СМИ

Революции часто начинаются из ничего, но приводят к более чем серьезным последствиям, разрушая жизненный уклад, страны и целые цивилизации. В эти майские дни нелишне вспомнить, с чего начались все революции второй половины ХХ века.

Май 1968 года в Париже стал апофеозом шестидесятых. Студенческие волнения, охватившие сперва ведущие университеты США, а затем и Европы, имели поводы самые нелепые. Лидеры студентов в Беркли (Сан-Франциско), откуда и начал распространяться пожар бунтов, Беттина Аптекер (дочь известного коммунистического писателя) и Марио Савио подняли детишек из-за того, что власти универа прирастили территорию кампуса сквериком, в котором те любили собирать свои политические сходки…

Парижский май 1968-го начался с повода еще более смехотворного. Как бы ни пытались облагородить причины бунтов сегодняшние апологеты «шестьдесят восьмых», детишки Сорбонны взбунтовались из-за того, что в определенные регламентом вечерние часы их перестали пускать в женские общежития.

Французскими Гинзбургом, Маркузе и Эбби Хоффманом (лидер американских йиппи) стали Жан-Поль Сартр, Жан-Люк Годар и маленький лидер парижских бунтовщиков – рыжий Дэня Кон-Бендит. Революция началась с того, что Дэня (называвший себя лидером «движения за сексуальную свободу») потребовал у министра образования, выступающего с речью в Нантере, свободного доступа в женские общежития. Эта и другие выходки рыжего Дэни привели к появлению «приказа об отчислении» из университета, что, в свою очередь, привело к акциям протеста и созданию анархистско-троцкистской группы «Движение 22 марта» (кстати, отец Дэни, юрист и пламенный немецкий троцкист Эрих Кон-Бендит, поддерживал дружеские связи с ключевыми фигурами Франкфуртской школы: Максом Хоркхаймером, Тео Адорно и Ханной Арендт).

То, что кучке юнцов, вооруженных переизбытком гормонов и лозунгами типа «Запрещается запрещать», «Анархия – это я», «Оргазм здесь и сейчас!», чуть было не удалось сорвать солидную европейскую страну едва ли не в революцию, представляет собой один из удивительных феноменов 68-го, возможно, даже главный из них. С другой стороны, невероятным можно назвать и тот факт, что 24 мая 1969-го, когда комиссариат полиции 5-го округа на площади Пантеон был атакован и забросан коктейлями Молотова, когда пылала Биржа – символ буржуазного общества, когда полиция никуда не поспевала, власть была растеряна, министерства и официальные здания не охранялись, то есть когда события мая 68-го имели все шансы перерасти в полномасштабное восстание, они никуда и ни во что не переросли… Да и не могли, конечно, никуда перерасти.

Предварительные ласки, стимуляция и эрекция – вот что такое Жан-Поль Сартр в Сорбонне или Герберт Маркузе в Беркли. Далее следует выброс позитивной энергии, после чего революция неизбежно должна обмякнуть… Что, собственно, и произошло. Бунт, как степной огонь, во мгновение ока захвативший десятки тысяч юнцов (а затем и миллионы поднятых профсоюзами бастующих рабочих), иссяк столь же безвременно и внезапно.

13 мая, когда во Франции началась всеобщая забастовка, рыжий Дэня с друзьями уже отдыхал на Атлантическом побережье («Под булыжником пляж!» – один из лозунгов Парижского мая) в Сен-Назере. Первая Оранжевая, первыми «соцсетями» которой стали фильмы Жан-Люка Годара, памфлеты Жан-Поль Сартра, сексуальные фантазии рыжего Дэни (и, разумеется, секс, наркотики, рок-н-ролл – самые воодушевляющие «три начала и три составных части» контркультурной революции 60-х), кончилась тем, чем она и должна была кончиться – пшиком…

В конце мая ползучий хаос был остановлен властями и порядок был наведен. В конце июня 1969-го на выборах в парламент за голлистов проголосовало 75% французов – потрясающий результат! В США сенатор Джордж Уоллас, независимый кандидат, баллотировавшийся на президентский пост под лозунгами сегрегации, получил почти 10 миллионов голосов. А выборы 68-го выиграл республиканец Ричард Никсон под лозунгом «Закон и порядок».

Нет, консервативный мир вовсе не собирался сходить с ума вслед за горсткой обдолбанных малолеток и голосовал за закон и порядок. И все же, не мытьем так катаньем, «шестьдесят восьмые» (soixante-huitards, «парни 68-го», как их называют во Франции) побеждали. В феврале 1969-го, когда Де Голль вынес на всенародный референдум реформу Сената, обещанную им еще в мае 1968-го, заранее объявив, что в случае проигрыша уйдет, он сдержал свое слово. Разумеется, «шестьдесят восьмые» торжествовали, приписали победу себе и с тех пор гордо несут свои ордена. Но Де Голля убили вовсе не они. Де Голля (при всех его прежних тяжких грехах) убили старые, консервативные представления о порядочности и морали…

Тем временем вирус «шестьдесят восьмых» продолжал точить дряхлеющее тело мира. К концу 1960-х «Теория критики» Франкфуртской школы, тщательно разрабатываемая по многим направлениям («теория матриархата», упраздняющая идею традиционной семьи с доминирующим отцом; «андрогинная теория», представляющая мужчину и женщину как навязанные обществом роли и заменяющая их унисексом; «теория личности», «теория власти», «теория сексуальности», «расовая теория», «теория права», «теория литературы» и проч.) одерживала одну уверенную победу за другой.

«С небольшой помощью моих друзей» (т. е. леволиберальной прессы, мондиалистского лобби, пиар-контор и рекламщиков Мэдисон-авеню, секты «нью-йоркских интеллектуалов», контролирующей культурный мир США, битнического, хиппанского, новолевого, студенческого, фрейдистского, боасианского, феминистского, расового, ЛГБТ-движений, экзистенциалистской и постмодернистской философий, и проч., и проч., и проч.) теориям Франкфуртской школы удалось добиться доминирования практически на всех направлениях. «Эти движения», как заметил Иммануил Валлерстайн, «вспыхнули и отгорели так же ярко и так же дымно, как порох, не оставив и следа. Но когда они отгорели, оказалось, что устои патриархального авторитарного общества выгорели и обуглились изнутри».

Впрочем, всякая революция, если она не достигает окончательной цели, откатывается назад. Так случилось и с «шестьдесят восьмыми». Открытия «мессианского царства» не состоялось, будущее, в котором не надо работать, а только играть, веселиться и загорать на пляже, не наступило. Недолгая эра Никсона отчасти вернула Америку в сознание и даже явила некоторую надежду на избавление…

Что же касается итога философских осмыслений этого поистине странного десятилетия, им стали две простые истины, высказанные понемногу трезвеющими деятелями контркультурной революции: небо нельзя купить («Stairway to Heaven», Led Zeppelin), а стены, разделяющие нас, – разрушить («The Wall», Pink Floyd)… Начинались 70-е – время ледяных сквозняков, которые уже начинали продирать мир сквозь дыры, понаделанные в мироздании шестидесятыми…

Чтобы окончательно посадить «шестьдесят восьмых» на их законное историческое место, воспользуемся исторической же метафорой.

Около 2400 г. до Р. Х. Египет, традиционный уклад жизни которого не менялся веками, потрясла гражданская война, приведшая к сильному ослаблению центральной власти, разброду и анархии. Началом тому, что египтологи называют «демократизацией культа Осириса», положила, вероятно, коррупция (порча) в среде жреческого сословия: ослабление веры в божественную сущность фараона и желание оттянуть на себя часть его харизмы. Сначала Осирисами почувствовали себя жрецы, следом – самые уважаемые и авторитетные граждане Египта, которые начали выбивать тайные «тексты пирамид», предназначавшиеся исключительно фигуре фараона, на стенах своих гробниц. За ними последовали богатые купцы и просто самые проворные и шустрые жители столиц. Кончилось тем, что Осирисом стал считать себя каждый. Что вылилось в неизбежное – страшный погром гробниц и жуткий вандализм.

Текст «Речений Ипуера» описывает масштабы потрясшей страну катастрофы. Некто Ипуер, встав перед лицом фараона, в духе библейских пророков дерзает говорить ему: «Вот, смотри, дело дошло до того, что горстка людей лишила страну царской власти… Царская резиденция может быть разрушена в течение часа… Бедняки вытащили царя… то, что скрывали пирамиды, теперь опустело…» Чернь преступила последнюю грань, не осталось ничего святого. Дело дошло до разрушения могил предков. Мертвецов вынимают из могил, выбрасывая в Нил, а их камнями украшают собственные могилы: «Водный поток стал могилой», – говорит Ипуер. Так буквально за два–три поколения весь тысячелетний уклад жизни Египта оказался обрушен. Период междуцарствия (т. е. смуты) продолжался около 150 лет. Порядок в конце концов был восстановлен. Но мир уже не был прежним. Классическому египетскому царству пришел конец…

Таковым, собственно, и было центральное послание «шестьдесят восьмых»: каждый – Осирис, я – индивидуальность, Я – БОГ! И, поскольку я – бог, Осирис и индивидуальность, мне должно быть позволено все… Разумеется, и христианство не отрицает божественной сущности человека. Но христианский Бог висит на кресте страстей, раздирающих человечество, рвущих на части земной мир. И тот, кто осознал себя богом, добровольно, как ему подсказывает совесть, идет на крест. Что, право же, далеко отстоит от центрального («Оргазм здесь и сейчас!») лозунга хиппи.

В 1976 году американская группа Eagles записала песню, которая подвела итог духовным исканиям шестидесятых. Вот этот впечатляющий образ постояльцев волшебной калифорнийской гостиницы, неспособных вырваться из тюрьмы своего эго:

«На темном пустынном шоссе ветер трепал мои волосы… и запах цветов… и вдали я увидел свет… Она стояла в дверях, колокольчик звенел, и я подумал: может, это рай, а может, и ад… Много номеров в отеле Калифорния и всегда много места в любое время года… Как все они танцуют во дворе: одни танцы – чтобы помнить, другие – чтобы забыть… «Принес бы вина», – кликнул я Капитана. «Мы не пили его с 1969-го», – усмехнулся он… Но всегда тот же голос, пробуждая среди ночи, зовет: «Добро пожаловать в отель Калифорния! Какое милое место! Все они живут в отеле Калифорния, какой сюрприз, да и алиби… Зеркала на потолке, шампанское во льду… Все мы здесь узники наших уставов, и хозяин палат собирает на пир и колет ножами, но не в силах убить зверя… Последнее, что я помню, как пытался бежать, отыскав двери. Но голос из тьмы сказал: расслабься… этот отель настроен только на вход. В любое время ты можешь выписаться, но никогда не сможешь уехать отсюда…»

(«Hotel California»).

Владимир Можегов, ВЗГЛЯД