СМИ

Социолог Денис Волков и политолог Андрей Колесников о парадоксе ожидания перемен от самой власти

Мечты о переменах по степени продуктивности иногда напоминают ожидание беккетовского Годо, который не приходит никогда. Социальные ожидания в принципе не слишком высоки. И тем не менее даже формальная смена политического цикла – повод задуматься о том, существует ли массовый спрос на перемены, и если да, то какие, кто и каким способом их может осуществить.

Показать полностью…

Мы ждем перемен: 83%
В рамках совместного проекта Московского центра Карнеги и «Левада-центра» «Мы ждем перемен» были проведены всероссийский количественный опрос и групповые дискуссии в Москве. В августе 2017 г. мнения сторонников перемен разделились поровну: 42% россиян выступают за решительные и полномасштабные перемены, еще 41% высказался за незначительные изменения и постепенное улучшение текущей ситуации.
Вопреки стандартным представлениям перемены большинством не воспринимаются как угроза – лишь 11% не хотят никаких изменений. Но вот сколько-нибудь четкого понимания, какие конкретные шаги необходимы для улучшения ситуации, у большинства населения нет. В обществе доминируют самые общие пожелания: чтобы жилось немного получше, чтобы зарплаты были повыше, чтобы на полках магазинов были недорогие товары. Отвечая на открытый вопрос, такие респонденты часто утверждали, что властям следует «реально помогать людям», вместо того чтобы «говорить об этом по телевизору», «набивать свои карманы» или «помогать другим странам». При этом в словах респондентов время от времени проскальзывало сожаление по поводу, что власть бросила людей, не хочет о них заботиться.
Разумеется, есть и экстремальные позиции. Вот, например, грустное наблюдение одной из респонденток: «Люди в глухих городишках <...> хотят, чтобы власть стала сильнее, чтобы богатых всех перестреляли, чтобы пришел добрый товарищ Сталин и нас всех спас. Но это тоже перемены». Частые высказывания – причем отнюдь не радикальных респондентов: «Я скажу так: не повышайте пенсионный возраст, а отнимите деньги у всех наших олигархов, раздайте пенсионерам»; «Говорят, что цену реформ должен заплатить простой народ, да? А почему цену реформ не должны заплатить олигархи?»
На радикальных реформах, как правило, настаивают малоимущие слои населения. Продвинутые социальные страты в большей степени хотели бы постепенных изменений. Самые молодые тоже хотят перемен, но меньше, чем население в целом. И поэтому вряд ли оправдывается традиционное понимание, что именно российская молодежь находится в авангарде модернизации.
Наиболее содержательные представления о смысле и направлении реформ – у москвичей. Они осознают необходимость не только развития социальной сферы, но и проведения судебной реформы; треть считает существенным улучшение качества государственных услуг и поддержку предпринимательства (что в 2 раза превышает среднероссийские показатели). Каждый пятый в московской подвыборке отметил необходимость обеспечения честных и свободных выборов.
Но в целом позиции представителей разных демографических групп очень слабо дифференцированы. Слой продвинутых граждан, способных осмысленно и содержательно высказываться о направлении преобразований, намного тоньше, чем принято считать. И только у них есть некоторое представление о необходимости политических реформ. Отдельные участники фокус-групп говорили и о «сменяемости власти», и о «независимости судов», и о «неприкосновенности частной собственности», однако внятного видения возможного плана реформ нет и здесь. Зато участники групповых дискуссий часто говорят о необходимости увеличения государственных выплат, субсидий и льгот, о контроле над ценами как адекватных мерах по достижению желаемых целей.
Но за разговорами о необходимости государственного регулирования скрывается не только патернализм, характерный даже для представителей городского среднего класса. Скорее, это следствие неудовлетворенности текущим положением вещей при полном непонимании того, куда двигаться дальше. Плюс убежденность в том, что все-таки у государства есть неотменяемые обязательства перед гражданами.

Что мы знаем о реформаторах
Всероссийские опросы показывают, что население практически ничего не слышало о программах Алексея Кудрина и Бориса Титова. В числе людей, способных предложить привлекательный план реформ, фамилии этих политиков называют не более 1% респондентов (а в целом до 60% россиян не могут назвать ни одного способного на это политика). И это неудивительно, так как вся дискуссия о направлениях развития страны проходит мимо основной массы граждан и остается уделом профессионалов. Доклады Центра стратегических разработок публикуются в лучшем случае фрагментарно. Отголоски экспертных дискуссий если и доносятся до широкой публики, то только через СМИ, которые можно назвать независимыми, но их постоянная аудитория не превышает 10–15% населения на всю страну (больше – как раз в Москве и крупнейших городах, где ответы о содержании реформ более осмысленны).
Участники московских групповых дискуссий хотели бы видеть конкретную, пошаговую программу действий, как выразился один респондент, «как табличку в Excel», не ведая, что такие программы есть и показывают их исключительно чиновникам министерств, ведомств и аппаратов разных уровней.
В столице отношение фокус-групп к Кудрину нейтральное. Однако даже условно «либерально» настроенные респонденты очень осторожны в оценках, главный «звон», который они слышали, им не нравится, а именно повышение пенсионного возраста. Никаких других представлений о программе Кудрина у них нет. Самое обидное для потенциальных реформаторов – что их имена называются среди фамилий ведущих политических ток-шоу на федеральных телеканалах. В отсутствие по-настоящему содержательной общественной дискуссии по самым насущным проблемам эти персонажи становятся «властителями дум».
Есть в списке потенциальных реформаторов и Алексей Навальный. Его фамилия идет сразу за стандартным джентльменским набором официальных политиков из традиционного меню опросов «За кого бы вы проголосовали в ближайшее воскресенье?». Он популярен не только в Москве, но и в других крупных городах, а также в городах с населением от 100 000 до 500 000 жителей (т. е. он вовсе не чисто «столичный» политик) среди продвинутых групп населения с высшим образованием, в возрасте 25–39 лет, работающих на менеджерских позициях, ежедневно пользующихся интернетом. За последние два года он смог завоевать симпатии наиболее продвинутой публики и большей части электората демократических партий – росту его популярности среди широких слоев населения мешает прежде всего недопуск на федеральные телеканалы и к федеральной избирательной кампании, т. е. «нелегальный» статус. Навального ценят не за программу, а за его активность, расследования, поездки по регионам. Для его сторонников важны не столько конкретные предложения, сколько сам факт его существования в безальтернативной политической системе.

Если не Путин, то... Путин
В обществе доминирует представление, что если кто-то и осуществит преобразования, так это, как ни парадоксально, нынешняя власть (московские фокус-группы, правда, по этому поводу выражали очевидный скепсис). Отсутствие политической альтернативы приводит к тому, что именно с Владимиром Путиным большинство респондентов связывают надежды на перемены. У президента точно было достаточно времени, чтобы изменить страну в лучшую сторону, – и тем не менее ему многое прощается. Как говорили участники фокус-групп, которые в принципе со скепсисом относятся к тому, что власть может начать реальные перемены, «ни Путину, ни кому-то другому, даже Иисусу Христу сейчас прийти и махнуть волшебной палочкой и решить вопросы невозможно». Кроме того, Путина «не подвинешь» – это подспудное, часто не проговариваемое ощущение авторитарного характера режима (без объяснений, без подробностей) и пассивное принятие существующих правил игры.
Модель, существующая много лет, – президент воплощает в себе надежды всех групп и слоев, он и главный либерал, и националист, и империалист, и социалист – превращает Путина в глазах многих и в главного реформатора. Создается впечатление, что это был бы наиболее желанный и удобный для всех сценарий: изменить все, ничего не меняя, ничем не жертвуя и ничем не рискуя, не прилагая никаких усилий. Власть изменится сама! Проблема лишь в том, что это все никак не происходит.
Наибольшую веру в реформаторские способности главы государства демонстрируют прежде всего те граждане, чья жизнь удалась и кто хотел бы лишь небольших перемен к лучшему. Свою роль в этом наверняка сыграл тот факт, что большая доля тех, кого в России принято относить к среднему классу, – это различного рода служащие (бюджетники, чиновники, силовики, сотрудники госкорпораций), обязанные своим благосостоянием именно государству: будучи реалистами, они не требуют невозможного – альтернативных реформаторов. Здесь, правда, есть нюанс – смешиваются фигуры реформатора и правителя.

Почем реформы
Цена реформ, безусловно, тоже волнует россиян. Они готовы к изменениям, только не за их счет и желательно без их деятельного участия. Причем парадоксальным образом основной инструмент перемен, который граждане готовы использовать, – это выборы. Разного рода гражданская активность тоже имеет значение (особенно для москвичей, у которых есть опыт гражданского сопротивления мэрии, застройщикам и проч.), но она сильно уступает участию в электоральных процедурах. Что касается возможной платы за реформы, то в наименьшей степени респонденты готовы согласиться с сокращением социальных льгот и повышением пенсионного возраста, в наибольшей – с технологическими переменами. Готовы они, например, и к соплатежам (вместе с государством) за услуги здравоохранения, но в среднем не в очень высокой степени: 28% согласны с такой схемой, 66% – нет.
Итого стремление к изменениям, быть может, не слишком четко выражено у россиян. Однако большинство граждан (даже те, кто входит в «посткрымское путинское большинство») осознают, что без перемен невозможно не то что двигаться вперед, но даже стоять на месте.