СМИ

О книге Ирины и Сергея Жеребкиных «Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма»

Что ни книга, то ставит перед неразрешимыми задачами. Хоть залезай под кровать. К счастью, здесь, где я живу, в центре столицы бывшей Российской империи Петербурге — нынче не стреляют. Прятаться никуда не надо. Но знакомые попросили быть деликатным в рецензии на книгу, вероятно, чтобы не повредить автору. В наши перегретые политические времена любое высказывание на тему Украины, в тему Украины оказывается проблематичным. Постараемся не писать доносов. Правда, я так и не понял — в чём и с чьей стороны автора можно обвинять? Но думаю, что при желании это можно сделать и без всяких рецензий. Причём в любую сторону. Понятно, что пыточные и выпущенные кишки плохо сочетаются с изощренным философствованием. А вера в постмодернизм (и вообще приставку «пост») заканчивается, когда в вашу дверь стучат вежливые или не очень люди, которые точно «знают парадигму». Так сказать, эпистемологическая неуверенность как-то быстро, вероятно, исчезает… Я ничего про это не знаю и знать не желаю. Хотя во мне течёт и украинская, и татарская кровь. Пишу только про книжку.

Она мне не особо понравилась. Думается, что сухой язык аналитических записок штабов и спецслужб куда как уместней при подобной тематике. Кто? Какие связи? Сколько денег на организацию? Какие политтехнологии как работают? Какие разведки и силовики как участвуют? Умная аналитика. Вот это интересно. Но по понятным соображениям факты и реальные операции засекречены или заболтаны пропагандой. А ботать по интеллектуальной фене… Дискурсы хороши, когда тихо. Умствование, пусть даже самое утонченное, на тему «Холокоста», «11 сентября», «Войны и мира» — несколько уже утомляет. Правда. Рефлексии на крови чуть тошнотворны. Понятно, что можно возразить, что это будет всегда. Да и что делать человеку, который большую часть сознательной жизни стремился в европейское научное сообщество. А там так носят. Почему нельзя «без Лакана» описать происходящее? Разумеется, можно, но есть какая-то тяга к «возвышенной сложности». Откуда она берётся? Обилие терминов? Что это за птичий язык, кто на нём разговаривает? Как долететь до середины этой книги? Книга на русском, а не украинском. Но всё равно это какой-то усредненный европейский «интеллектуальный» сленг. Греческие и латинские корни. Иностранные имена.

Когда я готовился к написанию рецензии, то нашёл чужую, уже написанную на раннюю книгу того же автора и даже опубликованную (хамоватую даже по моим меркам). Речь идёт о рецензии Марии Ремизовой в «Новом мире». Желающих отсылаю. В принципе, я бы и сам почти под ней подписался… Во всяком случае, кляксу капнул. Забавно, что в лекции в Европейском кафе (а как иначе, сплошной европейский выбор — святой Сорос в иконостасе) автор много раз говорит слово «дискурс» (с ударением на первый слог — уж эти дискурсы и ракурсы, никак не поймёшь, как и когда правильно, куда ветер дует, в одно время — в одно, в другое — в другое, тут главное — научиться ветер ловить, белеть, как парус одинокий). Вообще любовь к терминам, мне кажется, неслучайная черта философствования автора. Словно бы «термин» это что-то очень важное… Умное. Концептуальное. Как бедные Сократы и Гераклиты — обходились простыми словами, говоря о сложном…

Мне даже стало любопытно: почему подобного рода интеллигентность вызывает у меня если не внутреннее неприятие, то иронический скепсис? Я сам лично учился у тех, кто лично учился у Бодрийяра. Тогда почему? То ли это классовая ненависть, то ли зависть несостоявшегося гуманитария к «доктору наук», то ли просто аллергия на определённый личный стиль мышления. Может, дело и в том, что в этой книге я вижу отражения каких-то своих черт: тенденциозности поверхностной образованности и желания «пускать пыль в глаза», наконец, и это, пожалуй, самая грустная история, отсутствия простой и ясной позиции… Постоянно ускользание от определенности: лозунга, рекламной вывески, предвыборного обещания… Вроде как: нельзя спросить…

Всё это становится ещё более занимательным, если учесть, что автор относит себя к «постмарксистским феминисткам». Неплохой коктейль Молотова — Риббентропа. Смешение разных эпох, вывернутых наизнанку. Легкость мысли необыкновенная. Пару цитат:

«Трансформативный пафос новой советской украинской женской политической субъективации в украинской советской литературе 20-х годов является настолько радикальным, что революционным образом формулирует невозможную для дореволюционной украинской культуры идею морального приоритета бывшей «падшей женщины», женщины-проститутки над «обычной», ординарной женщиной, ориентированной на ценности патриархальной семьи, — например, в романе Ивана Ле Юхим Кудря (1927). В нем сельский активист Данило отказывается от любви своей невесты Насти, которая мечтает о традиционном семейном счастье и материнстве, и избирает Одарку Кудрю, бывшую любовницу белогвардейского офицера, зараженную сифилисом».

Согласитесь — интересно читать. Чем больше фактологии и чем меньше «от автора» — тем интересней. Или.

«Одной из наиболее распространенных литературных фабул новой советской украинской литературы, посвященной женщине, приходящей в Революцию и коммунистическое строительство, является рассказ о судьбе проститутки, которая, в отличие от несчастных, погубленных «падших женщин» прошлой эпохи, становится комсомольской активисткой. Это и Катря в «Тракторобуді»(«Тракторострое») (1931/32) Натальи Забилы, и Клара и Катя в «В імлі позолоченій» («Во мгле позолоченной») (1929) Михайла Ледянко, и Атаска в «Повісті про комуну» («Повести про коммуну») (1930) Костантина Гордиенко, и многие другие преобразованные героини. Например, в «Тракторострое» бывшая уличная проститутка Катря Полякова поступает работницей в коммуну на строительстве завода и доносит в ГПУ о вредительстве на стройке, после чего она перерождается в полезную для советского общества гражданку и комсомолку».

От Маркса Фрейд неподалёку. И Гоголь с Салтыковым-Щедриным. Жалко становится всех… Глубоко трагическая книжка. Кроме шуток. Вопреки воле и желанию авторов, возможно.

«Эротические коннотации, которые приобретают кони и связанные с ними чувства в комсомольской любовной лирике 20-х годов, в 30-е годы переносятся на технические объекты, и в первую очередь на «железного коня» — трактор. Поэтизация и эротизация трактора и тракторостроения, имевшего особое значение для развития аграрной Украины, нашла свое выражение в повести Варвары Чередниченко «Горпына Трактор» (1929), у Натальи Забилы в «Тракторострое»

и др.».

Др-р-р-р… Говорит эротичный трактор. Если бы только бедный Демьян Бедный условный — трактор в поле дыр-дыр-дыр — мог бы предположить, что на его наследии будет оттачиваться деконструктивистская критика и gender studies и «лакановские лакуны», причём тем, кто ходил когда-то в пионерском галстуке, то, возможно, он сжёг бы все свои произведения. Парадоксы прочтения. Все имеют право на всё. Это, по крайней мере, забавно в каком-то смысле. Иногда автор позволяет себе цитировать вполне внятные куски чужих работ. Впрочем, не слишком с ними солидаризируясь. На всякий случай.

«В итоге в октябре 1941 года украинский личный состав батальона «Нахтигаль» был объединён с личным составом батальона «Роланд» и переведен в статус охранной полиции (шуцманшафта, или «полицаев») для ведения антипартизанских действий на территории Белоруссии, а в декабре 1942 года украинское «рыцарское» подразделение было вообще расформировано. В дальнейшем в ходе Второй мировой войны украинцы мобилизовывались в немецкую армию только под немецким командованием (как в случае дивизии СС «Галичина») в качестве «украинской вспомогательной полиции» и для вспомогательных задач, в частности, для борьбы с партизанами и в качестве расстрельных команд».

Можно и такие мысли найти. Все ведь имеют право на мнение. На нашей оргии мнений и смыслов. А можно и такие… Это уже текст авторов.

«В результате в отличие от примитивных «москалевских» героев типа Александра Матросова или действительно примитивного «летуна» Маресьева (едко высмеянного, например, Пелевиным в «Омон Ра»), примитивно жертвующего своей жизнью ради примитивных социально-политических идеалов, украинская аристократическая идеология вынуждена занимать мазохистскую позицию — позицию жертвенного отказа от своего национального аристократического «кода» украинского панства.

«Провокация украинского психотипа к мазохистской перверсии, — пишет Н. Зборовская, — такой была психологическая программа российского империализма в отношении колониальной украинской нации, потенциально неисчерпанной своей исторической памятью».

Действительно, примитивного «летуна» — неплохо, да, для интеллигентного автора, который знает так много девушек хороших — феминисток поименно. Было бы забавно посмотреть на «непримитивных» авторов в похожей ситуации. Цитировали бы они Лакана? Какой именно семинар? Как бы там у них складывалось с воображаемым и реальным? И особенно с интертекстом. Но будем надеяться, что авторы никуда ползать без ног не будут, а будут вечно сидеть в «Европейском кафе» с приятными милыми и умными людьми. Говорить про «козацкий номадизм» (так у авторов). Авторы, вероятно, тонки, замысловаты. Некоторые цитаты обладают просто магической привлекательностью для любого интеллектуала, интеллигента или любителя иностранных слов и красивых фамилий.

«Понятие онтологии, обратим внимание, вновь модная сегодня Харауэй не отвергает. «Киборг — наша онтология; от неё идёт наша политика», — заявляет Харауэй в «Манифесте киборгов». Но для дискурса национализма, как нам кажется, это-то и важно».

Что-то оказывается важным… Внимание обращают. В какой степени подобные книги оказываются изнутри осмысленным, а в какой всего лишь попыткой догнать «хайп»? Отработать очередной грант? Буквально? Или совершить очередной внутренний «маленький подвиг»? Прыгнуть на свою собственную амбразуру. Тут каждый отвечает для себя сам.

Название про «Киборгов» одновременно отсылает к «сложным научным» рефлексиям в духе трансгуманизма, и к действительно крайне любопытному недавнему образцу пропагандистского кино «Киборги», которое показывает нам, как сейчас пытаются заниматься «украинскойамериканской» пропагандой. И это любопытно, поскольку «свою» пропаганду (политическую, религиозную, культурную) — мы не замечаем. А чужую вполне можем. Даже если она припорошена. Или подзелена, если угодно, благородной платиной на памятнике новому герою на месте снесённого старого. .

Что касается «содержания» книги. Это курьёзно, но не более того.

Панацея и паннация как пример занимательной языковой игры в духе покойного Деррида, большого любителя галушек. Конечно, очень много новых можно узнать зарубежных светилок мысли. Может быть, кого-то и правда стоит читать… Вот что интересно, кстати, а как делились роли разнополых соавторов? Не было ли там гендерного неравенства? Угнетения? На книге имена двоих. Ильф и Петров, Маркс и Энгельс, Чук и Гек, Чижик и Пыжик, мать и мачеха — как именно происходило совместное написание. Крайне любопытно. Забавно и обилие мата в книге (цитировать не могу — поверьте). Правда, когда речь доходит до первых лиц, то матерные кричалки осторожно цензурируются. Мат матом, но в издательских шахматах экстремизм недопустим. Можно и недосчитаться парочки фигур в коробке. Смелость хорошо отмерена… Вот, пожалуй, и всё. Ах, да. Неплохо было бы заявить о «собственной» позиции. Я никогда не голосовал и надеюсь, что не буду. Что до России, то хотелось бы, чтобы она была вновь в границах пушкинских времён. Раз уж мы начали с Петербурга. Только вот, чтобы сам Пушкин в ней имел возможность из неё иногда выезжать. А так бывает редко… Книга может быть интересной всем, кто способен критически читать сложные интеллектуальные тексты. А уж читать морали о том, «как надо писать»… Уж не мне точно. Как написано — так написано. Как говорят в европейских кафе. Всем пис.

Из тех, кто выжил.

Дмитрий Тёткин, Regnum