СМИ

Сценарий захвата власти Иван Выговский позаимствовал у Бориса Годунова


Руина. Так украинский народ прозвал эпоху кровавых междоусобиц, растянувшуюся на два с лишним десятилетия.

Эта страшная пора началась сразу после того, как часть казацкой старшины, жаждавшая власти и богатства, перечеркнула волю Переяславской Рады 1654 года о воссоединении с Россией. Отреклась от присяги «Навiки разом!» и начала шаг за шагом возвращать украинскую землю польской короне.

«Никакого урядничества и начальства не желаю!»

6 августа 1657 года ушел из жизни гетман Богдан Хмельницкий, который поднял украинский народ на освободительную борьбу за выход из рабского подчинения польско-литовскому государству – Речи Посполитой. На смертном одре он вложил гетманскую булаву в руки младшего сына Юрия, которому еще не исполнилось и 16 лет. Ближайшие соратники гетмана на раде в Чигирине признали этот выбор.

Опекуном и наставником Юрия, по завещанию Богдана Хмельницкого, был назначен генеральный войсковой писарь Иван Выговский. По происхождению польский шляхтич, он сначала боролся с казаками восставшей Малороссии, а угодив к ним в плен, увы, приглянулся гетману острым умом, ловкостью в устроении дел и прямо-таки собачьей преданностью.
Прошло не так уж много времени, и гетман стал ему доверять как ближайшему другу, не ведая, что Выговский втайне установил особые отношения с Москвой и осведомлял Кремль обо всем происходившем в гетманской ставке, в особенности о внешнеполитических замыслах и связях. С иезуитской склонности к интриге и беспредельного лукавства этого человека, которому судьба уготовила роль преемника Богдана Хмельницкого, и началась украинская Руина.

Сначала Выговский добился того, чтобы Хмельницкий-младший свою гетманскую булаву вручил ему, генеральному писарю. А дабы в глазах современников и потомков не выглядеть, упаси боже, подлым узурпатором, довольно тонко разыграл комедию собственных колебаний по поводу принятия гетманской власти. Совершенно в духе того, как в конце XVI века Борис Годунов, присмотревший для себя царский трон, но искусно это скрывавший, заставил всю Москву на коленях умолять его принять шапку Мономаха…

Николай Костомаров в обстоятельном труде «Гетманство Выговского» описал ловкие маневры Ивана Евстафьевича на пути к обладанию гетманской булавой. Он ненароком возбуждал между заслуженными казаками неодобрительные разговоры о том, что им предстоит повиноваться мальчику, не нюхавшему пороха.
А затем живописал Юрию, что значковые (то есть наделенные должностями) казаки сильно ропщут и не желают повиноваться столь молодому гетману. При этом Выговский искусно притворялся, мол, отнюдь не желает сам становиться гетманом. О чем писал и пограничному русскому воеводе: «После воинских трудов я рад опочить и никакого урядничества и начальства не желаю!».

Конечно, растерявшийся Юрий просил у Выговского, которому доверял как отцу, совета: что делать? «Следует тебе отказаться перед радою от гетманского звания и тем снискать себе расположение и любовь народа», – наставлял генеральный писарь сына Хмельницкого. Дескать, между казаками издавна так повелось: избираемый в начальники несколько раз отнекивается от предлагаемого достоинства и принимает должность тогда, когда казачий круг чуть ли не насильно принуждает к тому…

Одновременно Выговский старался понравиться тем, от кого зависело избрание на гетманство. Он даже выкопал из земли сокровища, некогда спрятанные вместе с Хмельницким-старшим, – свыше миллиона злотых (по тем временам фантастическая сумма!) и начал одаривать ими, угощать питием и яствами встречных и поперечных.
«Веселые пирушки несколько недель шли без перерыва, – пишет Костомаров. – Выговский был человек трезвый, но чтобы понравиться толпе, прикидывался пьяным, показывал бурлацкое обращение с обычными казаками, был чрезвычайно обходителен с подчиненными. И люди в восторге кричали: «От щирый (простой в обхождении. – А.П.), негордый козак!».

«Как возьмут вас царь и Москва в руки…»

Наслушавшись вкрадчивых советов лукавого писаря, Юрий Хмельницкий в конце концов на майдане выложил на стол знаки гетманской власти – бунчук и булаву, присовокупив, что по молодости лет и неопытности не может нести столь важного достоинства. Но казацкая громада, вместо того чтобы его уговаривать, единодушно закричала: гетманские клейноды вручить Выговскому.
Искусный лицедей с потупленным взором и слезами на глазах разыгрывал роль человека, не желающего нести бремя власти. Но казаки все громче выражали горячее желание видеть его предводителем своим и всея Украины. В конце концов Иван Евстафьевич «покорился» народному выбору.

События в Малороссии, связанные с избранием преемника Богдана Хмельницкого, поначалу не очень интересовали Москву. Более того, в появлении на украинской авансцене Выговского – своего многолетнего осведомителя, доносившего о каждом шаге гетмана Богдана, царь Алексей Михайлович даже увидел добрый знак. Тем паче что новоизбранный гетман в грамотах царю заверял самодержца в безграничной преданности.

Между тем по всей Украине откуда-то поползли тревожные слухи, изображавшие московскую политику в глазах населения в самых черных тонах. Приспешники Выговского, действуя, очевидно, по единому сценарию, распространяли будоражившие малороссов и «показачившихся» в ходе восстания против власти польских панов слухи о том, что Москва-де резко сократит казачий реестр, превратив большинство вольных людей в холопов и крепостных. На самом деле, свидетельствует украинский историк Владимир Голобуцкий, Москва в те годы отнюдь не форсировала этот процесс.
Опасаясь восстановить против себя крестьянство, не желавшее возвращаться под власть феодалов (хоть своих, хоть пришлых), царское правительство вовсе не торопилось составлять списки реестровых казаков, а тем более с ограничением. Но кто об этом знал? В XVII веке печатных газет ни в России, ни на Украине не имелось, зато быстро распространялись любые, даже самые неправдоподобные слухи. В итоге позиция Москвы доходила до простых жителей Малороссии искаженной до неузнаваемости.

Выговский же, едва завладев гетманской булавой, с тайным умыслом попытался побудить царя прислать своих уполномоченных для составления 60-тысячного реестра казацкого войска, чтобы спровоцировать массовое возмущение. В тех же заведомо неблаговидных целях представитель Выговского в Москве настойчиво убеждал царя вместе с уполномоченными прислать на Украину воевод и полки служивых людей.
Эти закулисные «антимоскальские» маневры сопровождались тайной агитацией. Недоброжелатели России внушали на майданах и рынках народу: «Как возьмут вас царь и Москва в руки, тогда и кабаки введут, горилки курить и меду варить нельзя будет всякому и суконных кафтанов носить не вольно будет».

«А теперь скажете: москаль еще хуже!»

Старшинскую верхушку Выговский возмущал куда более изощренными «сведениями». Суть их покоилась на том, что царь Алексей Михайлович, заключив перемирие с поляками и договорившись с ними в Вильне в октябре 1656 года о совместных действиях против шведов, теперь метит быть избранным на польский трон. А в виленском трактате, мол, царь пообещал полякам, что обязательно возвратит Речи Посполитой все ее земли, став королем.
Это сулило то, что на Украину вскорости снова вернутся полновластными и безраздельными хозяевами польские магнаты и шляхтичи, возвратив в прежнее бесправное состояние только почуявшую вкус свободы казачью старшину. Такое развитие событий, внушали Выговский и его сторонники, можно будет упредить лишь добровольным соединением с Польшей на условиях, которые поставили бы Речь Посполитую перед необходимостью сохранять все завоеванные в кровавой борьбе права казацкой старшины...

Предательское соглашение с ляхами Выговский заключил в своей гетманской ставке в Гадяче в сентябре 1658 года. Малороссия возвращалась обратно в подданство Речи Посполитой, получив название Великого княжества Русского (до объединения с Польшей таково было историческое наименование Литвы). Реестр Запорожского войска устанавливался все в те же 60 тысяч человек (при этом гетман взял секретное обязательство ограничиться на деле вдвое меньшим числом).
Зато теперь, по его представлениям, король будет возводить старшину в шляхетское достоинство. Ряд мест в польском сенате отводился православной шляхте, а сам Выговский, помимо гетманства, автоматически приобретал звания первого киевского воеводы и сенатора…

Удивительная легкость, с которой казацкая рада в Гадяче проглотила и одобрила это клятвоотступничество, во многом объясняется ловко проведенной Выговским церемонией, разыгранной как профессиональный спектакль. Введя польских представителей – Беневского и Евлашевского на майдан, где восседали седоусые полковники в праздничных жупанах с перначами в руках, гетман, словно заправский актер, возгласил: «Войско Запорожское изъявляет желание вечного мира и соединения с Речью Посполитой, если только услышит от господ комиссаров милостивое слово его королевского величества!».

И слово прозвучало. Оно было не просто милостивое, а прямо-таки отеческое. «Вот уже десять лет, словно матери за одного ребенка, спорят за Украину два народа: поляки и москали, – витийствовал Беневский. – Поляки называют ее своею собственностью, своим порождением и членом, а москали, пользуясь вашей храбростью и вашим оружием, хотят завладеть чужим… Оттого гибнет край ваш, пустеют поля. Сеет москаль ненависть между вами и нами на плодородных полях Украины, утучняет их кровью христианской…
Вы теперь попробовали и польского, и московского правления, отведали и свободы, и неволи. Говорили: не хороши поляки! А теперь, наверное, скажете: москаль еще хуже! Чего еще медлить? Отчизна взывает к вам: я вас родила, а не москаль, я вас вскормила, взлелеяла – опомнитесь, будьте истинными детьми моими, а не выродками!».

«А що! – вскричал Иван Выговский. – Чи сподобалась вам, панове молодци, рация (речь. – А. П.) его милости пана комиссара?». «Гаразд говорить! – наперебой загалдели полковники.

Кремль пребывал в дремотной глухоте

Разумеется, антироссийская демагогия не возымела бы столь разрушительного действия, если бы московская власть и ее ратные люди, увы, сами не дали повод судить о себе далеко не лучшим образом. Прежде всего жалованье на Украину (и пришедшим царским войскам, и казакам) в силу полного истощения государственных финансов России от труднейшей войны сначала с Польшей, затем со Швецией тогда посылалось не серебром, а медными деньгами, день ото дня терявшими в цене.
Из-за скудости содержания присланные Москвой стрельцы и наемные солдаты нередко промышляли грабежами и мародерством, массовым было дезертирство. Но Кремль, вместо того чтобы пересмотреть финансовую политику на Украине хотя бы в части обеспечения находившихся в Малороссии регулярных войск и казацких полков, лишь велел русским воеводам, посаженным в Киеве и нескольких других малороссийских городах, беглецов из государева войска излавливать и нещадно развешивать на майданах.

При этом самодержец всероссийский Алексей Михайлович, позволивший Выговскому долго водить себя за нос, как ни удивительно, почти с самого начала был извещен о лукавой изменнической политике гетмана. О ней Алексей Михайлович узнал еще осенью 1657 года от находившейся в Москве депутации запорожцев.
Они били челом на старшин, что те разворовывают жалованье, которое царь высылает казачьему войску, а простой народ гнетут непомерными поборами. Прямо было сказано царю и о переговорах Выговского с польским королем об условиях возвращения Малороссии под власть Варшавы...

Тревожные сигналы слал в Москву и полтавский полковник Мартын Пушкарь, который в полный голос назвал Выговского клятвоотступником и поднял против него восстание на Левобережье Днепра. Но Кремль пребывал в дремотной глухоте. И предатель-гетман, уверившись, что по-прежнему пользуется в Москве безграничным доверием, собрался с силами и в мае 1658 года двинулся на восставшую Полтаву.
Ему явно хотелось, чтобы кровью малороссов-повстанцев обагрили свои руки русские ратники. Он коварно уверял пришедшего с войском в Переяславль воеводу Григория Ромодановского: восставшие своевольники изменяют России и сами намерены предать украинские земли врагам – польскому королю и крымскому хану. Ромодановский, однако, осторожно уклонился от сомнительной чести проведения карательной экспедиции в интересах Выговского...

Тот, не получив от русского боярина поддержки, сразу договорился с крымским ханом, всегда готовым пограбить соседей. Хан снарядил на Украину многотысячную орду Карач-бея. 18 мая 1658 года разгорелись ожесточенные бои под Полтавой. Захватив ее, гетман жестоко расправился даже с не вовлеченным в восстание населением.
Город был дотла сожжен, множество его жителей, включая женщин и детей, перебито. Прощаясь с «союзниками»-крымцами, Выговский расплатился с ними… соотечественниками: татарам было разрешено всех оставшихся в живых полтавчан и жителей окрестных сел угонять в неволю.

Вслед за Полтавой наступил черед расправы над другими городами и весями днепровского Левобережья, осудившими предательскую политику Выговского. Спасаясь от карателей и татар, крестьяне и мещане целыми селами уходили на русские земли, благо, в селениях пограничной Слободской Украины их принимали с добром и лаской…

После конфузии под Конотопом

Когда вся правда о гадячском договоре (включая и секретную статью о казачьем реестре) выплыла наружу, большая часть казачества возмутилась и выступила решительно против разрыва с Москвой. И вероятно, противники Выговского сумели бы быстро соединить силы и свергнуть клятвоотступника, поддержи их Москва сразу и безоговорочно.
Но Алексей Михайлович даже после известий о полтавских и гадячских событиях все продолжал тешить себя иллюзиями, что Польша якобы очень слаба и жаждет видеть его (православного!) на своем (сугубо католическом!) престоле, якобы люто ненавидит Швецию, с которой воюет, а значит, ради самосохранения поступится всем потерянным, включая Украину…

Эйфория опасного самообмана начала развеиваться лишь тогда, когда на переговорах в Вильно в конце 1658 года польско-литовские представители вдруг «забыли» прежний медоточивый тон и категорично отказали царю в избрании на польский трон. А вдобавок потребовали вернуть только что отвоеванные Смоленск, другие пограничные города и, разумеется, всю Украину…

Война с Польшей возобновилась. Весной 1659-го большое русское войско под командованием боярина Алексея Трубецкого двинулось из Севска в Малороссию. Ему было предписано «уговаривать черкас, чтобы они в винах своих государю добили челом», и только в противном случае, «если не добьют челом, идти на них войною».
Поскольку Выговский продолжал беспрестанно хитрить и юлить, по-прежнему заверять Трубецкого в верности России, боярин пребывал в постоянном сомнении и вместо того, чтобы самому диктовать ход событий, вынужден был все время следовать за ними.

Тем временем Выговский дождался очередного подхода стотысячной крымской орды и обещанных королем польских хоругвей и атаковал московские полки под Конотопом. 27 июня 1659 года в результате примененной гетманом военной хитрости войско Трубецкого постигло тяжкое поражение…
После конфузии под Конотопом оно отступило к Путивлю. Однако Выговский торжествовал недолго. Татарская орда производила на украинской земле невероятные опустошения и не спешила возвращаться под Перекоп. Настроение на Украине стало быстро меняться не в пользу Выговского…

Спустя считаные месяцы от него отреклась даже та часть старшины, которая опрометчиво приветствовала гадячский договор. Переяславский полковник Тимофей Цецура повел с русским воеводой Шереметевым переговоры о возвращении в московское подданство.

Один за другим казацкие полки уходили от Выговского к Юрию Хмельницкому, на которого вновь поставила старшина. Ибо одна его фамилия завораживала казаков, став символом прежних удач и могущества. Вчерашние сообщники потребовали от Выговского сложить с себя гетманские клейноды.
Тот согласился (выторговав обговоренное с Варшавой условие, что Запорожское войско останется верным королю) и уехал в Польшу. Казалось бы, эти события должны были поставить финальную точку в кровавой драме на Украине. Но малороссийская Руина еще только набирала трагические обороты, неокрепшая государственность требовала новых жертв и тяжелых испытаний…

Сегодня Руина повторяется на новом историческом витке.

В 1664 году по навету своего очередного ставленника гетмана Тетери польские власти обвинили Выговского в измене и расстреляли…

Александр Пронин, военный историк