СМИ

Как строятся отношения Русской православной церкви и государства? В чем состоит разница между управленческими подходами патриархов Алексия II и Кирилла? Почему у РПЦ нет контрразведки? Каким Российское государство должно быть? На эти и другие вопросы ответил председатель Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества Московского патриархата (2009–2015) протоиерей Всеволод Чаплин.


Всеволод Чаплин
— Почему вы стали священником?

— Я просто почувствовал Божий призыв, пришел в храм и понял, что останусь здесь — без какого-то внутреннего борения, без каких-то метаний и долгих размышлений. Это произошло в достаточно юном возрасте. Я с детских лет думал о смерти и смысле жизни.
Для моего круга общения тогда это было типично, потому что многие люди из атеистических интеллигентных семей в Москве приходили к Богу. У нас сложился целый кружок молодых людей, которые приходили из неверующей интеллигенции — почти все они стали активными прихожанами храмов в юном возрасте, несмотря на выбор родителей.

Это сейчас люди, которые рождаются в семьях интеллектуалов, очень зависимы от среды. В этой среде модно ругаться в адрес Бога и Церкви, модно настаивать на абсолютной свободе. При этом люди не понимают, что почти все их решения на самом деле контролируются той же модой, той же тусовкой, властями — причем глобальными, неформальными в гораздо большей степени, чем российскими.
Сейчас выступать против своей среды достаточно сложно. В мои годы это было легче, мы выступали именно против своей среды — атеистической советской интеллигенции и, в общем, победили ее, как и советский атеистический режим. Я уже в 1981—1982-м годах понимал, что Советская власть скоро кончится, из нее ушла жизнь.

— По каким признакам вы это понимали?

— Речь не шла об анализе. Я видел, что люди, которые находились тогда во власти, с одной стороны, были мне противны, потому что были слишком наглы и самоуверенны, примерно как наши сегодняшние олигархи и некоторые политики, но в то же время было очевидно: они сами не верят в то, что декларируют.

Было видно, что из них ушла энергетика, не было, говоря сегодняшним языком, драйва. Пусть даже внешне Советская власть была еще очень мощной. Кстати, это не было только моим ощущением. Когда умер Леонид Брежнев, у нас в школе во время траурной линейки плакали, когда умер Юрий Андропов — перешептывались, а когда умер Константин Черненко — ржали…
Вот в каком состоянии на самом деле находилось тогдашнее юношество, школьники, не говоря уж о более активной части населения. Из тогдашней власти ушли вера, пусть и ложная. Элита загнила вещизмом и карьеризмом. Ушел смысл, ушла жизнь. Думаю, что, по большому счету, это произошло уже в середине 1970-х годов.

— Вы возглавляли Синодальный отдел по взаимоотношениям церкви и общества, потом долгие годы были заместителем руководителя отдела внешних церковных связей. На каких принципах строились отношения церкви и государства в тот период?

— На самом деле сначала 20 лет я проработал в отделе внешних церковных связей (ОВЦС). Потом из ОВЦС была выделена структура, которую я возглавлял, занимаясь вопросами внутренней политики. Нашими задачами были анализ государственной и общественной жизни в странах бывшего СССР, поддержание контактов со светскими структурами, сообществами.

Отношения Православной Церкви и государства строились на принципах равносубъектности. Мы считали и, я надеюсь, считаем до сих пор, что Церковь — равновеликая государству сущность. На нашей канонической территории исчезало несколько государств, появлялись новые, включая Российскую Федерацию. Государства вообще приходят и уходят, но Церковь остается.
Поэтому всегда речь шла о настаивании на принципе равносубъектности и на равном учете интересов друг друга. В православной культуре Церковь и государство — это не разные планеты, не вечные враги, как это воспринимается в западном мире, где Католическая церковь долго пыталась заменить собой государство, а потом государство жестко подчинило себе религиозную жизнь, нередко борясь с религией. И это — частная особенность западного исторического пути, у нас исторический путь другой.

У нас есть идеал симфонии. Это означает, что в условиях, когда государство и Церковь имеют по большому счету в качестве главного объекта своей деятельности один и тот же народ, сложно отделить народ от народа, сложно отделить государство от народа, а Церковь — от народа и государства. При этом, конечно, должна уважаться автономия как государств, так и Церкви, должно уважаться понимание того, что государства приходят и уходят, в вечности их не будет, а Церковь останется даже в вечности.

— Как вы познакомились с патриархом Алексием II?

— Было еще советское время. Мы познакомились в Эстонии, в Пюхтицком монастыре. Была первая половина 1980-х годов. Патриарх Алексий очень часто, еще будучи митрополитом, отдыхал там. Я пару лет паломничал туда, и как раз у него тогда взял разрешение там пожить.
Мы пообщались, но, конечно, на огромной дистанции. Вообще, этот человек поддерживать дистанцию умел, но, тем не менее, мы познакомились, когда мне было 16–17 лет. Потом мы много общались и взаимодействовали. Я ему писал практически все основные речи по общественно значимым темам, начиная с 1992 года.

— Он прислушивался к разным мнениям?

— Конечно, он понимал, что не является экспертом во всех вопросах, поэтому полагался на мнение тех, кто имел соответствующую экспертизу, часто не предлагая собственных решений и не вмешиваясь в те выводы, которые были сделаны без его прямого участия. В этом его отличие от нынешнего патриарха.

— Имеете в виду патриарха Кирилла?

— Да. К сожалению, в какой-то момент он, судя по всему, решил, что патриарх — это не один из епископов, которые, в принципе, свои решения должны базировать на разных мнениях, иногда расходящихся, а что он является высшим авторитетом во всех вопросах. Это не так, и в православии так быть не может.

Считать так — значит не понимать чего-то очень глубинного относительно границ способностей человеческой личности. Так вот, у патриарха Алексия этого не было. Если он был нравственно не согласен с чем-то, если понимал, что ему подсовывали какую-то гадость в виде того или иного текста, кадрового решения, он просто молчал или не подписывал соответствующую бумагу.
Но если он видел честный, разумный и компетентный подход, он обычно просто соглашался, а если требовались какие-то разъяснения, он очень вежливо, в мягкой форме пытался их получить. Я не идеализирую этого человека, он затормозил многие процессы, которые нужно было разморозить еще в 1990-е годы.

— Какие процессы, например?

— Это дискуссии по изменению епархиального устройства, по некоторым церковно-общественным темам. В конце жизни он очень многое пытался переложить на своего преемника, многие темы оказались замороженными. Тема предполагаемых царских останков, например, — она явно перекладывалась на преемника. Я не понимаю, почему она откладывается сегодня, но уже тогда это было очень странно.

Патриарх Алексий был крепкий хозяин, своего рода помещик, которому важно, чтобы люди и животные были накормлены, чтобы все было спокойно, чтобы техника работала и т. д. Но чем дальше, тем больше время требовало рискованных решений. Особенно это касалось ситуации на Украине — тогда дали некоторую толику независимости Филарету (Денисенко).

— Мы говорим про начало 1990-х годов?

— Да. В то время его нужно было самыми резкими движениями снимать с киевской кафедры, обличая все его зло, и посылать туда не одного митрополита Владимира, а человек 50 новых архиереев, которые бы изменили лицо и лидерство Украинской православной церкви.

— Вы рекомендовали это патриарху Алексию?

— Тогда у меня было еще мало возможностей это сделать, но я рад, что мы вместе с игуменом Иннокентием (Павловым) подготовили проекты определений Архиерейского Собора, которыми осуждался Филарет (Денисенко), и одним из которых он был предан анафеме, но это все нужно было сделать немножко раньше.

Я еще тогда говорил митрополиту Кириллу, нынешнему патриарху, что с Филаретом нужно было решать сразу, его надо было сразу лишать сана, не давать ему вернуться на Украину. Упустили время, надо было действовать за часы, а не за месяцы. Вот эти месяцы упустили.

— Какую позицию по данному вопросу имел в то время митрополит Кирилл?

— Он возглавлял отдел внешних церковных связей Московского патриархата. Он выступал за то, чтобы церковная Украина была избавлена от Филарета, чтобы чуждой идее автокефалии была противопоставлена сильная гражданская воля, сильное гражданское действие православного народа. Но удивительным образом Филарет тогда их всех перехитрил — и патриарха Алексия, и митрополита Кирилла. Филарет их убеждал «на голубом глазу», что он уйдет с поста киевского митрополита и будет служить на черниговской кафедре.

Однако вся история показывала, что ни одному слову этого человека верить нельзя. Поэтому нужно было действовать гораздо более решительно, даже ценой, предположим, полного отстранения всего епископата украинской церкви и назначения туда абсолютно новых людей, замены примерно четверти всего духовенства. Не нужно никогда бояться отправлять в отставку тысячи людей, потому что из-за этого теряем потом гораздо больше…

— Кто на самом деле стоит за проектом автокефалии на Украине?

— Западные элиты — американские и европейские. Об этом очень много раз было сказано. Без них не было бы Майдана, а без Майдана не было бы всего этого автокефального проекта.

— О каком крыле европейской и американской элиты идет речь?

— Это демократическое крыло, а также истеблишмент в целом, который контролирует разные структуры в течение многих десятилетий, в том числе Госдепартамент. Среди этих людей может быть много формальных республиканцев, но эта публика которая ненавидит Дональда Трампа.
Она встроена в истеблишмент, преследует стабильные интересы западных элит, прежде всего экономических. Ротшильды или Рокфеллеры, финансовая часть западного экономического истеблишмента или часть, связанная с твердыми материальными активами, — это все наши враги, ни с кем из них договариваться нельзя.

Поддержала майдан и лжеавтокефалию также европейская бюрократия, особенно связанная с нынешним Евросоюзом. Это наследники тайных обществ Европы, которые всегда ненавидели монархии, которые всегда ненавидели Россию. Идея оторвать Украину от России — старая идея этих элит, она известна еще со времен агрессивных польских мечтаний, со времен Австро-Венгерской империи, со времен экспансии так называемого католичества.
Эта идея достаточно типична и для современных западных экономических и бюрократических элит. Но и к нашим властям есть огромный вопрос. Даже Владимир Ленин, которого сложно упрекнуть в великорусском шовинизме, отвоевывал Киев трижды, причем всякий раз довольно быстро. Мы пока сделать ничего не можем, хотя у нас сейчас на западном направлении ситуация, как в 1942-м году.

— Я часто читаю вашу страницу в Facebook. Однажды я увидел пост, который привел меня в изумление. Вы написали примерно следующее, что определенные силы внутри РПЦ используют проблему автокефалии в борьбе за будущий патриарший пост. Кто эти люди?

— Не помню, в каком контексте это говорилось. Понятно, что украинские события сильно ослабляют отдел внешних церковных связей во главе с митрополитом Иларионом. Еще около года назад этот отдел, да и сам патриарх Кирилл говорили, что все хорошо, мы договоримся с Константинополем, он никогда не пойдет на обострение отношений, не одобрит этот «автокефальный проект», говорилось, что самое главное для Церкви — миротворчество.
Подразумевалось, что нам не нужно обострять отношения с киевскими властями, в том числе со сторонниками европейского выбора. Исключалось все, что могло всерьез обеспокоить или раздосадовать режим Порошенко.

О том, что мы надеемся на добрую волю Константинополя, говорилось прямо. То, что этому человеку верить абсолютно нельзя, как нельзя было верить Филарету и Порошенко, было очевидно. О том, что Украине нужно наступать через гражданское действие, я говорил и писал патриарху Кириллу достаточно часто. Собственно, мы с ним и разошлись именно в украинском вопросе, когда произошел майдан.

— Украинский вопрос был связан с вашей отставкой?

— Я бы не сказал, что тут можно только один вопрос выделить, но с этого момента я стал говорить патриарху, в том числе в записках, что он не прав. На Украине нужно было подавить майдан, прямо призвав к этому верующих людей. Они должны были выйти на улицу и даже ценой собственной жизни остановить этот майдан. Тут нужно было не псевдомиротворчеством заниматься, а силой остановить переворот, чего бы это ни стоило.

Естественно, вся эта миротворческая линия потерпела поражение, отдел внешних церковных связей из-за этого ослаблен. Некоторые люди, которые перешли на сторону автокефального проекта, были взращены в системе ОВЦС. Архимандрит Кирилл Говорун был сотрудником ОВЦС. Бывший протоиерей Георгий Коваленко — это тоже в общем человек из орбиты ОВЦС, а бывший митрополит Александр Драбинко был конфидентом одного из заместителей председателя этого отдела.

Речь идет об основных предателях, которые были ярыми сторонниками майдана. И это выходцы из ОВЦС или из его системы контактов. Поэтому некоторые говорят, что украинские события ослабляют гипотетические перспективы митрополита Илариона занять патриарший престол, но этих перспектив нет, его не изберут никогда в жизни. Он классово и социально чужд основной части нашего епископата.

Я удивлюсь, если он получит больше 10% голосов, и то в основном от людей, которые представляют епархии дальнего зарубежья. Так что в этом смысле события на Украине никак не влияют на реальные шансы, а сегодня они есть у митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Варсонофия, у митрополита Киевского Онуфрия, может быть, у кого-то из наших провинциальных архиереев.
Украинские события могут только усилить позиции митрополита Онуфрия, но, впрочем, в конце концов вряд ли у нас изберут украинского архиерея патриархом, если только не будет совсем слабых альтернатив в самой России.

— У РПЦ есть контрразведка?

— Нет.

— А идеи возникали создать такую службу? Ведь РПЦ конкурирует с Ватиканом, протестантскими церквями, у которых имеется мощный аппарат.

— Нет, это все ерунда. У Ватикана очень устаревшая охранная служба и жалкий кадровый организационный механизм контроля. Я с Ватиканом работал достаточно долго, ничего там нет, есть просто отдельные проницательные люди, и есть охрана. Но какой-то собственной мощной разведывательно-аналитической службы нет. Сильно падает кадровый уровень, европейцев становится все меньше и меньше, все больше людей из Юго-Восточной Азии и Африки.

Протестантский мир я тоже знаю достаточно хорошо. Там кроме людей, поддерживающих финансовую дисциплину, и некоторого кадрового просвечивания, тоже ничего подобного нет.

В контексте контактов между Церковью и светским миром у меня была экспертная поддержка довольно хорошая, отчасти — открытая, отчасти — закрытая. Сейчас управление делами Московской патриархии пытается отслеживать кадры на местах и исследует жалобы, которые поступают с мест. Но у нас за последнее время в епархиях появились на епископских должностях такие кадры, что эту работу можно считать проваленной.

— Никто их не проверяет?

— О них известно все, но почему-то эти люди ставились на достаточно высокие должности и нередко сохранялись на них.

— При патриархе Кирилле?

— Да, конечно. 30% кандидатов я бы отбросил сразу. Лучше иметь даже вакантную должность, чем иметь на ней конченый нравственный провал или человека, который даже не может связать нескольких слов.

— В начале 1990-х годов Анатолий Собчак написал письмо патриарху Алексию с предложением захоронить тело Ленина. По версии, которую я слышал, патриарх отказал, сославшись на то, что Ленин уже похоронен. Что вам об этом известно?

— Я не помню этой переписки, но помню публичную дискуссию. Тема похорон тела Ленина возникала много раз. К сожалению, возникала она в момент, когда либералам нужно было поссорить коммунистов и православных. Всегда нас таким образом сталкивают лбами, особенно в период усиления коммунистов или православных. Это происходит и сейчас.

В последний раз госпожа Нарусова эту идею выдвигала, поэтому и источники провокации оказываются теми же самыми. Она еще более активно почему-то продвигает идею немедленного захоронения екатеринбургских останков как якобы царских. Это именно ее идея, которую она активно проталкивает. Почему нужно спешить? Что требует так быстро закрыть эту страницу?

Предполагаю, что попросту надо что-то спрятать. Впрочем, я считаю, что закрыть страницу можно и нужно очень просто — сказав, что верующие люди против, они не чувствуют Божия знака о том, что это останки именно царские, поэтому и не надо их хоронить как царские, и на ближайшее 100 лет эту тему закрыть. Я бы такую точку поставил. Не понимаю, почему патриарх этого не делает.

Что касается Ленина, мы несколько раз участвовали в таких дискуссиях. В свое время при Анатолии Чубайсе, который тогда руководил администрацией президента, была даже создана неформальная группа по сложным вопросам. Я туда входил, был одним из инициаторов ее создания, мы предлагали захоронить тело Ленина, причем сделать это быстро, безо всяких дискуссий, чтобы об этом узнали только на следующее утро.
Но тогда этого не получилось — патриарх Алексий не хотел ввязываться в эту дискуссию. Митрополит Кирилл склонялся периодически к тому, что хорошо бы все же захоронить тело Ленина, но наша внутренняя дискуссия заканчивалась тем, что нам не нужно ссориться с коммунистами, поэтому не были реализованы радикальные планы.

КПРФ и ее электорат — традиционалистская сила. Православные верующие, среди которых есть некоторое количество членов КПРФ, — тоже традиционалистская сила, и ослаблять их обе через большую взаимную грызню, лишая их диалога, было бы более чем странно.

Я считаю, что тело Ленина находится в ненормальном состоянии, оно превратилось в туристический объект, в объект праздного любопытства, в большем количестве случаев его посещают иностранцы — китайцы, среднеазиаты, жители некоторых стран Европы. Понятно, что это стало аттракционом. Я бы прикрыл тело тканью, как это бывает в случае с мощами, и открывал бы пару раз для особого поклонения сторонников коммунистической идеи.

— Вьетнам тоже не торопится хоронить тело Хо Ши Мина, потому что в их представлении это символ единения страны. Может быть и в нашем случае это тоже некий символ, пусть и противоречивый…

— Да, все-таки люди, которые привыкли к парадам и демонстрациям на Красной площади еще в советское время, воспринимают мавзолей как один из символов исторического континуума. Хотя с точки зрения христианина это все выглядит печально. Зиккурат с телом, которое стало объектом любопытства туристов, — это очень далеко от христианских традиций. В Китае мавзолей Мао Цзэдуна стал местом квазирелигиозного почитания, но у нас это стало объектом скорее праздного любопытства.

— «В истории действуют два закона — закон больших чисел и закон больших людей». Эти слова принадлежат известному российско-американскому пианисту Иосифу Левину. Вы с ним согласны?

— В истории действуют две силы — это Бог и те, кто бунтуют против Бога. Я бы так сказал. Бог не программирует нас на веру и добрые дела, нам предоставлена свобода выбора, но Бог воздействует на нас и общается с нами, побуждает нас к чему-то через чувство своего присутствия, через красоту окружающего нас мира, через страдания, через войны, через трагедии — в разные эпохи по отношению к разным людям и народам по-разному.

Свобода человека не безусловна, и все больше и больше она сменяется детерминизмом. Всякие модные тусовки, власти — национальные или международные, — всякие предзаданности, придуманные хитрыми людьми в рамках культуры, образования и СМИ, уже в 90% случаях определяют, какое именно решение будет принимать человек.

Бог тоже к нам небезразличен, Он не отошел от нас в сторону после сотворения мира, как считают деисты, из взглядов которых, между прочим, выросла западная политическая культура. Деизм — это учение о том, что Бог создал мир и больше не участвует в его жизни.
Это, если хотите, одна из философских основ западной демократии, лицемерно утрирующей на словах ненарушаемость человеческой свободы при том, что ее нарушают абсолютно все, кто угодно. И Бог тоже вмешивается в нашу жизнь. Но сегодня все больше, все чаще и все более грубо вмешиваются злые силы, в том числе действующие через людей.

— Арон Шемайер — это ваш литературный псевдоним. Мистическая фантастика — это метод познания или форма отдыха для Всеволода Чаплина?

— Это попытка донести какие-то мысли о будущем. Я не считаю свои рассказы художественной литературой. Для того, чтобы начать писать серьезные художественные тексты, нужно время, нужна большая работа. У меня до сих пор этого времени нет. Я пытаюсь просто донести какие-то сценарии возможного развития будущего — как положительные, так и отрицательные — в форме таких легких футурологических рассказов. Скоро выйдут еще три.

Я достаточно редко отдыхаю, и мне мало свойственен интеллектуальный отдых (улыбается). Собственно, почти единственный вид отдыха — сон. Давно бросил играть в компьютерные игры. Давно не читаю то, что мне не необходимо. Достаточно часто хожу на концерты классической музыки либо интеллектуального авангарда, посещаю консерваторию, какие-то выставочные залы и клубы. Но это я тоже не считаю отдыхом.
Это скорее пища для ума, потому что в основном я слушаю интеллектуальную музыку. Я почему-то думал наивно и рассказывал коллегам, что, когда покину церковную бюрократию, я буду лежать на травке, читать, писать и больше ничего не делать. Не получилось. Свобода оказалась мифом — и это еще один аргумент в пользу ограниченности и неабсолютности свободы. Если получается выкраивать один выходной день в неделю — это, в общем, редкость.

— Опишите идеальное государство. Каким вы его видите?

— Бесспорно, основанное на религии. Эксперимент светского государства породил ужасы Великой французской революции, энергетический закат европейских политических режимов, предсмертную пенсионную тоску современной демократии, национал-социализм, быстро увядший советский коммунизм — все эти конструкции являются путями в никуда.

У нас, конечно, есть люди разных исповеданий, но я убежден, что Россия — это православное государство, в котором найдутся подпространства для исламских, буддистских, иудейских и прочих образов жизни, а также подпространство для сторонников атеистического взгляда на мир. Они, конечно, имеют право на слово, на голос, на влияние, на самообъединение, но они не имеют право по непонятным причинам держать монополию на государственное устройство, право и общественный дискурс.
Думаю, что для России обязательна сильная персонифицированная центральная власть. Я считаю, что лучше всего называть ее монархом, но можно называть и как-то иначе — национальным лидером, например. Но при этом очень важно, чтобы принятие решений местного свойства ушло на места…

— То есть делегировать больше?

— Не делегировать, а просто признать право людей решать на месте все, что касается жизни этого места. Это не делегирование полномочий, это субсидиарность. Я не люблю этого слова, в «католической» социальной мысли оно было введено в рамки такого квазирелигиозного, квазибогословского дискурса.
Но своя правда в этом понятии есть: у людей существует природное право все, что касается их местной жизни, решать самим. То есть, какими должны быть местные налоги, как должны быть устроены казыятские суды у мусульман, может ли быть многоженство, какими правилами нужно регулировать местную экономику… Все это должно решаться на уровне региона, а то и ниже — города и села.

Парламент лучше всего формировать не на основе политических партий, которые в России всегда были «пятым колесом в телеге», а на основе выборных местных лидеров. Москва в парламенте должна быть представлена ничуть не больше, чем в демографической картине страны. Парламентские представители регионов, избранные там, должны быть подотчетны местным жителям, с правом отзыва их, если надо будет, без диктата центра.

Вот это будет действительно орган, который мог бы эффективно советовать верховной власти, в обход нынешней элитной прокладки, что нужно делать, а что нет. В общем, эта формула «царь и советы» достаточно известна, она придумана младороссами еще в 1930-е годы. Я эту формулу считаю самой жизненной для России.

Мы поспешно приняли чуждое государственное устройство в 1990-е годы. Сколько лет оно существует, столько многие люди говорят, что для нас оно противоестественно. Мы с сообществом «Русская миссия» (rumission.ru) предложили созвать общенациональный форум, на котором можно было бы переоценить основы нашего общественного и социально-экономического устройства. Это может быть новое учредительное собрание, новый земский собор, но переоценить основы нашей государственности надо.
Мы, конечно, подчиняемся действующей конституции, уважаем ее, но в условиях относительной стабильности нужно думать о том, какие основы государственного устройства и какой документ, фиксирующий это устройство, нам нужны, чтобы избежать сценариев застоя, хаоса, революции, развала страны, диктатуры в ее крайней форме и т. д.

— «Мы останавливали все глобальные проекты, которые были не согласны с Божией правдой. Это наполеоновский проект, это гитлеровский проект, остановим и американский проект». Это ваша цитата. Считаете, что современная Россия на это способна?

— У нас больше мозгов и больше честности, а также есть ядерное оружие.

— По сравнению с кем?

— С теми, кто стоит во главе американского проекта. Мозги там, может быть, и не хуже, но честности все-таки больше у нас. Решения о том, какой проект развиваешь, нужно соотносить не только с собственным интеллектом, но с волей Божией и с правдой. По-моему, американский проект всего этого лишен, поэтому правда на нашей стороне.

Отправить доллар в историческую топку достаточно просто. Думаю, что для этого можно, с одной стороны, сказать о нравственной нелегитимности ФРС США, а с другой — не противиться созданию параллельных центров эмиссии доллара — как печатного, так и виртуального. Россия вполне может поставить ультиматум по выводу американских войск из Европы к определенному сроку. Воли на той стороне меньше, чем у нас, правды там очень мало, жизни в американском проекте тоже меньше, чем у нас. Поэтому я не боюсь столкновения между Россией и Соединенными Штатами.

У Владимира Путина вылетела очень интересная фраза относительно того, что наши оппоненты сдохнут, как собаки, а мы попадем в рай. Вот такая уверенность должна быть у каждого политика, который считает себя православным христианином. Другое дело, что некоторая часть наших элит является ярким доказательством известных евангельских слов — «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
У них все сокровища на Западе, поэтому они больше всего боятся не суда истории, и не Божиего суда, и не суда собственного народа, а западных правоохранительных органов, которые могут все отнять, а то и посадить. Именно от этих элит сегодня нужно избавляться любой ценой, потому что они сдерживают собственный глобальный проект России.

Россия способна к такому проекту, об этом свидетельствует советский опыт. Мы можем предложить не альтернативную, а единственно правильную систему устройства мировой экономики — без ростовщичества, с деньгами, обеспеченными золотом, или просто являющимися драгметаллами. Мы можем очень быстро вернуть связь между финансами и сферой товаров и услуг, можем достаточно быстро избавиться от диктата финансовых воротил. Это вопрос нескольких решений, ясной решимости в применении военной силы и воли — как политической, так и человеческой.

— Однако социальное неравенство в России достигло катастрофических масштабов. По данным РАН, менее половины процента российских семей имеют доход 11 трлн рублей, что является ощутимой частью от бюджета всей страны. При сохранении нынешнего разрыва в доходах мы окончательно угробим науку и образование…

— Эта проблема существует. Поэтому нужно менять элиту, нужно пересматривать итоги приватизации. Слой так называемых собственников должен быть нравственно переоценен, и то, что происходило в 1990-е годы, также нужно подвергать переоценке. Но я за неравенство. В Божием царстве люди тоже не равны.
Только я за то, чтобы и особые привилегии, и особые имущественные права, связанные с личным и даже наследственным обладанием имущества, как раз давались бы ученым, видным учителям и врачам-героям, а не тем, кто умел вовремя стащить и убежать. То есть, я за меритократию, если в общих чертах это называть.

— Понимаю, но исходя из мирового опыта, смена элиты неизбежно предполагает насилие.

— Надо, чтобы это сделала верховная государственная власть. И, наверное, без применения силы здесь не обойтись. Без силы, а если надо, то и без крови настоящая политика никогда не делается — иначе это игрушки, имитация.

— Вы считаете, что державность, справедливость, солидарность — три ценности, на основе которых надо строить систему?

— Это не только я придумал, мы работали с несколькими людьми, в том числе с патриархом Кириллом и Всемирным русским народным собором. В свое время там пять ценностей были сформулированы, как основа для нашей будущей жизни — вера, справедливость, солидарность, достоинство, державность.

— Патриарх Кирилл участвовал в выработке формулы?

— Конечно, они были впервые озвучены в патриаршей речи на ВРНС, которую мы написали вместе с ним и несколькими коллегами. Это была его в принципе идея с некоторыми корректировками, потом эти ценности вошли в документ Всемирного русского народного собора.

Опять же мы вместе с коллегами составили еще один документ — это декларация ценностей союзного государства России и Белоруссии, которую приняла Общественная палата союзного государства, там мы немного расширяем список. Вера — имеются в виду разные религиозные учения, потому что у нас есть разные религиозные группы. Справедливость, на которую делался акцент в советское время, солидарность, достоинство, державность как главная ценность исторической России — такой костяк из пяти ценностей.

— Каково бунтарю жить в Церкви?

— Я не бунтарь. Я как раз говорю о том, что является нормой. Бунтари — это те, кто решил истинно христианские нормы как-то отложить в сторону ради приспособления к кулуарным разговорам чиновников, которые периодически советуют быть потише, ради уступок интернет-лаю, разным лобби.

Христианство — всегда вызов подавляющему большинству людей, христианство не совместимо с обывательством, оно уничтожает обывательский образ жизни. Поэтому, являясь христианином, ты не можешь не оспаривать саму основу обывательского мира. Христианство — всегда вызов приспособлению к сильным мира сего. А у нас в церкви очень часто в последнее время стали приспосабливаться даже к мелким чиновникам.

Мы все помним дискуссию относительно пенсионной реформы — но у нас на эту тему либо молчали, либо мычали. Лишь несколько священнослужителей говорили прямо, причем сейчас одного из священников Армавирской епархии отправили в запрет, в том числе ставя в вину то, что он высказывался о пенсионной реформе негативно. Хотя, пытаясь исследовать эту ситуацию, я так и не обнаружил ни одного зафиксированного выступления этого человека. Непонятно, было ли то, в чем его обвиняют.

Приспособление к обывательской толпе и любому власть имущему — это бунт против христианства. Так что бунтари, пожалуйста, на выход. История и Бог о вас скажут очень плохо. Над теми, кто сейчас молчит, приспосабливаясь ко злу и греху, Господь произведет суд, ведь они серьезно грешат против Него…

Интервью провел Саркис Цатурян