СМИ

500 с лишним лет назад Колумбовы путешествия стали символом перехода от плоской картины мира к шарообразной. Но в политическом отношении, похоже, плоская модель мира сменяется круглой только сейчас. И это не может не сказаться на Европе. Конечно, и до Колумба многие знали, что Земля — шар. Равно как круглая замкнутость мира была известна политикам давно. Но всегда случается момент, когда парадигма меняется и новизна выступает во всей своей полноте. Так и сейчас вдруг стало очевидным, что уровень взаимозависимости мира крайне высок, а умение передвигаться и действовать в этом соединенном пространстве не очень-то и развито. Взять ту же Европу, о которой будет много говориться на предстоящем Петербургском международном экономическом форуме (ПМЭФ). С одной стороны, может показаться, что никогда прежде Евросоюз не был так един: общий парламент, 28 стран-членов, могучая экономика, колоссальное население, фундаментальная брюссельская бюрократия и многое другое. Более того, даже последнее голосование в Европарламент — по существу, общеевропейский плебисцит — показало, что в целом население настроено умеренно, довольно сплоченно и куда больше мигрантов боится глобального изменения климата и экологических проблем. Так что, если бы весь мир ограничивался Европой, то и особенно беспокоиться было бы не о чем. Но мир ни Еврсоюзом, ни даже всей Европой не ограничивается. Дело обстоит не так просто. Плоский мир изолированных и сравнительно независимых континентов сменился взаимозависимым круглым земным шаром. И разместившиеся на его покатых боках страны и их союзы пытаются понять: а как им существовать и выживать в этом новом и загадочном мире, переполненном коммуникацией и поразительно могущественными технологиями? В новом круглом мире исчезает не только относительная изолированность. Подвергаются эрозии любые прежние идентичности — национальные, религиозные, социальные, другие, меняются правила навигации, в том числе и политической, расплываются представления о внешнем и внутреннем. Косвенно мы видим это в очевидном кризисе многих международных институтов: от того же ЕС до НАТО или международных судов и трибуналов. Замечу, что вообще-то необходимость подобного рода институций растет, но для того, чтобы оперировать в новом мире, им нужно дополнительное измерение, метрика, координата. И потому, если посмотреть на результаты тех же выборов чуть с другой точки зрения, мы увидим, что они отражают и известное смятение не только широких масс, но и самих элит. Центристские партии, в наибольшей степени представляющие интересы устойчивого среднего класса, свое большинство потеряли. Их потери весьма ощутимы. Зато значительно выросло число людей, думающих иначе. Во-первых, это зеленые, которые самые что ни на есть и глобалисты, и антиглобалисты одновременно: экологические проблемы имеют глобальные причины, но сказываются в каждом отдельном месте по-разному. Во-вторых, выросло и число тех, кто считается «радикально правыми», «популистами», «ксенофобами» и т.д. Но и они на самом деле реагируют на глобальные вызовы. И, в-третьих, стало больше людей, настроенных вообще на некую, им самим непонятную альтернативу политического управления как ЕС, так и мира в целом. Растерянность настигла и элиты. Самый яркий пример интеллектуального и волевого паралича — английские (да и общеевропейские) терзания по поводу Brexit. Но дело не только в этом поразительном примере, отразившем и эгоизм элит, и трагическую неспособность договариваться, и отсутствие у многих, вроде бы опытных политиков, чувства ответственности и осторожности. Помимо этого, мы видим, как, мягко говоря, непродуманно действует Европа в связи с американскими санкциями против России. Феноменальный бюрократический аппарат Еврокомиссии в Брюсселе всё никак не сочтет последствия вторичных санкций США для собственной экономики. В сущности, это проявление того, что можно было бы назвать проблемой — размывание субъектности Европейского Союза, его способности действовать самостоятельно и осмысленно. И речь не идет об умственных способностях европейских политиков — большинство из них вполне интеллектуальны. Проблема в распаде общего нарратива развития Европы, отсутствия общей картины будущего и, соответственно, понимания, какими путями в это будущее идти. Собственно, поэтому так радикально разнесены между собой ценности, модели существования, которые сегодня на повестке дня: от довольно архаических националистических моделей до абсолютного безбрежного анархического космополитизма. Конечно, и прежде были крайности, экстремальные полюса, но между ними всё же располагался огромный, преобладающий пояс умеренности. Сейчас этот пояс размывается, а полюса исчезают — всё сливается в хаотическое броуновское движение социально-политических единиц. А ведь лидерам ЕС нужно и организацией управлять, и реагировать на растущую глобальную взаимозависимость, и находить общий дискурс для разнообразных социальных и политических сил в странах ЕС. Так что происходящее сейчас в Европе напоминает попытку пассажира чинить трансмиссию в мчащемся автомобиле. Пикантность ситуации в том, что водитель исчез. Или же все пассажиры стремятся порулить (как в Великобритании соревнуются кандидаты на пост премьера). Нет сомнений, что многие видят сложности этого мира и пытаются нащупать модели взаимодействия, регулирования и достижения согласия в современной ситуации. Возможно, магистральный путь тут — действие через региональные объединения, новая глобализация, которая идет не от одной или нескольких сверхдержав, а через уже упомянутые региональные объединения в координатной сетке международных организаций. В каком-то смысле это напоминает устройство земного шара, в котором материки движутся на своих плитах, притираются друг к другу и создают, тем самым, единый земной шар, по которому мы можем передвигаться. Примерно об этом, но не только, пойдет речь 6 июня на Валдайской сессии «Новая Европа: чего ждать России?». Несмотря на все описанные и неописанные трудности сегодняшнего дня, Россия и Евросоюз — важные партнеры друг для друга. И в новом мире пора определить контуры взаимодействия, трезво посмотреть на проблемы и откровенно обсудить, что еще можно сделать. Андрей Быстрицкий, газета «Известия»