СМИ

«Атлантико»: Ваша последняя книга «Они хотят убить Запад» ставит диагноз о кризисе наших либеральных демократий, последним проявлением которого во Франции стало движение «желтых жилетов». Как оно вписывается в представленный вами кризис Запада?

Анри Гено: Этой книгой я пытаюсь показать, что беглый просмотр истории западного менталитета позволяет лучше понять то, что нас ждет. В нынешнем беспорядке Запад выглядит очень слабым, несмотря на всю свою материальную мощь, поскольку лишь смутно представляет, что стремится защитить. Сейчас крайне важно вспомнить урок Греции: «Познай самого себя».

Движение «желтых жилетов» представляет собой всего лишь один из поздних симптомов нравственного и психологического состояния наших обществ, который грозит ввергнуть их в спираль неконтролируемого и свободного от всех правил и запретов насилия. Дело в том, что, помимо проблемы сохранения порядка и борьбы с агрессивными экстремистскими группами, которые пользуются любыми возможностями, чтобы пошатнуть общественный порядок, стоит отметить и более серьезное явление: эндемический характер насилия и терпимость к нему или даже его оправдание все большим числом людей, проявлявших в прошлом иммунитет к подобному поведению. Люди позволяют увлечь себя тенденциями, которые всего за несколько месяцев до того казались им совершенно неприемлемыми — это всегда было предвестником беды в истории обществ. Полиция и жандармерия не в силах остановить эпидемию, которая распространяется по всем западным обществам и не ограничивается одними лишь «желтыми жилетами».

— Чему вы приписываете эту эпидемию насилия?

— Эндемическое насилие — это симптом развала цивилизации или подрыва цивилизованности человека, всего того, что обычно сдерживает его дикие порывы. Насилие на фоне кризиса «желтых жилетов» приоткрыло крышку ящика Пандоры с гневом, фрустрацией и страданием обществ, которые истощены и дали трещину.

— Хотя ваш подход включает в себя критику либерализма в его абсолютистском понимании, вы видите и более глубокие корни проблемы.

— Чтобы лучше понять, по краю какой бездны мы идем, стоит подумать об идеале цивилизованного человека, который на протяжении тысячелетий формировала западная мысль. Сейчас он рушится под напором идеологий нового мира и нового человека, который лишен корней, находится вне пространства и времени, ничего не должен прошлому и не обязан ничему у него учиться. Однако все мы, осознанно или нет, являемся частью стоящей выше нас коллективной, духовной, интеллектуальной и культурной истории. Мы несем на себе ее отпечаток.

— Что это за корни?

— Все идет из Греции, Рима, христианства, гуманизма, Просвещения… И того, что мы делаем с этим наследием.

В частности, я имею в виду интеллектуальную революцию, которой мы обязаны Платону в философии и монотеизму в религии. Она превозносит чистую идею Бога, а также чистую идею Истины, Справедливости, Разума и Человека. Она учит нас отделять духовное от мирского или, как говорил Святой Августин, град божий от града людского. Этой интеллектуальной революции мы обязаны универсализмом. То было великолепное завоевание свободы человеком. Как бы то ни было, стремление привести мир к чистой идее всегда связано с риском. Так бывает, например, когда миру пытаются привить идею идеальной конкуренции, без пространственно-временной привязки и где гибко и изменчиво все, и в первую очередь, люди.

К этому риску нас подводит европейская политика конкуренции или же новая религия свободной торговли, чья цель отныне заключается в том, чтобы привести к единому знаменателю все экономические, социальные, культурные и санитарные нормы, а также создать условия для идеальной подвижности имущества, людей и денег. Но здесь забывают, что стремление навязать реальным людям эту модель губит жизни и убивает демократию, поскольку право конкуренции и международной торговли ставится выше выборов. Как говорят архитекторы нового мира, это защищает серьезные вещи от «народных страстей». В результате возведенные в статус веры чистая конкуренция и свободная торговля навязывают множеству людей глобализацию как жертвенническую религию, которая растворяет человека в потоке товаров.

Только если презирать народные страсти, они в конечном итоге всегда заявляют о себе.

— В вашей книге вы говорите, что это касается не только экономики.

— Да, то же самое можно сказать и о превращении в абсолютизм практически всех главных идеалов Запада, будь то демократия, права человека или разум. Последствия этого могут быть размытыми, однако они не становятся менее серьезными. Отмечу также тревогу по поводу возвращения натурализма, который подпитывает экологический фундаментализм, ставящий диких волков и медведей выше пастухов и овец. Либеральный фундаментализм в свою очередь рассматривает рынок не как построение разума, а как не подлежащий сомнению закон природы. Речь идет о доведенной до крайности идее «невидимой руки». Но натуралистический фундаментализм скрывает то, что природа бесчеловечна и безжалостна. Наши общества хотят сделать естественный отбор нравственной ценностью? Разве стоит после этого удивляться возвращению дикости?

Таков старый закон истории: все, что доводится до крайности, порождает разрушительные или даже губительные последствия. А у нас сейчас во главе угла стоит мысль о том, что история ничего не значит и ничему не может нас научить. Идеология нового мира — не что иное, как старая идеология нового начала. Нам же не стоит забывать, что она не приводила ни к чему хорошему.

— Как вы пишете, «хорошо это или плохо, нашей жизнью управляют идеи и чувства». Признавая центральную роль идеи в нынешнем положении Запада, как вы назовете причины разрушения сформировавшегося после 1945 года консенсуса о государственном контроле либерализма в ответ на кризис 1930-х годов?

— Запад сделал важные выводы из кризиса 1930-х годов, что дало нам «славное тридцатилетие». Возможно, в исторической перспективе это был непродолжительный период, однако он показал нам, что капитализм можно сделать более человечным и социальным, не подрывая его творческих сил. Начиная с 1980-х годов Запад забыл все эти уроки. Так, например, мы ослабили поводья финансов, хотя нам было прекрасно известно, что все периодические возникавшие финансовые кризисы подчинялись одним механизмам. Как мне кажется, причины тому кроются в подъеме с 1968 года либертарианского либерализма, который впоследствии захватил общественную жизнь от школы до экономики по мере того, как студенты 1968 года начали занимать ответственные посты в 1980-х годах. Именно этому стремлению к полному освобождению семьи, нравственности, общества, нации и цивилизации мы обязаны потерей корней, которая порождает кризис идентичности, разрушение социальной и гражданской солидарности, балканизацию обществ, коммунитаризм и трибализм, тиранию утилитарности и релятивизма, отказ экономики от нравственности. Все это вновь вызвало к жизни старые противоречия финансового капитализма, о чьих разрушительных последствиях для самого капитализма говорил еще Маркс. Мы забыли даже о самом старом уроке, который лежит в основе истории капитализма с XIV века: не бывает процветающего капитализма без сильного государства.

— В англосаксонских странах принято говорить об «основанной на правилах» глобализации. Европейский союз тоже опирается на правила. Все это говорит о роли «правил» в нашей жизни. В чем заключаются риски такого подхода, и как он становится источником деполитизации наших демократий?

— Таково самое очевидное и самое опасное последствие доведенной до крайности тенденции к освобождению, которая ставит конечной целью деполитизацию экономики и общества и ликвидацию государства, а также стремится вычеркнуть из истории людскую волю, чтобы поставить все на автопилот. Европейский союз представляет собой самый карикатурный случай. Раз тот стремится все предусмотреть заранее и кодифицировать, это ведет к гиперинфляции правил. Это явление представляет собой не причину, а следствие идеологии деполитизации. Оно лишает общество человечности, поскольку у правила нет сознания, и оно не может разрешить противоречие между несколькими в равной степени легитимными тревогами. Вторжение правил в экономическую и общественную жизнь сопровождается ослаблением ответственности, поскольку за соблюдение правил отвечают независимые ведомства, которые не должны ни перед кем отчитываться. У нас забывают, что если люди страдают и не могут спросить с кого-то отчет, у них не остается ничего, кроме слепого насилия, когда они хотят изменить ситуацию. Мы уже недалеко от этого.

— По данным недавнего опроса Французского центра общественного мнения по заказу «Атлантико», 41% французов говорят, что далеки от духа национализма, однако точно такое же количество людей отмечают, что близки к нему. Как вам кажется, возвращение нации неизбежно, с учетом политических изменений на Западе за последние годы, от Дональда Трампа до Брексита и ситуации в Италии? Является ли возвращение нации синонимом возвращения политики? И как оно должно помочь справиться с рисками?

— Все исследования и выборы в западных странах говорят об одном и том же: все больше людей не стесняются говорить о близости к идеям, которые называют то националистическими, то популистскими. Ощущение сближения мира и униформизации, усиление экономического, социального и культурного неравенства — все это возрождает стремление к нации, границам и корням. Это бунт против внепространственной политики, экономики и права, против злоупотреблений религии всеобщности и частности. Как бы то ни было, бунт притесненной идентичности всегда агрессивен, а стратегия, которая не занимается глубинными причинами раскола и страдания, а довольствуется противопоставлением лагеря добра (интернационализм) и зла (национализм), может привести к очень плохим результатам.

— В какой степени этот вопрос нации может «конкурировать» с европейским строительством, которое иногда представляют как «Францию вширь»? И что вообще можно сказать об этой идее?

— В 1980-х годах Евросоюз явно начал движение в сторону идеологии отказа от истории и культуры. Ее сторонники шли на любую ложь и, в частности, утверждали, что нации станут сильнее с Европой, которая стремилась положить им конец, или что «Франция — это Европа вширь». Наши партнеры, разумеется, не хотели этого: можно ли представить себе Германию или Швецию в некой большой Франции? Результат у всех на виду: вневременной и внепространственный Евросоюз ведет деполитизацию и уничтожение корней, губит настоящую Францию и Европу, европейскую цивилизацию, превращая ее в жертву мирового беспорядка. Тем самым ЕС разжигает агрессию и темные порывы, которым он был призван положить конец.