СМИ

Американцы, как известно, любят супергероев. И если бы кому-то из режиссёров Голливуда пришла в голову мысль совместить жанр политического триллера с комиксом, то одним из самых ярких персонажей такого гибрида стал бы советник Дональда Трампа по национальной безопасности Джон Болтон, которому подошло бы имя Суперъястреб.

Злые языки утверждают, что Болтон руководствуется в политике очень простым принципом: в любой непонятной ситуации начинай бомбить. Конечно, это преувеличение, но не совсем беспочвенное: в своём кабинете в Госдепартаменте Болтон, бывший при Буше-младшем заместителем госсекретаря по вопросам контроля над вооружениями и международной безопасности, держал муляж гранаты, на котором красовалась гордая надпись «Джону Болтону — величайшему рейганиту мира!». Тут надо иметь в виду, что Рональд Рейган, на счету которого всего одна маленькая победоносная война — захват крошечного карибского острова Гренада — в американской политической традиции считается человеком, который, придя в Белый дом после череды президентов-миротворцев (Никсон, Форд, Картер), сумел победить страшного коммунистического дракона.

Дональду Трампу эта ястребиность импонирует куда больше, чем разумная осторожность боевого генерала Герберта Макмастера, предшественника Болтона на посту советника по нацбезу. Правда, в последнее время даже Трамп стал уставать от стремления Болтона развязать войну с Ираном (несколько дней назад британская The Times процитировала американского президента: «У Джона радикальный взгляд на вещи, но это нормально. На самом деле мне приходится сдерживать Джона, что невероятно, не так ли?»).

Трампа можно понять. При всей своей задиристости он никогда не рассматривал войну как реальный инструмент решения проблем. Его подход — это подход бизнесмена. Война для Трампа — аргумент, которым можно припугнуть несгибаемого партнёра на переговорах, чтобы стал посговорчивей. Можно послать к берегам такого упрямца авианосец или целую эскадру, можно грозить развёртыванием ракет и наращиванием воинских контингентов, но ввязываться в реальный конфликт, в котором неизбежно погибнут американские солдаты? Нет, это не для Трампа (и, честно говоря, такая позиция вызывает уважение).

Но Иран — не единственная проблема, в отношении которой Трамп демонстрирует значительно более умеренный подход по сравнению с Джоном Болтоном. Есть ещё и Венесуэла.

Позиция Трампа в отношении венесуэльского кризиса и «участия» в нём России за последние два месяца претерпела изменения. В конце марта президент США принимал в Белом доме Фабиану Росалес, жену Хуана Гуаидо, самопровозглашённого лидера Боливарианской Республики. После этой встречи Трамп заявил журналистам, что Россия должна «убраться» из Венесуэлы (to get out), а на вопрос репортёра, готовы ли США начать наземную операцию, чтобы заставить русских уйти, несколько раз повторил, что все варианты возможны, подчеркнув, что в Москве хорошо осведомлены о решимости Вашингтона.

Однако после полуторачасового телефонного разговора, состоявшегося между Путиным и Трампом 3 мая, хозяин Белого дома изменил свое отношение к России.

Трамп признал, что Владимир Путин не стремится вмешиваться в венесуэльский кризис, опровергнув тем самым утверждение Болтона о том, что Кремль оказывает «критическую поддержку режиму Мадуро».

«Он (Путин. — К. Б.) вовсе не стремится ввязываться в ситуацию в Венесуэле, за исключением того, что он хочет чего-то позитивного для этой страны, — заявил Трамп журналистам после этого разговора. — И я чувствую то же самое. Мы хотим, чтобы они (венесуэльцы. — К. Б.) получили гуманитарную помощь: прямо сейчас люди там голодают, у них нет ни воды, ни еды».

Но если Трамп и прозрел (по крайней мере, частично) после разговора с Путиным, то его советник по нацбезу Болтон остался при своём мнении. Он заявил, что США «рассматривают ответные меры» в связи с российским «вмешательством» в события в Венесуэле, которые могут включать в себя новые экономические санкции не только против России, но и против Кубы — ещё одного союзника Мадуро. Санкции за гуманитарную помощь — это нечто новое в истории международных отношений, но Болтон раз за разом повторяет одно и то же: страны, «находящиеся за пределами западного полушария», не имеют права вмешиваться в происходящее в Венесуэле.

Месяц назад, выступая в Майями перед группой ветеранов вторжения в залив Свиней, Джон Болтон сказал: «Сегодня мы с гордостью заявляем во всеуслышание, что Доктрина Монро жива и прекрасно себя чувствует».

Доктрина, на которую ссылается Суперъястреб, была провозглашена без малого двести лет назад пятым президентом США Джеймсом Монро. Молодое государство приветствовало борьбу южноамериканских колоний против заморских метрополий — Испании и Португалии — отчасти из-за того, что сочувствовало их стремлению к свободе, но в основном потому, что сильные форпосты европейских монархий у границ США угрожали их собственной независимости. В 1823 году Монро обратился к конгрессу с посланием, которое и легло в основу его доктрины. Доктрина Монро основывалась на принципе трёх «н»: невмешательстве, нейтралитете и непереходе (no-transfer).

В понимании Монро в мире существовали лишь две региональные системы — европейская и американская. К европейской относились Испания, Португалия, Великобритания и в целом страны Священного союза, ключевую роль в котором играла Россия (у Российской империи в это время были владения на западном побережье Америки, в том числе и в Калифорнии — Форт-Росс). Принцип неперехода колоний под контроль других европейских держав был направлен главным образом против Англии, зарившейся на испанские владения в Карибском море, но и против Российской империи, которую в Вашингтоне считали способной отобрать у испанцев Калифорнию. Поэтому основной задачей Доктрины Монро было удержать молодые американские республики от сотрудничества с Европой — не важно, с Великобританией ли, с Испанией или с Россией.

Западное полушарие, гласила Доктрина Монро, не место для европейской колонизации. «Мы будем рассматривать любую попытку с их (европейских держав. — К. Б.) стороны распространить свою систему на любую часть нашего полушария опасной для нашего спокойствия и безопасности», — заявлял пятый президент США.

Обосновывалось это тем, что монархии Старого и демократии Нового Света коренным образом отличаются друг от друга и не могут нормально сосуществовать в рамках одного полушария.

Поэтому США обещали воздерживаться от вмешательства в дела Европы, но взамен требовали от неё держаться подальше от обеих Америк.

Нельзя не восхититься самоуверенностью Монро: только в 1814 году британские войска сожгли Белый дом, а сам он (тогда госсекретарь) вместе с президентом Мэдисоном бежал из Вашингтона, не захватив с собой даже пары чистого белья. И вот по прошествии девяти лет американцы снисходительно обещают, что не станут вмешиваться в дела европейских государств!

При этом следует иметь в виду, что в достижении своих внешнеполитических задач США времён Монро не могли опереться ни на сильную армию, ни на профессиональный дипломатический корпус. Тем не менее Доктрина Монро оказалась на удивление эффективной. Главным образом потому, что вашингтонские стратеги уже тогда, предвосхищая Киссинджера, руководствовались принципом равноудаления новых республик и друг от друга, и от Европы.

Единственной страной, с которой у каждого из новых южноамериканских государств должны были быть выстроены «особые» отношения, были, конечно же, США. Для достижения этой цели Вашингтон делал всё, чтобы внести раскол между молодыми республиками и не позволить им сблизиться друг с другом. Известно, что представители Госдепартамента ехали на Панамский конгресс, созванный Боливаром в 1826 году с инструкциями, предписывавшими не допустить создания Южноамериканских Соединённых Штатов. Правда, один из посланников Вашингтона умер в пути, а второй приехал в Панаму, когда конгресс уже закончился, но импульсивные латиноамериканцы к этому моменту и сами успели переругаться так, что ни о какой южной федерации речи идти не могло.

Шло время, США крепли, богатели и постепенно превращались в сверхдержаву. В 1895 году госсекретарь США Ричард Олни предостерегал Лондон от вмешательства в дела стран Латинской Америки, горделиво заявляя, что США «практически суверенны» в Западном полушарии и «практически неуязвимы» на своей территории для любого иностранного государства. Альбион предупреждениям не внял, и в 1902 году Лондон, а также Берлин и Рим объявили морскую блокаду Венесуэлы. Причина была банальна: президент этой страны Сиприано Кастро, бывший погонщик мулов, набрал у европейцев кредитов на много миллионов фунтов, но наотрез отказывался платить по счетам. Кастро рассчитывал на то, что Соединённые Штаты не допустят европейского военного вмешательства, и в конечном счёте оказался прав, хотя чуть было не просчитался.

США оказались перед сложным выбором. С одной стороны, терпеть на своём заднем дворе самоуправство каких-то европейцев Белому дому не хотелось. С другой, в конгрессе были сильны позиции изоляционистов, считавших, что ввязываться в войну с могучими державами Старого Света из-за финансовой нечистоплотности бывшего погонщика мулов довольно глупо. В конце концов, президент США Теодор Рузвельт в своём четвёртом послании конгрессу чётко заявил, что действия европейцев противоречат Доктрине Монро и что только США обладают правом выполнять функции международного полицейского в Западном полушарии.

Рузвельт отправил в Карибское море эскадру под командованием адмирала Дьюи, пригрозив войной, если европейцы высадят в Венесуэле десант. Закончилось всё компромиссом.

Европейцы сняли блокаду, Сиприано Кастро подписал обязательство отчислять треть таможенных сборов в пользу иностранных кредиторов, а Доктрина Монро, подкреплённая рузвельтовской «политикой большой дубинки», окончательно подтвердила гегемонию США в этой части мира.

В последующие годы, однако, Доктрина Монро много раз подвергалась серьёзным испытаниям: и в 1959 году, когда Кастро на Кубе сверг проамериканского диктатора Батисту, и в 1970 году, когда к власти в Чили пришёл просоветский президент Сальвадор Альенде, и в 1979 году, когда в Никарагуа победила Сандинистская революция.

В Чили Вашингтону удалось взять реванш, но Куба и Никарагуа до сих пор остаются очагами сопротивления США в Западном полушарии. А в последние 20 лет к ним присоединилась и Венесуэла, после того как в 2002 году провалился путч в Каракасе, который курировал нынешний спецпредставитель президента США по Венесуэле Эллиот Абрамс. Тогда мятежники арестовали Уго Чавеса и спрятали его на острове Орчила, но армия не поддержала путчистов, а президент был быстро освобождён отрядом спецназа (по слухам, венесуэльцам помогали китайские товарищи). С тех пор о гегемонии США в бассейне Карибского моря можно говорить лишь условно.

И вот теперь Джон Болтон вновь вспомнил о Доктрине Монро. Символично, что сделал он это, выступая перед ветеранами вторжения в кубинский залив Свиней — бесславно провалившейся операции ЦРУ, ставшей одним из самых позорных страниц в истории США. В доказательство своих слов о том, что Доктрина Монро жива и прекрасно себя чувствует, Болтон сослался на экономические санкции, которые Минфин США ввёл против Кубы, Никарагуа и Венесуэлы. Эти страны Суперъястреб в своей пафосной речи назвал «тройкой тирании», причём слово «тройка» он почему-то произнёс по-русски (troika of tyranny).

После того как «тройка тирании» будет уничтожена, вещал Болтон, перспектива «первого свободного полушария в истории человечества, простирающегося от заснеженных канадских Скалистых гор до сияющего Магелланова пролива», станет реальностью.

Проблема, иронически замечает журнал The Economist, заключается даже не в том, что Магелланов пролив скорее взбаламученный, чем сияющий, а в том, что анализ и рецепты Болтона неверны. Демократия в Латинской Америке переживает кризис не только в тех странах, на которые указывает перст советника по нацбезу, а почти во всём регионе, и, запугивая своих южных соседей, США не помогут её укреплению.

Конечно, авторы статьи в The Economist критикуют Болтона (и Трампа) с леволиберальных позиций, но с их главным выводом — «разговоры о Доктрине Монро могут привести к тому, что латиноамериканцы будут видеть в своём северном соседе скорее хулигана, чем союзника», — трудно не согласиться.

Обиднее всего Болтону должно быть из-за того, что его грозные речи не производят того эффекта, на который они были рассчитаны.

Даже если не принимать во внимание тот очевидный факт, что Доктрина Монро отражает политические реалии XIX — первой половины XX вв., обращаться к ней сейчас — очень плохая идея для Вашингтона. В основе Доктрины Монро лежит требование признания Западного полушария зоной исключительных интересов США в обмен на обещание не вмешиваться в дела Старого Света. А это значит, что всякий раз, когда в Вашингтоне будут звучать слова «Доктрина Монро», геополитические соперники США будут иметь право требовать их ухода из Европы и Азии.

Конечно же, никто ниоткуда не уйдёт. США не свернут свои военные базы в Европе (некоторые из них, такие как Рамштайн в Германии и Кэмп Бондстил в Косове, по размерам сопоставимы с небольшими городами), не покинут Японию и Южную Корею. Но и Китай, и Россия останутся в Венесуэле и, к вящему неудовольствию Вашингтона, продолжат развивать отношения с другими странами Латинской Америки.

Латинская Америка больше не задний двор Соединённых Штатов, как бы этого ни хотелось таким политикам, как Болтон. Конечно, влияние Вашингтона здесь по-прежнему очень сильно, но Штатам неизбежно придётся подвинуться, поскольку роль Китая и России будет лишь возрастать. А значит, нужно осваивать новые правила взаимодействия с южными соседями — правила, построенные на взаимном уважении и отказе от «политики большой дубинки». Вряд ли рефлексы Суперъястреба помогут справиться с этой задачей.

Кирилл Бенедиктов, RT