересказывать моменты, которые можно увидеть в интернете. Я предпочитаю рассказывать то, что я видел своими глазами. А своими глазами я видел ситуации, когда происходит столкновение позиционное с противником, мы наносим по ним удар, а они вместо того, чтобы нанести удар по нам, бьют нам за спину, где стоит мирный населенный пункт: там такая дистанция, что списать на ошибки корректировки никак нельзя. Ну и в принципе, глядя на состояние окраин города Донецка, по состоянию домов в населенных пунктах, несложно понять, как относятся к мирному населению. То есть, грубо говоря, это планомерное уничтожение.

К слову о тех добровольцах, которых я упоминал, были разные люди, были те, позицию которых можно понять, а были люди, которые для меня являются просто душевнобольными маньяками, которых государственная машина просто использует на благо себе. Когда человеку задал прямой вопрос: «Скажи мне, а зачем вы убиваете мирняк?» А он ответил: «Потому что люди, которые живут на Донбассе, являются предателями, потому что они предали мою страну, предали Украину, и теперь их старики, женщины и дети должны удобрить своими телами эту землю, чтобы хлеб, который взойдет на удобренной телами земле, жрали уже наши дети». Это все, что я могу сказать.

— Ты согласен с утверждением, что на войне атеистов нет?— Да, я абсолютно с этим согласен. Война – это место, где человеку необходимо что-то, что будет своеобразным ангелом-хранителем. Если человек не является христианином и не целует свой крест, не крестится при каждой опасной ситуации, у каждого есть какая-то штучка, которая является талисманом удачи или чем-то вроде этого. То есть в человеке просыпается что-то первобытное и начинается какой-то фетишизм, наделение магическими божественными свойствами предметов и вера в то, что они приносят удачу.

— Расскажи про питание и условия проживания на военных действиях.— В данной ситуации все очень сильно зависит от подразделения, то есть от того расположения, где ты находишься. Например, в «Сомали» кормили очень вкусно, мне нравилось, несмотря на то, что кормили продуктами, по сути, распечатанными еще из НЗ (неприкосновенный запас) советского, потому что открывали банки с тушенкой, где была печать с серпом и молотом, варили супчики с этой самой тушеночкой, делали гречку с подливкой из этой же тушенки, и все было весьма сносно.

Отвратительно было в «Русиче». Там было такое правило: когда боец только туда попадает, он проходит своеобразный карантин, где попадают в максимально некомфортные для себя условия. И вот мое первое время пребывания в «Русиче» было на территории брошенной колонии. Собственно, там была отвратительная кормежка. Она была настолько отвратительная, что корочка хлеба являлась просто изысканным деликатесом. Там кормили похлебкой, которая по запаху имела что-то среднее между куриным бульоном, кошачьей мочой и отрубями, и водой. А после карантина уже в подразделении кормили опять же вкусно. Когда приехали в Донецк, и я понял, что каждый может взять себе на любой прием пищи по целой банке паштета, я чуть не сошел с ума: у меня было чувство, будто я сорвал джек-пот. То есть я говорю человеку, который там в наряде: «Я могу взять две?» — «Да, ты можешь взять две, дружище». Сейчас бы я испытал подобное чувство, если бы человек открыл чемодан с евро и сказал: дружище, вот бери, конечно. Мне не жалко.

И когда я попал в Донецк после Луганска, я понял, что уровень там совсем другой: кормежка очень сносная. В целом, средний уровень – неплохо. То есть понятно, что для совсем разбалованного гражданскими изысками сложно перестроиться, а так ничего сложного нет. Вот на передовой было сложно, потому что мы стояли на участке, который одно время был в полуокружении, и из него вела одна дорожка, по которой просто боялись ездить водители и возить нам еду, вследствие чего рацион бойца на сутки представлял из себя половину банки тушенки без ничего. Вру, были галеты. Причем те, которые несмотря ни на что, плесневели. И в совокупности с постоянными стрессами, с физической нагрузкой эта маленькая дозировка еды, конечно давала о себе знать. Но я с любовью вспоминаю бурлящую на костре банку тушенки.

— Всегда ли хватало боеприпасов, оружия? Вообще, откуда оно появилось-то? — Ну версии о боеприпасах и бронетехнике вы можете послушать из официальных источников обеих сторон: одна стороны скажет, что она является техникой российских военных, а вторая сторона скажет, что это вся трофейная техника. И вот обе стороны вам соврут. Почему? Потому что ни одной из сторон не выгодно озвучивание официальной версии, так как оно есть на самом деле. Грубо говоря, вся техника ополчения — старая, 70-х годов, списанная техника, пущенная на доноры и собранная вновь. Из двух или трех уничтоженных в сопли БМП собиралась более-менее действующая. Плюс была трофейная техника. Как ни крути, но от этого не уйдешь, потому что это война.

Аналогичная ситуация и с боеприпасами. Насчет амуниции и экипировки — здесь все очень сильно зависело от подразделения.

По отношению к «Русичу» было очень много небезразличных людей, которые помогали нам экипировкой, продуктами питания и прочими-прочими, то есть в этом плане мы чувствовали себя хорошо. Конечно, какие-то ребята рядом с нами бежали в древних советских касках, в камуфляже «флора» древнем. То есть это все индивидуально

Это одна из причин, почему многие ополченские подразделения были вынуждены как-то существовать в медиаполе, потому что они показывали свой результат, люди их поддерживали их. Своеобразный способ приобретения ресурса. Аналогичная реакция была и с противоположной стороны. То есть если бы этого не было, то ютуб не был бы полон видео о различных боевых операциях подразделений, потому что такие лица, как Моторола, уже погибший, самые первые начали снимать ролики о боевых действиях, как следствие, они самые первые вызвали интерес у СМИ, как следствие, у гуманитарщиков, как следствие, они стали лицами сопротивления и ведя дальше следственную цепочку, у них была самая богатая материальная база в определенный момент — именно благодаря медийной известности.

— Оцени вклад российской гуманитарной помощи для ополчения (армии).— Если речь идет об официальной российской помощи, то есть эти белые КамАзы, то я не исключаю, что общевойсковая военная форма (цифра) является частью официальной гуманитарной помощи. Остальное, то что я видел – продуктовая помощь мирному населению, помощь одеждой теплой, помощь в восстановлении жилищ. Восстановление жилищ — помощь МЧС Российской Федерации прямая (я ее здесь прослеживаю). В остальном — отдельные небезразличные личности. Или это политические партии, но их помощь я напрямую видел. А вот официальная помощь, может, была более заметна, я этого не исключаю.

— Почему ополчение, а затем и армия двух небольших народных республик смогли противостоять армии Украины и достигать определенных успехов?— На первых этапах военной кампании это было обусловлено тем, что на стороне Украины испуганные ребятишки, которых туда погнали. Большинство было срочники, которые воевать не хотели и не умели. С нашей стороны это были безумные и харизматичные ребята, которые воевать хоть и не умели, но очень хотели, для того чтобы защищать землю. Это первый фактор, чисто идеологический и красивый.

Второй фактор – это более прозаичный, что оборонительную войну всегда вести легче, чем наступательную.

И третий фактор, что те планы военной операции, которые попыталась осуществлять украинское командование, было сопряжено с присутствием украинского воинского контингента на границе с Российской Федерацией. И Российская Федерация этого позволить не могла (понимайте как хотите). В дальнейшем все изменилось в контексте политического перемирия. Любой стороне не хотелось все снести в пух и прах, и им не дают это сделать политические игры. Вот и все.

— Сейчас между украинской и российской стороной проходит информационная война. Какая сторона тебе, человеку, который многое видел своими глазами, ближе и почему?— В данном информационном конфликте мне не близка ни одна сторона, потому что мне близка сторона, которая соответствовала требованиям мирного быта русских людей. В данной ситуации при любом из раскладов, которые озвучивают СМИ любой из сторон (СМИ — это рупор власти, как ни крути).

Оба эти сценария являются – в одном случае культурном, в другом случае физическим — геноцидом русского народа, а этого я ни в коем случаю не приемлю

Явно не за украинскую и явно не того курса, который хочет мне предложить российская власть непосредственно по отношению к Донбассу.

— За что ты воюешь? За жизнь русского народа?— Прежде всего это, но скажу откровенно, что вера в идею Новороссии очень резко разбилась о понимание о проекте Новороссия. И осталось желание физически уничтожить людей, которые уничтожают невинных и беззащитных земляков моих, по совместительству русских людей. И везде, где права русского народа притесняются, любой русский человек, как нам показывает история, будет заступаться. Не обязательно с автоматом: для этого по большому счету много ума не надо. Если ты понимаешь, что ты хороший юрист, защищай в правовом поле русского человека. Если понимаешь, что ты прекрасный кондитер, пеки вкусные булочки для русских людей, поддерживай тех, у кого оружие в руках. В любом случае это моя обязанность. Это мое понимание того, кто есть русский человек, помимо крови, этноса и тому подобного.

— Задам тебе, может быть, некорректный вопрос: ты ликвидировал противника лично? Если да, то расскажи, что это за чувство такое?— Если честно, то да, приходилось. И приходилось неоднократно. Это сопряжено с долгим временем, которое пришлось там быть, и хочешь не хочешь, а столкнешься с этим. И сперва чувствуешь триумф. Несмотря на то, что опять же часто говорят, что тошнит или во сне приходит — это все треп. Ты чувствуешь триумф. Потому что ты завалил человека, который должен завалить тебя. По сути, ты выжил, ты красавчик. Ты спас людей, которые рядом с тобой. В дальнейшем это чувство меркнет, черствеет, и ты фактически ничего не чувствуешь: какой-то внутренний маленький праздник, как если бы ты в онлайн-шутере завалил несколько человек. Ну и в таком духе.

— Что лично ты никогда не сделал бы на войне?— Здесь все зависит от того, какая война и против кого. Когда воюешь с людьми из своей ментальности, (я думаю, вы не настолько наивны, чтобы верить в украинскую нацию) — очевидно, что это русские люди, которые захотели быть покемонами.

Когда ты воюешь против русских людей, безусловно, очень много моральных блоков есть в голове. Сложно пытать человека, который твоим же языком говорит, что ему больно, так же как кричал бы ты, и говорить те же самые слова. Допустим, если это представитель запрещенной исламистской группировки, то это гораздо проще, чем кажется. Что бы я никогда не сделал на войне, о которой мы говорим, я никогда бы не стал истреблять гражданское население. Даже в знак мести, если бы зашел на их территорию. Я считаю, что большее наказание для них – не истребление, а перевоспитание. Просто-напросто выбить из их голов шовинистское дерьмо, которое в них вкачали. Поэтому, наверное, я не стал бы целенаправленно истреблять мирное население.

— Скажи, каково приходилось и приходится мирному населению.— Сейчас проще, когда значительно спала интенсивность обстрелов, сейчас, несмотря на низкий доход, население не страдает от голода. Грубо говоря, около двух лет в некоторых населенных пунктах обыденной жизнью было сидеть пару суток в подвалах. Люди, которые хотели, к родственникам выехали. Кто-то просто побоялся ехать в ту страну, в которой их никто не ждет. Тогда это было ужасно, смерти мирных людей. В этой ситуации для меня могут сказать ролики в сети: это усеянные трупами людей улицы, это сгоревшие дети. Я думаю, что этим сопровождается любая война, но каждый должен брать ответственность за это. Каждый должен понимать, что любая война — это всегда страдания для мирного.

Только в сказках порубились рыцари и ушли. Война ведется в городе, а в городе мирное население. Без этого никак. Это боль и страдания для гражданских людей. И для военных людей с душой, которые не могут смотреть на эту ху*ню, извиняюсь за выражение

— Когда этот конфликт закончится?— Не закончится это до тех пор, пока обе стороны пожимают друг другу руки и делают на этом очень большие деньги. Поэтому закончится она очень нескоро. Потому что для этих людей не существует моральных принципов, не существует соображений совести и для них обыденным является делать. Деньги на крови. Другой вопрос — как это все может закончиться. Если фантазировать… Что было изначально в наших головах? В наших головах было русское национальное государство, даже не обязательно входимое в территорию РФ, защищать интересы русского интереса, где строился бы бизнес русского человека, право на оружие, на самооборону. Вот эти и многие факторы. Про это можно говорить часами.

А если сказать, чего я хочу сейчас — я хочу, чтобы прекратила литься кровь русских людей с обеих сторон. Второе — я бы хотел, чтобы те мои братья, которые погибли за светлые идеи, если есть что-то после смерти, осознали, что они отдали свою жизнь не зря.

— Как ты ушел с военных действий?— Когда война окончательно превратилась в то, что я описал выше — с двумя позициями, на которых можно всех убить, но нельзя эти позиции занять, и в результате эти боевые действия превращаются в какую-то интерактивную игру с уворотом от мин и содержанием самого себя в плохих бытовых условиях ничем не оправданных, мне это перестало быть интересным.

— Бывало ли свободное время? Если да, то как его проводили?— Боевые действия, особенно позиционные, всегда сопряжены с уймой свободного времени. На одной из позиций была рядом полностью брошенная деревня, которая была меж двух огней. Туда был категорический запрет ходить, потому что там работали снайпера противника, и мы постоянно все минировали.

Но от абсолютно нечего делать мы с моим товарищем ходили по домам брошенным и рассматривали депрессивный быт людей. Такое ощущение постапокалипсиса создавалось

И по сути, очень сильно рисковали собой, но это было лекарство от скуки хотя бы какое-то. Со временем приходишь к тому, что находясь в окопе, ты находишь жуков и даешь им имена. Да, от скуки у человека начинает постепенно ехать крыша.

— Расскажи самые страшные случаи с военных действий, когда была под угрозой жизнь тебя и твоих товарищей.— Угроза моей жизни и жизни товарищей была постоянна. Практически каждый обстрел. В один из моментов меня засыпало миной и контузило, обрушив на меня стенку окопа. В один из моментов я остался на позиции старшим, вел наблюдение, проверял посты. Если кратко рассказать историю: я услышал приближающуюся бронетехнику, начал смотреть гранатометный прицел ночного видения, не мог определить со стороны противника: никакого движения. Начал сильно нервничать, потому что на нашей стороне было слишком мало людей для удержания самого смехотворного наступления.

Затем я понял, что колонна бронетехники заходит с тыла, прямо со спины. Всех поднял, расставил на позиции, взял гранатомет, сказал всем: «если будете сдаваться, стреляйте в меня первого». По той причине, что я понимал, что бойцу моего подразделения ни в коем случае нельзя оказаться в плену ни при каком раскладе, потому что противник питал к нам особую любовь. И в результате были направлены стволы на всю колонну, водитель головной машины выпрыгнул — я приказал ему упасть на землю. Он, отбросив оружие, ползком подобрался ко мне. Оказалось, что это наши союзники. Ошибки командования и связистов корпуса – мы, собственно, не были предупреждены о ротации. Если бы на тот момент дрогнул бы палец на спусковом крючке, ребята начали бить.

У нас был ПТУР (противотанковая управляемая ракета), у нас был СПГ (станковый противотанковый гранатомёт), мы бы сожгли несколько машин, и нас бы тоже размотали в труху. Такие бывают следствия ошибок, казалось бы, мелочевых — просто не предупредили.

— Часто ли вообще такое бывало?— Первое время очень часто. Потому что не было централизованного командования и очень часто один батальон мог вести несколькочасовой ожесточенный бой с другим батальоном. Такие случаи действительно бывали. Немало людей погибло в результате таких боестолкновений.

— Расскажешь какие-либо интересные или, может, даже забавные случаи, если они были?— Приехали мы на позицию, и через некоторое время меня и моего брата из моего подразделения поставили командовать людьми, которые назывались казаками. Казаками они назывались абсолютно условно, с натяжечкой: горловские мужики, которым сказали «вы теперь казаки». На лицо ужасные и внутри тоже не очень. Нас поставили ими временно командовать. Первый бой.
Я становлюсь за крупнокалиберный пулемет «Утес», завязывается бой, я стреляю, и я замечаю, что меня толкают плечом, человек ставит под пулемет мешок и убегает. У меня не было ни секунды времени, чтобы угнаться за ним и допрашивать.

Я продолжил обрабатывать позиции. Гильзы сыпятся в мешок. После боя это «казак» изымает мешок с довольным лицом. Я ему говорю: «Зачем ты это сделал?». Он говорит: «Гильзы – это металл, а металл – это деньги»

И с этого момента началось. Во-первых, любой минометный обстрел, «казаки», пересиживая в блиндажах, воспринимали как праздник: после обстрела они бежали собирать хвостовики от мин, сдавали на металлолом, получали за это деньги, которые благополучно пропивали. Получили они по шапке уже за то, когда начали в брошенной деревне обстреливать телефонные провода для того, чтобы тоже сдать на металл. То есть не то чтобы забавно, а прискорбно.

Похожая ситуация: ведем бой на этой же позиции я стреляю из автомата: в крови адреналин, внимание обострено. И тут я замечаю резко несущийся на меня по окопу объект. Очень повезло этому объекту, что я не среагировал адекватно и не дал очередь. То, что я увидел, ввергло меня в небольшой шок. Это человек в камуфляже, с выпученными глазами, с искаженной гримасой лица, несущийся на меня на четвереньках на манер чудовища из фантастики. Он пронесся мимо меня и скрылся в блиндаже. После боя я подошел к нему и сказал, что он идиот, что я его мог пристрелить. Как выяснилось, произошла ситуация. У человека были проблемы со спиной (если стоишь в окопе в полный рост, то ты открыт, а если ты пригнут, то так проще). А у этого человека в промежуточном положении заклинила спина, и все, что он мог сделать, прыгая на четвереньках, скрыться в безопасном месте.

Еще одна история. Решили провести для тех казаков обучение. Решили начать с азов: метание гранат. Казаки пренебрежительно повели мордой и сказали, что гранаты они метать умеют. А я им говорю: «Умеете ли вы метать гранаты по-афгански?. «А как это по-афгански?» Я им объясняю, что это за метод, а метод этот опасный. После этого мы ушли спать. Все побросали, у всех все получилось. Я проснулся от взрыва, подумал, что это очередной обстрел: выйдя из блиндажа, я увидел группу грустно стоящих казаков, а в центре группы лежало посеченное осколками бездыханное тело. Как выяснилось, эти животные, набухавшись или обдолбившись, решили поспорить на счет метания гранат по-афгански. В результате чего один из них немножечко взорвался.

— Как на тебе отразились боевые действия?— Ну, помимо кучи психологических травм и маленьких фобий, типа боязни нахождения на открытом пространстве и некомфортного ощущения около незанавешенного окна, паники при появлении авиации в небе, при звуке свиста и прочего, моя жизнь поменялась в основном в том, что социальная среда, в которой я общаюсь и работаю — целиком и полностью состоит из таких людей, как я, потому что как с людьми из внешнего мира найти общий язык теперь стало сложно.

— Чем ты занимался и занимаешься после того, как ушел с боевых действий?— Наше подразделение начинает защищать интересы страны в разных точках мира. Развивается военно-патриотический клуб в России, который занимается людей. В России у меня тоже есть работа, скажем так.

— Какие у тебя планы на будущее?— Лично у меня — предпринимать усилия для увеличения влияния моего подразделения, создания семьи в обязательном порядке и в экономическом процветании, потому что, какая бы у человека не была идея, мы живем во время, когда основным ресурсом являются деньги. Как бы круто ты не умел вести боевые действия, если ты делаешь это не за деньги, ты просто марионетка в чьих-то руках.

— Чем ты увлекаешься, кроме военного дела?— Помимо военного дела, я люблю читать, люблю видеоигры, очень люблю прогулки на природе в одиночестве, помогает быть наедине с собой, разложить по полочкам все. Практически все мое остальное время — или изучение материалов по военке, или непосредственное участие в делах подразделения.

— Что ты можешь пожелать подписчикам Изнанки?— Подписчики Изнанки имеют шанс перенять опыт людей, в шкуре которых они никогда не откажутся. На первый взгляд, самые необычные профессии раскрываются в самых необычных ракурсах и самое ценное в этом, что мы можем прожить эти маленькие жизни, прочувствовав их. Подписчикам Изнанки я желаю не упускать эту возможность и понять, что даже в самой отвратительной профессии есть свет. И чем бы он не занимался, он всегда найдет в себе силы совершить поступок во благо.

Интервьюер

Иллюстратор