СМИ

У каждой эпохи своя система памятных дат, глядя на которую можно составить некоторое представление и о самой эпохе, и о тогдашнем обществе. К примеру, во времена правления российской императрицы Елизаветы Петровны был праздник «День выздоровления Ее Величества от оспы». Украинцы, веками лишенные собственной государственности, вынуждены были приспосабливаться к обычаям поработителей, но большие религиозные праздники, такие как Рождество и Пасха, старались праздновать при любых обстоятельствах и при любых режимах и правителях. Эти праздники на протяжении веков оставались «святыми днями», принадлежащими к области вечного и нерушимого. Впрочем, не всегда люди имели возможность придерживаться устоявшейся обрядности: взять корзинки и пойти в церковь, а потом сесть с семьей за щедрый пасхальный стол и разговеться после Пасхальной всенощной.

Так какой она была — Пасха в ХХ веке?

Двадцатые: в церквях еще служат, но безбожники — свирепствуют

При УНР праздничные традиции почитали: нерабочей была Страстная пятница, Великая суббота, собственно сама Пасха, а также два дня Светлой седмицы — понедельник и вторник. С утверждением на украинских землях советской власти в календаре появились новые праздники, зато все религиозные праздники назывались «особыми днями отдыха». Для религии — любой — в системе ценностей большевистской идеологии места не осталось.

Это были тяжелые времена и для Церкви, и для верующих времена воинствующего атеизма и репрессий, когда власть пыталась тотально контролировать не только каждый шаг гражданина, но и каждое сказанное им слово. Культовые сооружения разрушались или превращались в склады, овощные базы, а священников арестовывали. Одних расстреливали, других отправляли в ссылку, откуда мало кто возвращался живым. Впрочем, до конца 20-х годов еще можно было пойти в церковь — позже, с началом эпохи Большого террора такая возможность почти исчезла.

Окончательно религиозные праздники «убрали» из советского календаря в 1929 году. Тогда же был нанесен смертельный удар и по независимой украинской православной церкви — УАПЦ.

О Пасхальной ночи 1922 года в Софии Киевской (это было 16 апреля) оставил воспоминание поэт-неоклассик Юрий Клен: «Окружающее пространство охвачена антицерковными демонстрациями, а во дворе собора царит тишина. Волна того шума словно бы разбивается о каменную твердь и бессильно отлетает обратно… О, как хорошо порой бывает — отделить себя стеной от того мира, где воцарились черти и шуты, чтобы в тихом одиночестве своей души почувствовать Бога…».

Софийский собор (главный храм) с июля 1919 года и до начала 30-х принадлежал Украинской Автокефальной Православной Церкви. Службы велись на украинском языке, вокруг церкви собиралась едва ли не вся тогдашняя украинская интеллигенция.

Пасха 1925 года пришлась на 19 апреля. Суббота перед праздником была провозглашена властями выходным днем. Это была эпоха НЭПа. Все частные магазины были закрыты — милиция ходила и проверяла. Торговать разрешили только государственным магазинам — «Ларьку» и «Сорабкопу» («Советский рабочий кооператив»).

Людям некуда было деваться, поэтому пришлось скупать весь залежалый товар в советских магазинах. Современник пишет о Пасхе 1925 года: «Церкви все-таки полные, и пропаганда порой кончилась мордобоем… Первый день Пасхи показал, что коммунизм потерпел такое же поражение, которому по крайней мере тысячу лет у нас подвергается христианство. По городу полно пьяных, люди играют на солнышке, пары взявшись весело за руки, справляют весенний праздник. Бахус и Венера сильнее и византийского Саваофа, и коммунистического божка…»

В 1926 году поэт и литературовед Михаил Драй-Хмара записал в дневнике: «29 апреля — Страстной четверг. Был в Софии и встретился там с Косынкой и Ивченко. Говорили во время службы о Енукидзе и его украиножорской речи». Можно сказать, что тогда для Украины начиналась собственная Страстная седмица: шли первые громкие политические процессы и аресты, а до процесса так называемого «Союза освобождения Украины» оставалось четыре года. Писателя Григория Косынку чекисты расстреляют в Киеве в 1934 году, Михаил Ивченко вынужден будет скрываться и умрет от сибирской язвы в 1939-м, Авеля Енукидзе — советского политического деятеля, приятеля Сталина — расстреляют в Москве в 1937-м, а сам Михаил Драй-Хмара погибнет мученической смертью от истощения в 1939 году на Колыме.

Академик Сергей Ефремов 2 мая 1926 года записывает в дневнике: «Я могу сказать о себе вслед за этим дядей: «Когда только ни приду в церковь — все пасхи святят». Был сегодня ночью, когда «пасхи святят в церкви, слушал странное пение — и перед глазами у меня стояла Пальчиковская убогая церковица, звучал голос родителей из алтаря и кругом были полузабытые дорогие лица тогда знакомых людей (вероятно, никого уже из них нет в живых) и сам я маленький мальчик, гордый тем, что „выстоял таки в церкви", хотя глаза под конец службы слипались от сладкой дремоты. Как давно это было!.. И как, собственно, мало что изменилось в настроениях тех людей, что стояли рядом меня сегодня в церкви! Особенно, если принять во внимание, что мы пережили „социальную революцию", и христианство теперь оказалось в положении гонимой религии… Живуча религиозная основа в душе человеческой…»

В 1929 году Пасха выпала на 5 мая. Тот же Ефремов пишет: «По улицам плакаты: „Христианская и еврейская пасха — праздник эксплуататоров". Думали ли когда основатели религии „труждающихся", те рыбаки галилейские, что окажутся среди „эксплуататоров"? Да и это не беда… К Пасхе готовятся: собираются антирелигиозные карнавалы снаряжать, снимать колокола с колоколен, всяко издеваться на христианством — ради религии ненависти и вражды!.»

А это уже свидетельство, так сказать, «с другой стороны». Из докладной секретарю ЦК КП(б)У Станиславу Косиору от заместителя председателя Государственного политического управления (ГПУ) Карла Карлсона об антирелигиозном карнавале на Пасху 1929 года в Киеве: «Участники колонны демонстрантов Октябрьского района выпустили несколько ракет по верующим во время крестного хода возле Сретенской церкви. Некоторые верующие получили ожоги. Ракеты пускали также в автокефалистов, которые молились в Софийском соборе. С балкона „Укрмета" в алтарь Софийского собора направили свет прожектора, который ослеплял духовенство, мешал богослужению».

Сретенская церковь — чудесное произведение архитектора Владимира Николаева — стояла на Большой Житомирской, 33. В 30-х годах ее разрушили. Та же судьба досталась и Михайловскому Златоверхому… Хотели уничтожить и Софийский собор, но благодаря неравнодушным горожанам, музейным работникам, ученым — древнюю святыню удалось отстоять. Зато почти все защитники собора были репрессированы, так же как и священники.

Тридцатые: наичернейшая Пасха

Но самой тяжелой Пасха был во время Голодомора 1932-1933 годов, когда дети пухли от голода, когда взрослые падали и умирали посреди проселков и на улицах украинских городов, а хоронить покойников было некому. Видимо это была самая черная Пасха в украинской истории всего ХХ века… К агрессивной антирелигиозной кампании, к репрессиям на священство добавились еще нечеловеческие мучения крестьян, которые были вытеснены Сталиным за грань физического выживания. Голоса свидетелей:

Вот что записывает 20 апреля 1930 года в тайном дневнике крестьянин Нестор Белоус из села Лебяжье Печенежского района (ныне Чугуевский) Харьковской области: «Пасха. В этот день раньше веселились и радовались, а сейчас все люди, как будто всех удавило горе, — смутные, разговляться нечем, свиней если кто и зарезал, то не больше 3-4 штуки на все село. Пасха была во всех житная и яичная, за исключением — у некоторых была полубелая, и то совсем мало. Ночью под Пасху была поставлена карусель, в саду около церкви, с целью антирелигии, но туда никто не пошел, за исключением некоторых комсомольцев».

В 1931: «Пасха. Разговлялись пасхой и по 1 яичку съели, а больше нечем было, потому что пятилетка все уничтожила, то было своего мяса, то можно было купить, а теперь и днем с огнем мяса и сала не найдешь. С 11-го на 12-е ночью выпал снег, так что Пасха была на снегу» (запись Нестора Белоуса от 12 апреля 1931).

О Пасхе 1932 оставил воспоминание в тайном дневнике Дмитрий Заволока — партийный деятель, заведующий отделом культуры и пропаганды Ленинского районного партийного комитета Киева: «Почти целый вечер разговаривали. Я и мать. Приехала покупать хлеб на „праздники". Никак не могут отвыкнуть от своих старых традиций. Даже нынешняя нужда материальная, почти голод, нищенски ограниченная жизнь и то не уничтожили желание отмечать „праздники". Вот где консервативная, фанатичная традиционность… За весь революционный период никогда еще у матери не было такого пессимистичного, беспомощного настроения, как сейчас. По ее словам „никогда еще так не жилось крестьянству, как сейчас. Никогда не страдали так люди, как сейчас"». Дмитрий Заволока был родом из Борисполя, именно оттуда к нему, на ту пору зажиточному горожанину-партийцу, приехала мать, чтобы купить хлеба к Пасхе.

1933 году Пасха пришлась на 16 апреля. Нестор Белоус пишет: «Пасха. Я был на работе в артели… на селе людей и не видать, раньше было веселились люди, а сегодня везде уныние и голод. Разговлялись постным борщом, немного жареной картошки и молочная каша, дала молока кума Манька. Калихочь Пилып забрал в яру мясо дохлой лошади, перелитое карболкой, и понес домой». На следующий день, в понедельник Светлой седмицы крестьянин записал: «На сегодняшний день… 11 душ умерших из голода».

23-летний учитель Алексей Наливайко из села Ферната (ныне Кармалюковка Балтского района Одесской области) на Пасху 1934 года, которая пришлась на 8 апреля, записал в дневнике: «Вчера приказал Зав. быть в сельском совете, мол будет проводиться антипасхальная кампания… Не пойти нельзя… Пошел… Собралось еще 2-3 „партийцев", „комсомольцев" — крайне ограниченный народ. Если их можно считать за людей. И какие они были беспомощные, жалкие…» Примечательно, что одним из моральных авторитетов для молодого сельского учителя был академик Сергей Ефремов, о чем он собственно и признается в своем дневнике. К тому времени Ефремов уже несколько лет находился во Владимирском централе, где и погиб в 1939 году. Не обошли репрессии и Алексея Наливайко, так же, как и всех других авторов подобных заметок — они служили доказательством их «антисоветской деятельности».

История истинной веры: Пасха в ГУЛАГе

Отмечали ли религиозные праздники в тюрьмах и лагерях? В многочисленных воспоминаниях политзаключенных и каторжан можно найти немало упоминаний о праздновании Рождества и Пасхи, о свершении литургии в переполненной тюремной камере, в арестантском вагоне, в лесу, или еще где, несмотря на запреты и угрозы сурового наказания.

Конечно, все зависело и от общеполитического «климата» в стране. Есть свидетельства, что в 20-х годах ХХ века в тюрьмах можно было еще причаститься, а уже в 30-х о таком нечего было и думать. Более того, изменилось «качество» самих заключенных — их культурный и образовательный уровень. Прошло каких-то десять агрессивно «безбожницких» лет, и уже мало кто знал наизусть даже и главные молитвы литургии. Для подавляющего большинства религия перестала быть чем-то важным и нужным, но некоторым она существенно помогала жить, вернее, как пишет Варлам Шаламов «…цепляться за жизнь, которую так настойчиво и упорно у нас отнимали». На зоне нужно было во что-то верить, чтобы не сойти с ума, не наложить на себя руки, или просто не «задуматься и уплыть», как говорили блатные, то есть, не умереть от безнадежности и грусти… Смягчения лагерного режима произошло лишь после мощных восстаний, прокатившихся по лагерям ГУЛАГа после смерти Сталина.

Киевлянин Лев Копелев — литературовед, критик и диссидент, был арестован в 1945 году, в книге мемуаров «Хранить вечно» вспоминает, как он, атеист, стал свидетелем тайного празднования Пасхи 1946 года в Унженском исправительно-трудовом лагере: «Койки сдвинуты к стенам. В углу тумбочка, застланная цветным домашним покрывалом. На ней икона и несколько самодельных свечей. Батюшка с жестяным крестом в облачении, составленном из чистых простынь, кадил душистой смолкой….В небольшой комнате полутемно, мерцают тоненькие свечки. Батюшка служит тихим, глуховатым, подрагивающим стариковским голосом. Несколько женщин в белых платочках запевают тоже негромко, но истово светлыми голосами. Хор подхватывает дружно, хотя все стараются, чтоб негромко… Мы здесь едва знаем или вовсе не знаем друг друга. Иных и не узнать в сумраке. Наверное, не только мы с Сергеем неверующие. Но поем все согласно: Христос воскресе из мертвых…»

А это воспоминания о лагерной Пасхе 1954 года украинки Стефании Чабан-Гаваль. Ее арестовали в 1944 году за участие в УПА (запрещенная в России организация — прим. ред.). Восемнадцатилетней девушкой она попала в сталинские лагеря, впоследствии была активной участницей Норильского восстания 1953 года:

«Приближается Пасха. За несколько дней до этого праздника весь барак (2 секции) не ели вечернюю пайку хлеба… В пасхальную субботу из каши делали „торты". Из хлеба также придумали „пасхи". Пасхальные яйца, сделанные из глины, покрасили краской, которой пишут лозунги. Принесли зеленых веток, кто чем имел понакрывали столы. Всю эту „красоту" расставили на столах, украсили зеленью ветвей, и стало поистине праздничное настроение у всех… Пришла Пасха. Все одеты в то, кто что имел дома, но все в чистом. В бараке убрано. Собираются на Богослужение». А еще Стефания замечает, что «…все годы до 1953 года этот контингент (так нас там называли) придерживался своих отеческих традиций, строго запрещенных лагерным режимом, преследуемых с наказаниями БУРом, штрафными пайками, а все равно те упрямые „бандеровки" своего не забывали даже в самых свирепых условиях…» В лагерях не редкостью были общие празднования Пасхи, когда украинцы «кооперировались» с литовцами, поляками, но это стало возможным лишь после 1953 года.

Православный богослов и философ Сергей Фудель, многолетний узник сталинских лагерей, в воспоминаниях пишет, что однажды одной холодной лагерной весной накануне Пасхи, среди болот и тайги, в минуту тяжелой тоски, сжимавшей его сердце, другой заключенный-доходяга, священник, сказал ему: «Знаешь, когда наступят такие времена, что кроме имени Господня у людей вообще ничего не будет. Но даже и этого будет достаточно для спасения…»

Послевоенная Пасха: священники «с регистрацией»

В конце 1943 года Сталин решил изменить политику в отношении РПЦ, сочтя целесообразнее не абсолютный запрет, а взятие ее под крыло НКВД. Церковь, едва освободившись от беснований «Союза воинствующих безбожников», сразу попала в мертвящие объятия чекистов. Впрочем, это разрешение, пусть и сомнительного качества, все же дало толчок определенному религиозному возрождению. По свидетельствам современников, уцелевшие церкви и монастыри в послевоенное десятилетие были переполнены.

Вот что пишет в своих заметках епископ Варнава (Беляев) о весне 1950 года в Киеве: «Лазарева суббота. Сегодня за всенощной (под Вербное Воскресенье) люд стоял во Владимирском соборе и вокруг него, не только на площади, но и на проезде бульвара Шевченко. Даже автомобильному движению мешали. В храм было не проскользнуть. Все с большими пучками вербы и цветов. Отнюдь не «бабушки»… Целые семьи: старшие — деды и отцы, бабушки и матери, молодежь обоих полов и дети всех возрастных категорий. Сколько женщин, столько и мужчин. Компания молодых людей стояла, разговаривала: «А что будет в это время через неделю! — сказал один из них. — В прошлом году здесь было море народа».

Запись от 6 апреля 1950: «Великий Четверг — Двенадцать Евангелий (под Благовещение Пресвятой Богородицы). Та же картина. Люди стояли на улице под храмом. Со свечами. Мужчины разного возраста… И военные, и рабочие, и интеллигенты в шляпах, и в кепках, и другие». Епископ Варнава (Беляев) после длительного заключения в сталинских лагерях жил в Киеве, жил в хибарке на Демеевке, был известен как «дядя Коля» — местный юродивый. Ходил в местную Свято-Вознесенскую церковь — кстати, одно из немногих культовых сооружений, которое ни разу не закрывалось за всю историю своего существования — таких в Киеве почти не осталось. Снова становиться священником не хотел, ведь тогда надо было бы заключать определенную сделку в МГБ. Еще 1 октября 1929 года Народный комиссариат внутренних дел СССР издал постановление, согласно которому вводилась обязательная регистрация духовенства. С тех пор и до самого конца существования СССР священник имел право совершать богослужения только при наличии у него справки о регистрации в соответствующих государственных органах.

90-е: Рождество и Пасха словно реабилитированы политзаключенные, вернулись в календарь в 1991 году

После смерти Сталина наступила так называемая хрущевская оттепель, но, как известно, легче не стало ни Церкви, ни верующим: в 1961году власти закрыли Киево-Печерскую Лавру, неоднократно делались попытки закрыть Почаевскую Лавру, но, благодаря беспрецедентной поддержке местных жителей и широкой огласке — местные монахи писали письма и в ООН, и даже королеве Великобритании Елизавете II — ее — лавру — все же не закрыли. Немало священнослужителей подверглись притеснениям и преследованиям. К репрессиям была подключена и карательная психиатрия — многих монахов отправляли уже не в тюрьмы, а в психушки. Одного киевского подвижника в 1961 году спросили о духе сталинизма, на что монах лаконично ответил: «Не верьте — он жив…»

При Брежневе хоть и не было кровавых репрессий, но существенных положительных изменений в религиозной сфере не наблюдалось. Впрочем, несмотря на все запреты, ловушки и облавы, истинная христианская вера и традиция оказалась неистребимой. Передавалась она и через уцелевших священников, монахов и монахинь — как православных, так и греко-католических, и через неприметных бабушек, и через религиозный самиздат.

А в конце 80-х годов религиозное возрождение приобрело мощный и необратимый характер, а главные христианские праздники — Рождество и Пасха — точно реабилитированные политзаключенные, вернулись в наш календарь в 1991 году.